Невероятный тандем

«Варлам Шаламов. Скоро – на украинском», - такую приятную новость недавно распространила в Фейсбуке известная журналистка Ольга Мусафирова. «Нисколько не удивилась, когда стало известно, что перевести произведения Варлама Шаламова на украинский взялись именно Михаил Гумиров и Юрий Костюченко. Оба интеллектуала ведут борьбу с онко. Ранняя диагностика, операция в Лейпциге, «потеря всего двух органов», не без юмора написал о себе 54-летний Михаил, и годовой путь от курса химиотерапии до курса химиотерапии, который отмечен не только токсическим шоком, сепсисом и воспалением легких, но и блестящими переводами восточных стихов - это 50-летний Юрий », - написала она.

«День» обратился к обоим участникам тандема, - а пан Юрий, специалист в области спутниковых наблюдений, геоинформатики и статистики, эксперт по вопросам безопасности и рисков, уже давно знаком нашим читателям и как собеседник и лектор в Летней школе журналистики, и как блестящий колумнист, а пан Михаил - организатор концертов, историк по специальности, для которого эта сфера остается важной частью жизни - с несколькими вопросами:

1. Насколько, на ваш взгляд, Варлам Шаламов прочитан - своими соотечественниками, украинцами, миром? И эта (не)прочитанность, что говорит о россиянах, нас, мире?

2. Почему его наследие сейчас актуально? Какие посылы, по вашему мнению, может донести до нас корпус эмоционально совершенно непростых текстов Варлама Шаламова?

3. Почему важно представить его творчество именно на украинском языке?

4. Лично для вас, чем интересно и ценно творчество и личность Варлама Шаламова?

5. Как реализуется ваш замысел? Как его может поддержать каждый желающий?

Их ответы свидетельствуют: речь идет не только о писателе, наследие которого не постигнуто еще должным образом, и не только о крайне важной для усиления украинского гуманитарного пространства инициативе, но и о совершенно удивительной энергии, настойчивости и упорстве двух людей, которые горести жизни восприняли не как преграду, а как побуждение. И воплощению их замысла действительно может помочь каждый из нас.

«Он был для меня интересен своей внутренней силой»

Михаил ГУМИРОВ - о том, почему Шаламов нужен для молодых людей Украины

1. Начнем с мира. В мире, я считаю, он прочитан только теми людьми, которые интересуются русской и советской литературой, то есть больше специалистами. Я видел переводы и в Германии, и во Франции, и в Испании. Но мировые державы, которые живут сейчас прекрасно и спокойно, не хотят думать ни о каких неурядицах (а особенно ныне, во время пандемии), поэтому для них это очень тяжелые тексты. Те люди, которые могут эмоционально окунуться, понять Шаламова, читают его. Например, в Германии я видел тиражи примерно 2-3 тысячи экземпляров - на мой взгляд, сейчас для цивилизованного мира это нормально. Что касается Советского Союза и постсоветского пространства, то с 90-х годов многие прочитали Шаламова, конечно. Это была для нас обличительная, шокирующая литература, и мы с паном Юрием были тогда молодые (у нас 4 года разница, это одно поколение) и как раз помним свои первые впечатления, когда мы его прочитали. Те впечатления, пожалуй, и дали нам такой стимул сейчас переводить. То есть тогда Шаламова прочитало много миллионов людей. Но видите, как это прошло - империя пала, мы отделились, Украина занималась своими вопросами, Россия - своими. А потом, когда чекистская власть вернулась (как историк по специальности, считаю, что это было именно так) в Россию с приходом Путина, то тогда этот писатель для них стал совсем не нужным. Впрочем, параллельно могу заметить, что официальный сайт был все-таки создан на грантовые государственные средства. Инициаторы выиграли грант и на государственные средства сделали официальный сайт, которым я и господин Юрий пользуемся. Но сейчас, думаю, этой чекистской прослойке, которая у власти в России, не очень приятно читать такие вещи. Потому что очень мало людей признают свою вину, а тем более государства.

2. Что касается Украины, то это остатки людей из Советского Союза, как мы с паном Юрием, читали и знают Шаламова. То есть, условно, люди в возрасте от 40 лет знают фамилию Шаламова. Но молодежь нет. И когда я с началом пандемии потерял работу как организатор концертов, так как шоу-бизнес сейчас находится в летаргическом сне, я думал, чем заняться для себя, чтобы от лени совсем не сойти с ума. Тогда я почему-то подумал: хорошо, надо Шаламова перевести. Это вызов и для меня, потому что я русскоязычный человек - 50 лет разговаривал исключительно на русском, хотя со второго класса, как все, учил украинский, но учился в русской школе. Моя бабушка по материнской линии, Федора Марковна Павлюк, на Донетчине со мной разговаривала на суржике, а когда-то ее семья разговаривала на украинском. Я считаю, что это корни для меня существенные.

2, 3, 4. Повторюсь: я закончил исторический факультет Киевского университета, и если бы империя не пала, был бы, наверное, учителем или ученым. Но история - это очень серьезная часть моей жизни. Я стал бизнесменом, работал продюсером клоунского синдиката «Артобстрел». И, кстати, «День» в 90-е годы о нем много писал. Затем мы разошлись, и я стал организовывать концерты. То есть пошел в совершенно другую сферу, и для меня Шаламов просто был писателем, к которому я обращался, потому что он был для меня интересным своей внутренней силой.

Впервые его прочитал, когда было года 22 - это очень важный возраст для человека, становления личности. Поэтому год назад, когда я подумал об этом, мне казалось, то, что Шаламова нет на украинском языке, очень большой недостаток. Потому что украинцы молодцы, что пошли путем запрета Коммунистической партии, я считаю, что это сверхважно для мировосприятия. Ведь мы видим, все, что происходит с 2014 года, - это последствия того, что в 90-е годы не было решительно осуждена та идеология. На мой взгляд, это ошибка всех государств, которые в 1945 году победили один тоталитарный строй, провели Нюрнбергские процессы, а потом не решились провести такие же процессы против коммунизма. Поскольку то, что это юридически не закреплено, большой недостаток и мы пожинаем последствия того, что они не смогли осудить эти все не только репрессии, но и саму идеологию.

Варлам Шаламов - как раз чистый писатель, нам и рассказывает обо всех ужасах, к которым приводит тоталитарный строй. У этого устройства такой путь, он не может не закончиться репрессиями. Мы сейчас видим это в России. Там сейчас авторитарное государство, но они без этого не могут, у них конкуренция - ни в бизнесе, ни в политике - не предусмотрена, и все делается для того, что было зачищено поле. Поэтому Шаламов нужен для молодых людей Украины, мне кажется, что в школе, где-то в 9-10 классах, это обязательно должно быть прочитано. Прочитав такие ужасы, человек никогда не будет нормально относиться к этой идеологии.

5. Мы с паном Юрием впервые увиделись в мае, когда я прилетел, я с 2005 года постоянно живу в Лейпциге. А до этого мы общались только онлайн.

Кстати, пана Юрия нашел настолько случайно, что об этом тоже интересно рассказать. Когда я задумался, что не видел переводов Шаламова, начал искать их в интернете и обнаружил, что его переводила в Канаде какая-то женщина почтенного возраста, в интернете есть 3-4 рассказа, переведенные ею. И потом я наталкиваюсь на рассказ «Последний бой майора Пугачева» Юрия Костюченко. Думаю: стоп, а Юрий Костюченко у меня в друзьях в Фейсбуке! Я  ему пишу, он говорит: да, это мой перевод. И мы начинаем общаться.

Я уже знал, что он борется с раком. Это для меня тоже очень важные символы, я в феврале 2019 года перенес противоонкологическую операцию, а до этого полгода жил с таким диагнозом. Я прошел, как говорят по-русски, «по касательной», все ограничилось только операцией, но эмоционально это был большой вызов для моей жизни. И вот я наблюдал, как пан Костюченко отчаянно борется, мне это показалось символичным. Я ему написал, и мы начали работать.

Также я написал другому другу на фейсбуке, Валерию Есипову - он официальный биограф Шаламова, живет в Вологде, всю жизнь занимается Шаламовым. Он тоже у меня в друзьях в фейсбуке и это тоже было случайно. И уже он свел меня с правообладателем, о котором и о чьей маме я много слышал и читал. Потому что это история, которая стоит романа: его мама, будучи сотрудницей архива литературы и искусств в Москве, пришла к Шаламову по указанию руководства. Ей сказали: приди к одному писателю, Шаламову, договорись, чтобы он отдал нам архивы. И она пришла - а на тот момент она уже имела мужа и троих детей (к слову, она 1932 года рождения, а Шаламов 1907 году) - и она в него влюбилась! Думаю, когда она услышала эти рассказы, а они в те времена не были опубликованы, когда она увидела этого человека, какое-то такое в ней, пожалуй, и сочувствие было, и восхищение, и она влюбилась, хотя имела до этого нормальную, стабильную жизнь. И они 5 лет были вместе. И это и для нее, и для него была очень важная часть жизни. Это очень интересная история. Затем, когда Шаламов написал известное Письмо в «Литературную газету», от него отмахнулось много либеральных людей из Москвы. Она тоже была недовольна таким его поступком, и они немножко отдалились, но все свои наработки он отдал ей. Понимая, что именно этот человек сможет их сохранить. И она сохранила их. Как, скажем, жена Булгакова ждала до 60-х, так и она ждала и в 90-х начала обнародовать его произведения. Она уже ушла из жизни, и сейчас правообладателем является ее сын, Александр Ригосик. Я с ним связался, и у нас теперь все официально, он заключил контракт с моей фирмой, и я по этому контракту должен выплатить деньги за авторские права, а затем издать двухтомник.

По состоянию на сейчас ситуация такова: пан Юрий бесплатно, в свободное время, переводит все, что может. Мы уже две книги Шаламова перевели: где семьдесят процентов рассказов перевожу я, пан Юрий где-то тридцать, но я свои отдаю ему на корректуру-редактуру, потому что он все-таки носитель языка, и он ученый, он же «космический человек». Большинство комментариев тоже будет делать Юрий.

До 1 августа я должен выплатить первые деньги за авторские права - сумма не страшная, но существенная. Сейчас я рассчитываю на свои деньги. Пока ни с одним издательством конкретно не вел переговоров, но прикинул, сколько будет стоить издание 2000 экземпляров. Поэтому сейчас формирую бюджет и буду искать деньги. Видимо, и в украинском культурном фонде, в Институте книги. Но не очень возлагаю на них надежды, я всю жизнь зарабатывал деньги сам, и мне кажется, когда мы сделаем призыв к людям о подписке, то люди могут просто переводить средства на фирму и они пойдут на это благое дело. Пока мы набираем желающих приобщиться людей - я всем, кто хотел, отписался, что платить надо не раньше октября. Сейчас еще не вижу смысла. А в октябре, видимо, надо будет сделать еще один призыв.

Пока предлагаю так людям: если они хотят, чтобы о них упомянули в книге как о спонсорах, то могут заплатить тысячу гривен на двухтомник, а если они просто хотят на него подписаться и иметь, то это шестьсот. Возможно, какое-то из издательств пойдет на сотрудничество - например, они могут бесплатно издать, но забрать себе тысячу экземпляров, а мы тысячу себе. Я все-таки хочу какие-то деньги заплатить и пану Юрию, и себе, когда мы все это продадим. А сейчас будем идти вперед!

И в заключение: к сожалению, слова «рак» и «смерть» в нашем обществе почти тождественны, потому что не все знают, что рак - это просто болезнь, которую можно побеждать. Но только когда ты сталкиваешься с этим, то понимаешь - может, тебе осталось не так много лет жить, и думаешь о чем-то важном, что можно оставить после себя. Мне кажется, что и замысел переводить Шаламова возник потому, что у нас были такие мысли - и у меня, и у пана Юрия. Для нас это очень важное дело и мы хотим успеть его сделать, чтобы этот двухтомник увидел свет.

«Молния, которая окончательно рассеяла во мне мрак советчины»

Юрий КОСТЮЧЕНКО –  о том, почему наследие Варлама Шаламова актуально именно сегодня, во время глобальных социальных трансформаций

1. Проблема прочитанности, осознанности текстов Варлама Шаламова, на мой взгляд, заключается, в первую очередь в самом феномене этого писателя.

Специфичность этого феномена заключается в том, что он одновременно предлагает особенный вид мемуаристки, наполненный бесценными нарративами, которые хирургически точно отражают социокультурный и коммуникативный контекст эпохи, создает безжалостную, насыщенную разнообразными деталями, и потому достаточно глубокую и точную летопись эпохи репрессивного социального конструирования сталинского СССР, но в то же время конструирует выразительное и живое символьное пространство мира дистопии, пользуясь мощным, но, на удивление, экономным набором литературного инструментария, который пожалуй следует рассматривать в контексте хемингуэевской «теории айсберга».

Из последних сил пытаясь воздержаться от традиционной волны навязчивых литературных клише шаламовской критики, рискну сказать, что филигранная сбалансированность стилистических инструментов Шаламова создает уникальные возможности для сочетания в рамках одного стиля метаязыка и регулярного языка, для создания, таким образом, символического пространства, которое можно анализировать в общем контексте дистопических произведений Кафки, Оруэлла, Платонова или даже Стругацких, где язык превращается в средство социального конструирования и в то же время в мощный инструмент отражения ужасной реальности.

Поэтому не странно, что сложное, многослойное, преисполненное незаурядными смыслами и разветвленными содержаниями литературное наследие Шаламова традиционно остается среди наименее прочитанных и наименее постигнутых текстов русскоязычной советской литературы ХХ века, а личность автора сегодня находится где-то на краю коллективного общественного сознания, вдалеке от привычного фокуса внимания.

Этому способствует и то, что читать Шаламова трудно. Его тексты кажутся эмоционально тяжелыми, безжалостными, лишенными показательной эмпатии, очевидно считываемой ироничности и демонстративно противопоставленными гуманистическим традициям классической русской литературы. Собственно, в определенном смысле так оно и есть, потому что автор предлагает свою, кризисную, пострепрессивную и посттеррорную гуманистическую концепцию.

Здесь стоит отметить, что такое переосмысление этической парадигмы и гуманистической концепции, бесспорно, также не является уникальным, потому что оно представляется неминуемым следствием любой мощной социальной катастрофы. Пожалуй, нарратив Шаламова можно считать аналогичным тем, что развиваются в рамках дискурса о гуманизме и этике после Холокоста или современных дискуссий о принципах гуманизма, правосудия и примирения после Исламского Государства.

К сожалению, вследствие ряда объективных и субъективных причин, шаламовский нарратив недостаточным образом повлиял на социально значимый дискурс относительно репрессий сталинской, или даже шире — советской, эпохи в постсоветских обществах. В том числе и потому, что в разных постсоветских и посткоммунистических обществах он «проиграл коммуникативное соревнование» другим нарративам - или солженицынскому, как это случилось в российском публичном и официальном дискурсе, или национально-освободительному, который мы наблюдаем в большинстве посткоммунистических обществ.

Этому, пожалуй, способствовали как объективные социальные процессы конца ХХ —  начала ХХІ столетий, так и специфика мировоззрения самого Шаламова, которое было сформировано преимущественно под воздействием модерного прогрессистского дискурса конца ХІХ — начала ХХ веков, с господством идеологически левого универсализма.

Именно возвращение в актуальной социальной повестке достаточно непонятных и чуждых для Шаламова локалистских и партикуляристских нарративов, бурное возрождение национально-освободительного дискурса в постсоветских и посткоммунистических обществах в конце ХХ века, а кое-где, как например, в российском обществе, возобновление ненавистных Шаламову корпоративистских, вертикально интегрированных способов социального управления, и способствовало определенной непрочитанности Шаламова сегодняшним массовым читателем.

2. Сегодняшнее глобальное общество находится в состоянии социальных трансформаций, для которых характерными являются пересмотр традиционных личных и коллективных нормативов, привычных этичных и поведенческих рамок и границ, мощная и чуть ли не всеобъемлющая реконтекстуализация общественного дискурса и отдельных нарративов, которая иногда связана с появлением новых или возобновлением в новых социальных контекстах старых мифов. Такой хаотизации ценностного и нормативного пространства трансформационного общества немало способствует и то, что трансформационные процессы нередко связаны с конфликтными и катастрофическими процессами, что психологически травмирует целые сообщества и подталкивает людей к ошибочной, но агрессивной ностальгии по «золотому веку» или поиску «простых решений» в качестве мотиватора поведения, иногда, к сожалению, насильственного.

В частности, наши многолетние исследования радикальных и террористических насильственных движений, в том числе и международных, таких как, например, Исламское Государство или «русский мир», показывают, что они состоят из сторонников разных версий идей социальной справедливости, апологетов мифа об утраченном «золотом веке», что служит реваншистским мотиватором построения людоедских корпоративистских иерархических сообществ. В то же время, спекулируя на идеях дистрибутивной социальной справедливости и раздувании вымышленных конфликтов с мнимыми врагами, к власти приходят разнообразные популисты, которые в конечном итоге быстро строят авторитарные вертикали мафиозного типа, погружая свои общества в ад социальной и экономической деградации в пользу узкого круга псевдоэлит.

Такие процессы — построение устоявшихся корпоративистских вертикально интегрированных репрессивных режимов уголовного типа с помощью популистских лозунгов — обычно требуют применения агрессивных практик социального конструирования, то есть активного переформатирования структуры и функций сообществ в соответствии с целями режима. Это не всегда удается, но всегда приводит к длительным и катастрофическим последствиям для общества, как мы можем это видеть на ряде печальных примеров — от Латинской Америки и Среднего Востока до Восточной Европы и Юго-Восточной Азии.

Таким сегодня является глобальный контекст, неотъемлемой частью которого мы также являемся. Поэтому шаламовский опыт переживания едва ли не самого масштабного в истории эксперимента по социальному конструированию — массовых репрессий советского периода, — и понимание характерного для посттеррорного общества ценностного разрыва является существенно важным и актуальным именно сегодня, в эпоху глобальных социальных трансформаций.

3. Наше общество — очень сложное и разнообразное, оно очень непросто пережило структурные и функциональные постсоветские и коммуникационные посткоммунистические трансформации, до сих пор находится под воздействием постгеноцидной травмы и мощной травмы чернобыльской катастрофы, попало в водоворот постколониальной войны и, соответственно, под мощное влияние агрессивной враждебной пропаганды, и все это — в контексте новейших глобальных социальных трансформаций.

За тридцать лет независимости сформировалось новое поколение, для которого, в частности, характерными чертами являются многообразие идентичностей, изменяемость и гибкость нормативов, специфическая социальность и высокая мобильность. Они сегодня формируют пространство принятия коллективных решений и коммуникативное пространство нашего общества, в котором, в частности, распространяются новейшие мифы и предубеждения, обуслоавленные как общими трансформационными влияниями, так и специфическими влияниями, характерными для текущего состояния нашего общества.

На фоне смены поколений и наслоения травматического опыта не следует удивляться появлению достаточно большого количества тех, кто не гнушается распространять откровенно пропагандистские мемы, якобы проявляя ностальгию по отдельным проявлениям советской жизни: как, например, за самым «вкусным пломбиром» или «бесплатными квартирами», либо демонстрирует приверженность к «сильной руке» или «быстрым эффективным решениям».

Все это является естественным, хотя и, бесспорно, вредным. И самым эффективным способом преодоления такого посттравматического состояния во времена хаотизации контекстов является контекстуализация, то есть возвращение навязываемых ошибочных нарративов в присущий им и нам социальный и исторический контекст.

Это значит, что мы, сегодняшние, в нашем текущем состоянии, с нашим текущим опытом, должны усвоить с помощью присущих нам сегодня коммуникационных инструментов, то есть, собственно говоря, прочитать на естественном для нас языке свидетельства от первого лица о методах советских репрессивных социальных экспериментов, об их социально-психологических и антропологических последствиях.

Причем, сделать это с представлением, о чем идет речь, то есть, с адаптированными для современного украинского читателя комментариями об упомянутых в тексте лицах, событиях, скрытых и явных лексических заимствованиях и привычных для советского человека проявлениях тоталитарного волапюка или уголовного арго.

Это лишит кое-кого иллюзий об «уникальности», «неповторимости», «особости», «неизмеримости простым аршином» и «превосходстве» некоей «советско-российской цивилизации», и вернет нас к общему контексту мировой истории, а фигурантов свидетельств Шаламова и их современных последователей на их историческое место на кровавых задворках цивилизации.

То есть, речь идет о возвращении шаламовского нарратива в национальный публичный дискурс для контекстуализации ошибочных псевдоисторических месседжей и о содействии преодолению постгеноцидных коллективных травм, что должно способствовать успешному преодолению нами этапа современных социальных трансформаций и текущих вызовов.

4. В моей личной жизни творчество Варлама Шаламова сыграло очень важную роль: именно его рассказы где-то в конце 1980-х разрушили во мне ту самую «новую социальную общность — советского человека», на создание которого и были направлены описываемые им усилия по репрессивному советскому социальному конструированию. Именно острая и пронзительная, литературно совершенная, почти недосягаемая для тиражируемых писателей советских времен проза Шаламова, а вовсе не широко разрекламированный Солженицын, который сейчас оказался крепко встроенным в контур неоимперской российской пропаганды, стала той молнией, которая окончательно рассеяла мрак советчины во мне, позволила увидеть вещи на своих местах и индуцировала дальнейшую эволюцию моего мировоззрения.

Поэтому я всегда чувствовал определеное моральное обязательство перед памятью Шаламова и, в частности, в течение многих лет понемногу переводил его рассказы — без определенной цели, просто для себя, в память о том, кем я был, кем были мы, и какой путь мы преодолели за эти годы. Так у меня накопился определенный корпус шаламовских текстов на украинском, но главное — опыт переживания и переосмысления шаламовских текстов на украинском, опыт перевода Шаламова. Что, должен кстати отметить, не является — ни технически, ни эмоционально — простой задачей. И незаурядность этой задачи лишь добавляет азарта и любопытства.

Поэтому, я с готовностью и увлечением среагировал на идею Михаила Гумирова сделать полный перевод рассказов Шаламова. Разумеется, при этом мне следует отметить, что моя переводческая деятельность является, скорее, побочным эффектом моей деятельности в области кризисной антропологии, в частности, в применении нарративного анализа при исследованиях кризисных изменений и радикальных движений, что объясняет определенную специфичность моего подхода и способов высказываний.

5. Должен сознаться, что я давно уже живу с животворным ощущением, что меня окружают люди, которые лучше: добрее, умнее, активнее меня. Это дает мне воодушевление, силы жить и расти — как в профессиональном, так и в человеческом измерении. За это я безмерно благодарен моим друзьям, потому что благодаря им я и живу.

Это в полной мере касается Михаила — он является неустанной движущей силой нашего проекта, его невероятная активность и оптимизм дают уверенность в успешном результате, именно он заключил контракт с правообладателем, вложив свои собственные средства, и делает основную часть общей работы. Мой вклад сейчас сугубо интеллектуальный: я лишь делаю свою часть переводов, общее редактирование и пишу комментарии к текстам. На сегодня мы перевели сборники «Колымские рассказы» и «Левый берег» и заканчиваем работу над сборником «Артист лопаты». Это — приблизительно половина от запланированного общего объема работы.

Как человек практичный, Михаил разработал не только график работы, которого мы пока что вполне достойно придерживаемся, но и составил предварительную смету нашего проекта. Впрочем, сейчас у нас нет никакого финансирования, мы работаем в свободное от основной деятельности время, не просто бесплатно, но и вкладывая собственные ресурсы.

В целом, для меня как ученого в такой ситуации нет ничего необычного — на протяжении многих последних лет большинство членов нашего научного сообщества работает именно на таких условиях, и даже в таких обстоятельствах умудряется достигать некоторых результатов.

Но в этом случае хотелось бы достичь больше. Как в смысле сугубо технического качества конечного продукта, которого нельзя достичь лишь на наши собственные, весьма ограниченные ресурсы, так и в смысле как можно более широкого привлечения коммуникационного инструментария, распространения и контекстуализации шаламовского нарратива уже на этапе подготовки издания, что, собственно, и является нашей миссией.

Поэтому мы обращаемся ко всем, кому не безразлична наша идея, — от друзей, коллег, сограждан до представителей благотворительных фондов и отдельных филантропов — с просьбой о любой помощи: информационной, организационной, интеллектуальной и, конечно, финансовой. Подробности и возможности такой помощи может предоставить Михаил.

Сегодня я преисполнен обоснованным оптимизмом относительно завершения нашей работы, и надеюсь, мы найдем достаточно людей, которые разделяют наше виденье, наши стремления и цели. А значит, наша деятельность не будет напрасной, как, собственно, не может быть напрасной любая творческая деятельность на украинском культурном поле — как сегодня, так и всегда.