История любви в исторических справках, цитатах, жанровых картинках и конкретных выражениях
03 июня, 00:00
Поделиться:
А ведь и вправду любили! Не рискну сказать о каждом в отдельности,
но — всенародно, всенародно-то любили до чего!
КАК МЫ ЕГО ЛЮБИЛИ (историческая справка)
И можно ли было не любить поэта, ежели он «пробуждал в
народе добрые чувства, источником которых был сам народ»? «За его ясность,
простоту, доступность миллионам умов», — полюбил Пушкина Ленин. Горький
полюбил в Пушкине «талант... психически здоровый и оздоровляющий». «Здоров
будь, Пушкін мій, землі орган могучий!» — воскликнул украинский коллега,
увидев памятник поэту в Одессе. Уж здоров так здоров, иначе вряд ли смог
бы (по Фадееву) «оплодотворить все самые лучшие, самые передовые общественные
силы на Руси»... В общем, если рассудить здраво, достоин он был любви народной.
Всплески ее, как водится, приходились на юбилейные годы.
Большой разницы между смертью и рождением не было. Строго говоря, большой
разницы тут действительно нет, а для поэта — особенно. Некоторые как поэты
и рождаются-то только, когда умирают. Ну, а уж Пушкин, по меткому выражению
публициста, был у нас вроде Осириса: рождался, умирал, снова рождался и
снова умирал... Народ знал: он вернется. Ибо —
Не вмер поет, його не вбила
Мерзенна Дантеса рука.
Живе віршів чудесна сила
В серцях колгоспника й робітника!
Любовь к Пушкину несла на себе отпечаток времени, невольно
приноравливала кумира к современной ей эпохе. В 1937 году любовь была строгая:
«Не признавать Пушкина — это изменять Родине!». В выполненных к юбилею
переводах звенел безудержный советский оптимизм: «Пливли ми радісним
гуртом... » (ср. в оригинале: «Нас было много на челне»), «Коли для
смертного замовкне день труда ...» («Когда для смертного умолкнет
шумный день»), «Поміж сіл і нив щасливих ...» («Блеща средь полей
широких...») и наконец: «Я пам'ятаю час чудовий...» — высшее достижение
обновленного, всенародного Пушкина: не мгновенье какое-нибудь чудное —
а время, время-то какое у нас чудесное, друзья!
В 1949-м было много победного пафоса: «Ти славив Правду
і Свободу — від нас тобі подяка й честь. Хотів ти щастя для народу — воно
вже єсть, воно вже єсть!» 1987 год нес на себе печать декаданса — юбилейные
краски были меланхоличны, как пушкинская осень, в речах звучал взвешенный
патриотизм, и Борис Олийнык неожиданно проговорился, что Пушкина никогда
и не тянуло покинуть пределы отечества...
КАК МЫ ЕГО ЛЮБИМ (жанровая картинка)
Небольшая толпа в вестибюле Музея русского искусства. Приподнятое
настроение, ожиданье-предвкушенье- нетерпенье. Момент открытия выставки
не имеет определенных очертаний, как рейс в провинциальном аэропорту: задраили
двери, пристегнули ремни — стоп, бегут опоздавшие. Но вот, кажется, все
в сборе, можно открывать.
Маленький президиум из Пушкина (в виде бронзового бюста),
директора музея и г-на посла. Речи коротки, в меру взволнованны. Как все
мы хорошо знаем... (и т.д.). Целая эпоха — эпоха Пушкина — разместилась
в этих залах. «Вот тут есть переживания, что экспонатов мало, — улыбнулся
посол. — Я понимаю: потому что Киев... Я хотел сказать: потому что Киев
— культурный центр мирового значения, вот и кажется, что мало»...
В течение примерно получаса в четырех залах стоит приглушенномажорный
галдеж. Потом все куда-то деваются. Становится тихо и пусто. Становится
видно, что выставка скромна. Эпоха Пушкина представлена лаконично и даже
аскетично. Становится немного обидно за Пушкина. Как-никак 200 лет... И
это все?
Да, все. А чего вы хотели? Да, все — все, что у нас есть.
А без копейки дополнительных средств такую выставку сделать, ну-ка? А то
люди думают: раз Пушкин, раз 200 лет (хотя 200 лет-то действительно бывает
только раз), так обязательно — роскошь, изобилие, глаза разбегаются. Не
надо, чтоб разбегались. Наоборот, когда мало — есть на чем сосредоточиться.
Тут надо каждому разобраться в себе самом. Что мы любим, конкретно? Если
Пушкина — так сказать, «живого, а не мумию» — то много ли для этой любви
надо? Томик стихов да «это небо да эти облака», чего еще?
Не сразу смиряешься с тем, что Пушкин у нас теперь в роли
банкрота — то за всех платил, а теперь на него и копейки не допросишься.
Вот тут-то любовь и проверяется. Как в старом добром индийском кино, когда
богатая невеста вдруг оказывается бесприданницей, и становится видна подлинность
чувств нищего соискателя (приданое потом, правда, отыскивается). Ну — нету,
нету у государства (а уж у музея тем более) денег на Пушкина. Не может
оно организовать выставку с помпой, с перевозом через границы полотен и
деятелей искусства, с достройкой нового корпуса к музею. Тем более — поэт
иностранный...
ОТ ИМЕНИ И ПО ПОРУЧЕНИЮ (пленэр)
Садишься в поезд и удивляешь проводника тем, что «кто-то
в Каменку едет». Неужто зарастает народная тропа?
Радостные плакаты у развилок предлагают вниманию почтеннейшей
публики сразу две юбилейные вехи: пушкинские 200 и 350 годков самой Каменки
— итого 550 на двоих. Но подлинной датой рождения союза Пушкина и Каменки
является все тот же 37-й год. Именно тогда решением правительства была
узаконена еще одна точка на карте всесоюзной пушкинианы: Литературно-мемориальный
музей Пушкина, декабристов и примкнувшего к ним Чайковского. С той поры
жизнь в Каменке пошла по музыкально-поэтическому графику: то один родится,
то другой умрет — все праздновали, как полагается. Достойно принимали гостей
со всего мира, с размахом отмечали юбилеи. Бывали здесь и Всесоюзные фестивали
искусств «Золотая осень». Ну, в общем, «Я пам'ятаю час чудовий»...
Старожилы знали от своих отцов и дедов (а потом рассказали
пытливым краеведам), что Пушкин любил купаться в Тясмине, а лунными ночами
гулял по парку. Рассказывал чудесные сказки крестьянской детворе, прозвавшей
его за эти сказки и гостинцы «добрым панычем»... А на досках деревянной
беседки рукой поэта был вырезан стишок. Впоследствии банда Коцуры разломала
беседку, и стишок погиб. Образ поэта, произведения которого (за исключением
стишка в беседке, конечно) при его жизни были трудящимся недоступны, вошел
здесь, на Черкасщине в предания. Вот одно из них, которое невозможно не
пересказать дословно:
«Під час розмови з поетом цар підійшов до вікна. Надворі
була ніч, проти вікна на стовпі гойдався ліхтар.
— Пушкін, скажи що-небудь у рифму про ліхтар, — звернувся
цар.
А той, не довго думаючи, відповів:
— Коли б замість фонаря —
Та повісить руського царя...
«Схопили тут Шевченка за ці слова...» — эхом отзывается
народное предание Херсонщины, где — в свою очередь — бывал Шевченко. Вот
оно, родство культур! Неразделимы образы любимых поэтов в памяти народной,
даже фонарь у них один на двоих (и планы на фонарь одинаковые).
...Что не доломали коцуровцы, пришло в упадок само. За
двести лет любая беседка в щепки превратится, и никаких бандитов не надо.
Ремонтировать нужно, поддерживать, ухаживать. А кто деньги даст? Опять
Пушкин?
5000 грн. на ремонт кровли «зеленого домика» (уцелевшего
фрагмента усадьбы Давыдовых, где размещается музей) дал местный меценат
— ныне покойный директор Каменковского спиртзавода. Сотрудники музея засучили
рукава и покрасили все, что полагается и как полагается. А в свободное
время они еще и экскурсии водили, если надо. Худо-бедно, а едет народ —
посмотреть, где слагал поэт бессмертные строчки «Кавказского пленника»,
где Южное общество вынашивало планы борьбы против злых царей да за нашу
с вами счастливую свободную жизнь...
Хотя если бы этот злой царь сослал Пушкина, как ему советовали,
в Сибирь, то там, небось, на каждой станции, где опальный поэт коней менял,
музеи бы стояли. А так отправили Пушкина на юг и — как с рук сбыли. Такая
у них любовь: только до границы России, а дальше хоть трава не расти.
...И ОТ СЕБЯ ЛИЧНО (в конкретных выражениях)
Хорошо, что есть еще страны, где умеют ценить и любить
гениальных поэтов независимо от их вероисповедания, национальности и языка,
на котором пела их Муза. Даже музеи в их честь открывают.
...В дышащем послеремонтной свежестью особняке на Кудрявской,
12 (спустя два часа после официального открытия там первого в Украине Музея
Пушкина) царила атмосфера застолья, перевалившего за середину: все говорят
одновременно и непонятно, кто тут именинник. То есть как это — кто? Пушкин,
конечно! Возле витрины в глубине зала было особенно многолюдно. «Наверное,
все смотрят единственную в Украине подлинную пушкинскую меморию — цензурированный
экземпляр «Современника », — мелькнула мысль. Без меня?.. Я ревниво
вклинилась в толпу.
Но никто не смотрел на витрину. Все внимание было отдано
немолодому человеку, столь по-хозяйски стоящему спиной к драгоценным экспонатам,
что сомнений быть не могло — это Бердичевский. САМ Бердичевский! Приехал
из Германии! ТОТ САМЫЙ Бердичевский! Тот, чью уникальную коллекцию 12 лет
назад (вы догадались: в разгул очередного юбилейного приступа любви к Пушкину)
государство милостиво приняло в свое лоно, разрешив ей жить дальше — в
качестве музея. «Есть таинственная связь между тем, кто и ищет, и тем,
что ищешь. Они ОБА двигаются навстречу друг другу»... Наверное, поэтому
мне посчастливилось встретиться и разговаривать с создателем того, о чем
отныне каждый киевлянин может сказать просто: наш Музей Пушкина. Выражаясь
грубым журналистским языком, коллекционер дал мне интервью. Но не раньше,
чем ВСЕ желающие смогли сказать ему слова восхищения, поблагодарить или
просто поздороваться. Знакомые и незнакомые люди уходили, не просто получив
свою порцию ответного внимания, но — обласканные, очарованные, осчастливленные.
Он ни с кем не поговорил вскользь. Он ни разу не ограничился просто кивком
или рукопожатием. Он ни разу не перепутал имени, не обознался. Он ни разу
даже не намекнул: мол, устал, господа, пятый час на ногах. И только, когда
выглянула молоденькая сотрудница, попросил:
— Глоточка воды у вас не найдется?
Минуты через три она честно доложила:
— Воды нету.
И спряталась обратно.
И я подумала невольно: отчего это всегда тот, кто отдал
все без остатка, — детям ли, родине, — потом и глотка воды у них не допросится?
Ах, бедный старый король Лир!.. (Подчеркиваю: невольно подумала. Потому
что «вольно» иметь в голове мысли о том, что в музее-де пожалели глотка
воды для своего фундатора, — было бы как минимум наивно. Не в воде дело.)
...Что-то давно ничего не говорилось о 200-летии Пушкина.
Словно он здесь ни при чем. А ведь именно в этом сюжете пушкинский юбилей
наконец сыграл действительно решающую роль!
— Я уже не верил, что музей когда-нибудь откроют, — сказал
Бердичевский. — А потом — нет, к 200-летию они же должны что-нибудь сделать!
И я все думал: только бы дожить до 200-летия Пушкина...
(Интервью с Я. И. Бердичевским читайте в одном из следующих
номеров нашей газеты.)
Затоваренность Пушкиным, кажется, уходит в прошлое. Наше
государство, отказавшись платить по пушкинским счетам, фактически отказалось
и от монополии на поэта. Из всенародной собственности любовь к Пушкину
переходит в частную — точнее становится частным делом каждого. И, быть
может, это к лучшему? С одной стороны, мысль о том, что можно не любить
Александра Сергеевича была святотатственна — все равно как не любить папу
с мамой; но и всерьез относиться к нему можно было не более, чем к любому
из членов Политбюро. Защитные инстинкты души требовали отторжения излишков
Пушкина. Превращения его из символа, статуи, города, из «генсека русской
литературы» — обратно в человека. В «Пампуш на Твербуле». В героя анекдотов.
В автора стихов, наконец. Многими любимых...
«Есть много болей у нас, которым он уже не сможет дать
утешения». (Трудно было, ей-ей, найти для жизнеутверждающего финала хоть
одну незатертую цитату!) Но, я надеюсь, мы больше и не станем возлагать
на Пушкина столь непосильных задач. А главное — не станем любить его всенародно.
Тем более, что за объектами всенародной любви дело не станет...
