Оплавленная надежда

Своими воспоминаниями о трагических испытаниях ракеты Р-16 поделился с корреспондентом «Дня» один из непосредственных участников тех событий, ветеран днепропетровского ГКБ «Южное» Евгений ЕРОФЕЕВ .

Для того, чтобы понять, в какой обстановке создавался «ракетно-ядерный щит» Советского Союза, следует совершить небольшой исторический экскурс. К началу 50-х годов Соединенные Штаты, используя свой огромный научно-технический потенциал, сумели существенно опередить другие страны в области ракетных разработок. Перед нашими специалистами советское руководство поставило задачу не только догнать, но и перегнать главного соперника на мировой арене. В ракетостроение, еще во времена Сталина, были направлены лучшие специалисты Советского Союза. Не скупились и на финансовые средства. В 1951 году Днепропетровский автомобильный завод был преобразован в ракетное предприятие, ставшее со временем знаменитым «Южмашем». Его руководству предстояло наладить серийное производство первых советских боевых ракет. Производство освоили, а уже через 3 года у днепропетровских конструкторов из ОКБ-586 под руководством Михаила Янгеля появились свои, гораздо более перспективные разработки ракет с двигателями на высококипящих компонентах топлива. Первые две ракеты Р-12 и Р-14 — среднего радиуса действия, с дальностью в 2 и 4,5 тыс. км, стали основой ракетных войск стратегического назначения. Однако двухступенчатая боевая машина Р-16 с дальностью полета в 13 тыс. км била все рекорды, поскольку запросто доставала территорию США без всяких там тяжелых бомбардировщиков и авианосцев. «Такого оружия, — говорит Евгений Ерофеев, — ждали давно и с ним можно было на равных с американцами садиться за стол переговоров». Не удивительно, что Р-16 создавали в самые сжатые сроки, а за ходом работ и испытаний с нетерпением следили из Москвы.

Для пуска стратегической ракеты техническую позицию впервые оборудовали не в Капустином Яре под Волгоградом, а уже на Байконуре. Саму красавицу-ракету Р-16 доставили на полигон в конце сентября. Государственная комиссия под руководством Главкома ракетных войск, маршала М.Неделина утвердила график испытаний и назначила пуск на 23 октября. «Работы, — вспоминает Евгений Ерофеев, — было много — нужно было проводить электроиспытания, проверять герметичность изделия после транспортировки. Работали мы денно и нощно, спали по 2-3 часа в сутки. Да и сами условия жизни на Байконуре тогда были суровые». Как бы там ни было, но в положенный срок «машину» вывезли на старт, установили ее и заправили топливом. Однако с пуском не заладилось — на заправленной ракете приходилось делать перепайки, менять элементы питания в приборах системы управления, и только к концу дня 24 октября, около семи часов вечера была объявлена 30- минутная готовность. Евгений Ерофеев, возглавлявший в те времена группу в секторе, ответственном за сборку ракеты, по поручению заместителя Генерального конструктора Льва Берлина «вручную» открывал пиромембраны, чтобы обеспечить доступ горючего и окислителя в двигатель второй ступени. После этого вместе с коллегой на машине покинул стартовую позицию.

Возле ракеты оставалось еще много людей. Накануне туда приехал маршал Неделин, который лично следил за ходом работ. Главкому принесли стул, и он в окружении конструкторов и военных разместился буквально в нескольких метрах от ракеты. Все это было верхом беспечности, но напомнить маршалу о соблюдении правил безопасности, видимо, не отважились. А сам он, как говорят, любил во все вникать лично. «В темноте, — вспоминает Евгений Ерофеев, — я видел, что возле ракеты ходят люди с фонариками. Затем кто- то крикнул «Пуск!» Я еще удивился, какой может быть пуск, когда там полно людей. А следом ракета вспыхнула, как свеча. Начался гигантский пожар».

Уже потом стала ясной общая картина — в 19.15 внезапно произошел запуск двигателя второй ступени. Огонь разрушил баки первой ступени и все конструкции ракеты. Произошло соединение и взрывообразное возгорание 120 тонн ракетного топлива. Концентрические волны огненного смерча, расходившиеся от старта, поглотили на своем пути все живое в радиусе 100 — 120 метров. После того, как за 20 секунд сгорело ракетное топливо, еще два часа догорали конструкции боевой машины. Лишь затем аварийно-спасательная команда смогла подступиться к очагу пожара. Из тех, кто был возле ракеты, уцелели немногие. Двое коллег Евгения Ерофеева успели выбежать со стартовой площадки, но при этом получили сильные ожоги. Кое-кто оказался в укрытии и, несмотря на близость огня, остался невредимым. Чудом спасся Генеральный конструктор Михаил Янгель, который за минуту до катастрофы отошел в сторону покурить. Тем не менее, в огненном смерче заживо сгорели два его заместителя, три начальника группы ОКБ-586 и один молодой инженер. Погибли также специалисты из Харькова, Москвы и подмосковного Загорска, много военных. От самого маршала Неделина осталась только оплавленная Золотая Звезда Героя Советского Союза...

«Причина аварии, — рассказывает Евгений Ерофеев, — была установлена практически сразу. Уже на следующее утро из Москвы на Байконур прибыла правительственная комиссия во главе с Председателем Президиума Верховного Совета СССР Леонидом Брежневым. Оставшихся в живых опросили, исследовали остатки ракеты и пришли к выводу, что пуск двигателя второй ступени произошел из-за несовершенства системы управления — обнаружив неполадки, ракету все же пытались запустить. Главный разработчик системы управления, как и те, кто принимал решение, погибли в огне, а потому и спрашивать вроде бы оказалось не с кого. Была ли причиной аварии усталость испытателей или спешка — вопрос открытый. Впрочем, было одно обстоятельство, которое ставило испытателей в жесткие рамки, — заправленная ракета должна была взлететь не позднее 30 часов — компоненты ракетного топлива разъедали прокладки и клапаны. После этого дорогостоящую «машину», как говорят, можно было «выбрасывать на свалку». Систему управления Р-16 дорабатывали после аварии. Вторая ракета, тоже не без проблем, была запущена через полгода, а в 1963-м Р-16 таки поступила на вооружение. Интересно, что за нее — несмотря на технический и военный прорыв — никто так и не получил правительственных наград.

Саму аварию на Байконуре постарались замолчать, насколько это возможно. Военных — солдат, сержантов и офицеров — похоронили в братской могиле на территории жилого городка космодрома, а гражданских развезли по всему Союзу. Шестерых сотрудников конструкторского бюро из Днепропетровска тихо предали земле в разных концах городского кладбища. Семьи оставшихся в живых пребывали в неведении до начала ноября, пока те не вернулись домой. Разговоры на тему аварии, разумеется, не поощрялись — по соображениям секретности, хотя шила в мешке не утаишь. В прессе лишь появился некролог по поводу гибели маршала Неделина в авиационной катастрофе. Правда, после всего случившегося на Байконуре приняли строгие меры по обеспечению безопасности ракетных испытаний. Разумеется, «нештатные ситуации» возникали при испытаниях и позже, однако трагедия 24 октября 1960 года по своим масштабам так и осталась крупнейшей аварией с человеческими жертвами не только в нашем, но и зарубежном ракетостроении.

Открыто писать и говорить о ней начали лишь спустя годы. На самом «Южмаше» только во времена перестройки на старом корпусе конструкторского бюро установили в честь погибших коллег мемориальную доску. Всем живым она напоминает, какую страшную разрушительную силу человечеству дал технический прогресс.