Отцовский сад

...После заморозков Атлантика прислала нам подарок: стало относительно тепло, сыро и туманно.

В матовом сереньком утреннем свете тускло просматриваются темные силуэты зимнего сада. Яблони больше смахивают на фантастических чудовищ, распластанных на синем снегу.

Стоят застывшие антоновки, так проникновенно воспетые великим Иваном Буниным; раскидистый красавец снежный кальвиль; мичуринские бельфиры; величавые донешты; пепины — шафран и Черненко; папировка, более известная у нас под названием белый налив; медовые путивки — всего более двадцати яблонь в самом расцвете сил.

...Взгромоздясь на верхушку одной из столпившихся в конце огорода берез, громко каркнет черная как сажа ворона, грязно выругавшись, издалека напоминая замызганную тряпку, повешенную на просушку, которой обычно достают из печи чугуны. И снова вековечная тишь.

...В первое утро нового года я вышел из хаты — и ахнул от неподдельного изумления! Перед моим взором, во всем своем блеске, предстал фантастический хрустальный замок — сияющий всем своим великолепием в лучах молодого восходящего зимнего солнца: ажурная вязь дворцовых орнаментов, выполненных в строгом восточном стиле — цитатами из Корана; брызжущими фонтанами серебра; развешенной бахромой.

Это мороз-волшебник колдовал в саду целую ночь, создавая эту сказочную красоту!

...Я гляжу на себя как бы со стороны. Глазами стороннего человека.

Вот я стою возле раскидистого снежного кальвиля. В густоте игольчатой белизны ярким рубином рдеет снегирь.

Вот я уже возле колодца. На меня с березы просыпалась снежная пудра... Сойка. Другая — большая грязно-коричневая птица с голубой отметиной на крыле — зашевелилась на антоновке, издала пронзительный беспокойный крик. И обе они, как по команде, сорвались и перелетели на березы в другой конец огорода.

Кроме них, в саду я часто замечал: пестрого дятла, что по-хозяйски выстукивал больные места на яблонях. Однажды даже видел похожего на лодку клеста. А что синички, — так те уже, кажется, навсегда «прописались» в саду. Тенькают себе, перелетая с ветки на ветку.

...Сколько его и помню: сад был именно такой — большой, немного запущенный еще при жизни отца. Уже тогда не стало в нем больших и сочных фунтовок, а чуть позже он осиротел и на красную зимнюю цыганку...

...Я перебираю в столах всевозможную мелочь, оставшуюся от отца, как разноцветную смальту, пытаясь сложить из нее мозаичное панно его жизни. Перед моими глазами лежат разные документы, справки, небольшие дневниковые записи, песенник с нотами для игры на баяне, составленный в местах не столь отдаленных. Под каждой песней подпись: Осетрово, Тайшет... БАМ, оказывается, начинали строить зэки при Сталине. Какое-то щемящее чувство заставляет усиленно работать сердце. Я начинаю волноваться. В годы своей романтической, геологической юности мне удалось побывать недалеко от этих мест.

...Так ли уж много я знаю об отце своем, Иване Трофимовиче?

Рассказы о нем, как правило, очень противоречивы, и во многом идут от власть предержащих, с которыми у отца, мягко сказать, не складывались отношения. Гордый и независимый характер не дает ему затеряться в плотной, бездарной массе колхозников.

Всеми силами ему не дают заработать средства для существования.

Тут я с «умилением» отмечаю про себя, что очень мало изменилось с тех пор на моей родине, хотя при власти теперь дети наших паханов — такие же тупые, бездарные и малограмотные, но очень последовательны в своих повадках, вкусах, предубеждениях. Когда мне удалось устроиться работать радиомонтером — рвали линии, ломали телефонные аппараты, звонили на работу моему начальству — пока не добились своего — мне пришлось уволиться. Хотя это было уже время, когда в Киеве появились в печати мои первые литературные сочинения.

С тех пор в стране коррумпированных чиновников, телефонного права, мимикрирующей колхозной системы и невыплаченных зарплат — через других лиц, мне предлагали:

а) стать колхозником;

б) вернуться на прежнее место;

в) кочегаром;

г) внештатным сотрудником лживого колхозного листка.

Не густо как для писателя.

...У нас была большая разница в годах — это и мешало нашему взаимопониманию: отцу, когда он умер, было 77, а мне 32 года.

Родился он в 1916 году, недалеко, в какой-то Вегеровке, в роду, который принадлежал к мелкой казацкой старшине, которая в смутные мазепинские времена — сродни этим — во время знаменитого Полтавского побоища стала на сторону Петра и благодаря своей храбрости получила от русского царя значительный земельный надел.

...После октябрьского переворота в Петрограде, в 1917 году, потеряв почти все в годы продразверсток и военного коммунизма, умер от свирепствующего тогда тифа его отец и мой дед. Кроме жены, которая вышла повторно замуж в это село, остались никому ненужные дети: мальчики двенадцати и пяти лет. Один из них — младший — мой отец.

Распродав все, что у них осталось, они поехали на Кавказ, где, по слухам, житье было куда сытнее. Там погибает старший брат Николай. И отцу ничего не оставалось, как вернуться на родину, в село, где теперь жила его мать.

Никому не нужное дитя скиталось где придется. Драло гнезда грачей, питаясь их яйцами. Некоторое время околачивалось в комсомольской коммуне. Так проходило его детство и ранняя юность.

...В 1937 году отец уходит в Красную Армию; служит в береговой охране Одессы.

...С начала Великой Отечественной войны отец на фронте. Вылезает из той разной «посуды», в которую загоняют их немцы. Пока, в самом начале мая 1942 года, под Харьковом, не попадает в самый крупный, кажется, немецкий котел. Откуда ему удается вырваться только из плена.

Согласившись немцам подвозить на машине снаряды на передовую, он, обманув какого-то чеха, в первый же свой рейс убежал. И в блеске нового кожаного пальто, с баяном за плечами снова вернулся в село.

За кожанку купил своей матери хату. Себе стал строить. Жизнь, кажется, начала налаживаться.

Наступал роковой для него 43-й год. Под натиском красных немцы начали отступать по всему фронту. Активизировались партизаны и в первую очередь ковпаковцы в своем Спащанском лесу, в двух десятках километров отсюда.

Немцы начали угонять в Германию людей, скот. Стали укреплять по селам свои гарнизоны. Тогда они и поставили отца перед новым выбором: или служба в полиции, или концлагерь. Не знаю, какие причины заставили его принять их предложение, наверное, они были вескими — я не могу судить человека, который выжил, чтобы дать мне жизнь. Он и сам переживал. Спасал от угона в Германию крестьянский скот. Об этом охотно рассказывают мне те, для которых власть не стала кладезем ворованных у простых смертных благ, которые сулит дружба с начальством.

...После освобождения он снова в Красной Армии. Не обмундированных, с одной винтовкой на троих, часто без патронов, — их погнали форсировать Днепр. Под какими-то Клинцами, рассказывал, в бессмысленных атаках его спасли от неминуемой смерти немецкие пули, впившиеся ему в руку, когда он высунул ее из воронки, в которую залег.

...После излечения он попал на восстановление разрушенных шахт Донбасса, откуда пытается сбежать. За что получает первый тюремный срок. В десять лет сталинских лагерей, я думаю, вошло все: и плен, и полиция, и это, как по заказу, ранение в руку, когда он должен был умереть, и побег.

...В пятидесятых его посадили «за спекуляцию». Нужно было жить — и он продал выращенный дома картофель; кто- то добросовестно отрабатывал свой хлеб стукача.

...В этом узком промежутке между отсидками и был заложен этот чудесный сад, который сейчас находится в поре своей зрелости.

...Я очень мало знаю об отце и том времени, в котором ему довелось жить.

В отце как-то дивно переплелась простота, притягивающая к себе людей (в лучшие годы у него всегда кто-то сидел и что-то жевал; в основном рыбу, которую ловить был очень большой охотник) и какая-то внутренняя сложность, холодный прагматизм рассудка и романтический огонь сердца. Он хотел всегда быть на виду. Отсюда баян, чтоб играть на свадьбах; увлечение фотографией. Далее мотоцикл, бензопилы, когда еще в селе об этом мало кто знал.

Умер старик весной, 5 мая, в самую пору цветения сада.

...Скоро в его обновленном весной саду снова будет май; снова запоет соловушка. Для него здесь созданы стариком все условия: насажена лесная чащоба с зарослями малинника, березами, тополями, орешником, крушиной... А снизу растет душистый ландыш; коромысло лесных волчьих ребер.

Из года в год сюда прилетают соловьи — вьют гнезда. Поют. Часто по утру я вижу одного на нижней ветке березы. Такое выделывает — на все лады: и техкает, и свистит, и заливается своим голосом. Сам небольшой, будто вылитый из потускневшей бронзы, а голосистый такой попался.

...Очень певучая порода...