«Подписывать документы не буду...»

Интуиция как высшее свойство разума. Этим качеством Вадим Николаевич Иванов сполна обладал. И оно не раз приводило к верным решениям. Все началось с того, что осенью 1952 года на титуле союзного журнала «Клиническая медицина» он не обнаружил фамилии его главного редактора, академика Владимира Харитоновича Василенко. Вадим Николаевич хорошо знал его еще по Киеву, как ближайшего сотрудника Николая Дмитриевича Стражеско.

Заподозрив что-то неладное, профессор Иванов начал осторожно узнавать, что происходит в Москве. По неофициальным каналам выяснилось, что арестована группа врачей, в основном из кремлевских клиник, и готовится серьезный судебный процесс. Вадим Николаевич не опасался, что может быть вовлечен в группу обвиняемых, поскольку в кремлевскую больницу никогда его не приглашали. К тому же он был как бы обласкан властью, получив в 1951 году Сталинскую премию за участие в создании томофлюографа. Его беспокоило иное: вероятность привлечения его как независимого эксперта при раскрутке дела. И он, как говорится, предпринял обратный ход.

Дело в том, что Вадим Николаевич не был абсолютно здоровым человеком. Периодически возникали боли в сердце, резко поднималось артериальное давление. Эти признаки недомогания он решил внешне как бы усилить. В квартире по улице Большая Житомирская был оборудован домашний стационар, и в декабре 1952 года профессор слег в постель. Скрупулезно велась история болезни с характеристиками колебания артериального давления, приступов стенокардии и т. п. Дежурства осуществляли три его ученика — Анатолий Пелещук, Евгений Ревуцкий, Николай Скопиченко. Именно им В.Н. Иванов доверил свою тайну. Об этом рассказывается в книге А.П. Пелещука «Воспоминания киевского профессора медицины».

В январе 1953 года развернулось «дело врачей». «Убийц в белых халатах» шельмовали в газетах и по радио. Спасительница членов правительства от их «преступных действий» Л. Тимашук была награждена орденом Ленина. Обо всем этом, продолжая пребывать на койке, Вадим Николаевич, разумеется, знал, но был уверен: его спектакль — необходим. И, действительно, в один из заключительных дней января к нему позвонили и предупредили, что его хотят посетить два товарища из Москвы.

Вскоре товарищи в штатском пришли к профессору. Иванов, в халате, в белоснежной рубашке радушно их принял, угостил чаем, разделяя мнение, что тяжесть «злодеяний» московских коллег безмерна. Но ехать в столицу в мягком вагоне, с уже приготовленными билетами, чтобы дать свое заключение об историях болезни, к которым были причастны врачи-очковтиратели, пытавшиеся умертвить своих именитых «пациентов», отказался. Сославшись при этом, что, дескать, ехать куда-то просто не может, поскольку сам тяжко болеет.

Весьма разочарованные посланцы Лубянки ушли, а Иванов продолжал «недомогать». И вот через три-четыре дня непрошеные гости снова появились: «Вадим Николаевич, копии историй болезни с нами. Мы просим Вас подписать экспертное заключение здесь и сейчас». Наступил момент истины. Бледный взволнованный Иванов отказался это сделать. «У меня, на фоне приступа стенокардии, резко повысилось артериальное давление, — сказал он. — И я ничего не вижу. А подписывать документы, с которыми я не могу лично ознакомиться, не в моих правилах!»

Созвонившись с каким-то начальством, раздраженные посетители, не скрывая своего разочарования, покинули тихую квартиру. Разумеется, Иванов знал, чем он теперь рискует. Но понимал он и другое: его увертывания, возможно, притормозят ход следствия хотя бы на 2-3 дня. Не сомневался он и в том, что обвиняемые врачи на самом деле невиновны. Поступить иначе, хотя бы в силу коллегиальности, он не мог.

Наступил март 1953-го. После сообщений о тяжкой болезни вождя в газетах вдруг исчезли упоминания о «деле врачей», и все в этом смысле словно погрузилось в молчание. А в апреле все схваченные доктора были освобождены и реабилитированы.

«Как могло случиться...». Так начиналось в газете «Правда» статья о факте реабилитации и незаконных методах следствия, примененных к когорте выдающихся врачей. К этому времени Иванову стало лучше, он вновь вернулся к работе на кафедре госпитальной терапии Киевского медицинского института, которую возглавлял.

Летом в Москве состоялась сессия АМН СССР, на которую был приглашен и Вадим Николаевич. Облыжно обвиненные и реабилитированные светила, разумеется, знали о его поступке. С ним дружески расцеловались изможденные, но бодрые Владимир Василенко, бывший главный терапевт Советской Армии Мирон Вовси, другие недавние «изуверы». Вадим Николаевич Иванов вскоре был избран академиком АМН СССР.

Прошли годы. Как-то на углу Крещатика и бульвара Шевченко, у входа в популярное кафе-подвальчик, где подавалось тогда популярное мороженое в шариках, я увидел Вадима Николаевича в элегантном сером костюме, с двумя дамами. Мы учтиво поздоровались, и они вошли в кафе. Иванов выглядел почти дон жуаном, и никто не мог предположить, что совсем недавно он, один на один, осмелился противостоять беспримерной силе советских карательных органов, выполнявших прямое сталинское указание доказать абсолютную виновность «агентов империализма и сионизма», проникших в столичные врачебные ряды...