Пока не поздно

Поздно любить человека, который когда-то любил тебя, а сегодня уже привык к кому-то другому и «благодаря» именно тебе совсем в этой жизни разучился любить, даже тебя...

Поздно понимать родную мать, потому что ее уже просто на этом свете нет...

Поздно захотеть пойти вместе с отцом на футбол или на рыбалку, ибо он, твой отец, так долго от тебя этого ждал, что теперь просто не в состоянии поверить в твою искренность и сам уже ничего от тебя не хочет...

Да, у каждого из нас есть свое это ненавистное «поздно», которое клещами сжимает кающегося за горло в минуты его одиночества и раскаянья...

Иногда, как на исповеди, мы делимся этим своим личным «поздно» с незнакомыми нам людьми, случайными в этой жизни попутчиками, но ничего не помогает — и мы продолжаем жить дальше с тем, что могло бы с нами и не случиться, если бы мы заранее предвидели результаты своих ошибок...

В поезде в Санкт-Петербург я познакомился с бывшим воином российской армии, бравшим Грозный. Молчаливый сосед по купе после нашего мужского застолья вдруг стал откровенно выливать мне свою боль:

— Подвал мы забросали гранатами, но среди мертвых не было ни одного боевика, вообще ни одного чеченца — все русские... Старики и дети... Чеченцы знали о штурме федералов и всех своих предварительно из города эвакуировали... А наши танкисты, наступая на город, в упор расстреливали его жилые дома, чтобы пехота несла меньше потерь. Мы же, пехотинцы, не входили в развалины, пока не забрасывали их подвалы гранатами... Я никогда не забуду мертвые лица тех, русских грозненцев, которых я убил, но, к сожалению, ничего уже изменить нельзя, поздно теперь каяться, поздно...

Да, за ошибками частного характера стоят частные судьбы, но есть еще и трагедии целых народов, за грехи которых отвечают не только их политики, но и сам народ. Ибо ввести в обман можно только лишь согласных быть обманутыми...

Как часто мы, не следуя здравому своему смыслу, вливаемся на том или ином «майдане», на волне мести или патриотизма, в бурлящий эмоциями поток пресловутого большинства, а потом уже каемся в своем выборе...

Правило внутреннего пользования оккупанта «Разделяй и властвуй!» известно каждой антинародной власти или рвущимся во власть негодяям. Нам ли этого не знать? В 1917-м наш народ разделяли на классы, а сегодня на языки... И пока завтра не грянул гром барабанов новой избирательной кампании, заглушающий вокруг себя все живое, — давайте уже сегодня еще раз скажем разрывающим нас на украиноязычных и русскоязычных, что мы, украинцы, есть единый и неделимый народ, что русскоязычный украинец любит свою Родину не меньше, чем его украиноязычный соотечественник — и как подтверждение тому, хочу рассказать читателям нашей газеты историю, случившуюся со мной и с такими же, как и я, украинцами, в те времена, когда любить Украину можно было только по-советски...

Служил я в Советской армии. После учебки в Остре (Черниговская область) я попал в испытательный танковый батальон, сформированный в штабе армии Днепропетровска из лучших молодых танкистов всех танковых полков, базирующихся в Украине.

В то время каждое воинское подразделение формировалось на максимально интернациональной основе. Поэтому как случилось, что весь наш батальон был составлен, кроме двух грузин, из одних украинцев — не знаю.

Поездом «Днепропетровск — Барнаул» нас отправили в Тоцкие лагеря Оренбургской области, где в 54-м производился первый в Советском Союзе наземный атомный взрыв...

В день нашего прибытия к месту службы в отведенное для нас, испытателей, расположение пришли «деды» из других танковых батальонов, чтобы обобрать, избить и восстановить свою власть над прибывшей из «Хохландии» молодежью. Но 120 «молодых» украинцев так отделали «дедушек», что те даже не могли самостоятельно потом встать на ноги и убраться прочь...

После этого случая не только в нашем полку, но и во всей Тоцкой дивизии мы, «хохлы», стали до самого окончания своей службы не просто неприкасаемыми, а теми, кого боялась вся местная «дедовщина». И благодаря нам далее здесь уже никто не смел обидеть любого молодого солдата-украинца. То есть мы стали практически теми же запорожцами, только уже в степях Оренбуржья, к которым всегда за помощью и защитой могли обратиться их земляки, призванные служить в эту Богом забытую глубинку России.

В расположении нашего батальона был телевизор. Когда он показывал чтобы то ни было, но имеющее отношение к Украине, — все испытатели пулей слетались к его голубому экрану и их радости не было границ. С жадностью смотрели даже то, к чему дома силой бы и за уши не притянули. Вот уж где хор имени Веревки с его «Реве та стогне Дніпр широкий» становился для меня дороже любимых битлов...

Будучи на гражданке музыкантом, я и здесь организовал ансамбль, и когда встал вопрос о репертуаре — все мы, никогда ранее не говорившие по-украински на Родине, на чужбине стали вспоминать, прежде всего, украинские песни. Но оказалось, что от начала и до конца никто из нас, «східняків», не знал ни одной песни на родном языке...

Из сложившейся ситуации вышли следующим образом: кто-то знал тот или иной куплет, кто-то знал припев. Писали домой письма с просьбой к друзьям и близким прислать нам тексты — и наконец-то в программе выступления нашего ансамбля зазвучали практически все популярные в те годы украинские песни.

В свободное от маршей и стрельб время (а главной задачей у испытателя всегда есть «техника на износ»), наше солдатское ВИА концертировало по всему Поволжью.

Однажды, с приличным опозданием, нас привезли в какой-то населенный пункт, и устанавливать аппаратуру пришлось уже при зрителях, заполнивших до отказа концертный зал.

Через служебный ход первыми, как всегда, мы притащили на сцену барабаны. Слышим, а за кулисами зритель «гомонить українською»! Вначале подумали, что это нам почудилось. Подошли к закрывавшим сцену кулисам, прислушались.

— «Українською!»

— «Хлопци! Єй-Богу! Українською!»

Как? Почему? В глубине России, в сердце оренбургских степей стоял украинский гомон!

И вдруг оказалось, что нас, украинских, но русскоязычных пацанов, тоскующих на чужбине по родному дому, солдат-музыкантов из Днепропетровска, Донецка, Харькова и Луганска — здесь, в России, вдруг охватил настоящий мандраж от того, что мы должны будем петь не перед экстатирующими от нашей «Ти ж мене підманула» россиянами, а перед своими земляками-украинцами, неизвестно по каким причинам вдруг оказавшимися в этой чертовой оренбургской степи...

Концерт проходил, казалось бы, как обычно: артисты, зрители, аплодисменты. И все же что-то было не так! С каждой украинской песней зал становился как-то тяжелее. Нет! Это была благодарная нам аудитория, может быть, даже самая благодарная, но это был совсем не тот зритель, которого мы знали ранее. Здесь все было как-то не так! Не было смеха, не было реплик с мест, никто не разговаривал друг с другом — ни во время нашего выступления, ни в паузах между песнями, что обычно всегда сопровождает любой концерт. Здесь было нечто, что отрезвляло нас до неизвестного нам ранее чувства, отрезвляло настолько, что от этой трезвости становилось как-то не по себе...

В конце каждого из наших выступлений мы везде и всегда пели песню неизвестного мне автора 70-х, в которой были такие слова:
«Коли на чужині душа с суму мліє,
Я згадую край свій, де друзі, сім’я.
Моя Україно, ти матінко рідна,
Любов незгасима, веселко моя.
Від Чорного моря до сивих Карпатів
Лунає повсюду ця пісня моя.
Моя Україно, ти матінко рідна,
Любов незгасима, веселко моя.»

И на этот раз песня неизвестного нам автора про «Веселку-Україну» полилась из наших уст к нашему такому нежданному в этих местах зрителю.

Гробовую тишину концертного зала, один за другим, стали разрывать нечеловеческие крики человеческих душ! В основном это были старухи, которые друг за дружкой начали терять над собой контроль и в своих рыданиях уже не стеснялись никого. Их мужья-старики плакали молча. Их дети, дети их детей, не знавшие своей Родины, а только слышавшие о ней рассказы, сидели в глубоком молчании.

И вдруг одна из старух встала со своего места и стала пробираться к сцене, крича нам только одно:

— Сыночки! Я с Херсонщины!

В унисон ей, пытаясь докричаться не то к нам, не то к самой Украине, выплескивая из раненых своих сердец и душ свою страшную боль, каждая из женщин стала кричать нам о своей малой Родине:

— «А я з Полтавщини!»

— «Я з Львівщини!»

— «Я з Сум!»

Все они, облепив сцену, тянулись своими высохшими от тяжелого труда руками к нашим солдатским сапогам, чтобы обнять их, как самое родное и желанное, потерянное когда-то и вдруг вновь случайно обретенное...

Столько лет прошло, а я до сих пор не могу спокойно вспомнить концерт для тех, кого когда-то большевики вывезли с Украины и выбросили посреди Оренбуржья, оставив выживать под открытым небом...

Судьбы героев этого рассказа были бы совершенно иными, если бы украинские политики той, послецарской Украины — и Грушевский, и Петлюра, и Махно, и Бог еще знает кто — были бы едины ради своей страны. Но этого не случилось.

Сегодня мы с вами живем в Украине, которую политики опять между собой разделяют, дабы властвовать, если не над ее западом, то над ее востоком и югом. Эти люди забывают, что у истории есть привычка повторяться и жестоко наказывать двоечников. Поэтому, пока не поздно, нужно прекратить практику деления кем бы то ни было украинцев на восточных и западных, чтобы потом опять «сибирь» всех их не учила собирать свои песни...