РАССЕЯННОСТЬ

вред моему материальному благополучию (не говоря уже о душевном спокойствии). Из кед и шапок-ушанок, которые я оставил в школе, можно сделать небольшой музей.

Опаздываю, как всегда, на занятия, мечусь по квартире, чтобы не забыть утюг отключить, газ проверить, заглянуть в краны в ванной, магнитофон вырубить. Все вроде сделал. Или не все? Выскакиваю на лестничную клетку уже с дипломатом. (Он слегка потрепан, но еще вполне. Был отнят у папаши из пижонских соображений). Тени тревожных мыслей продолжают скользить по дну черепа: «А телек я того? А калорифер? Еще раз надо проверить... Но с портфелем не охота таскаться. Сейчас оставлю его тут на две-три минуты... Потом назад — а бац — его нету. Умыкнули!» — улыбнулся я последнему пассажу, поставил дипломат и кинулся обратно. Газ, электричество. Тут мне захотелось воды попить — метнулся на кухню. В коридоре решил вернуться в спальню глянуть на радиоприемник. Все в порядке. В квартире благообразная тишина: ни что не играет, не течет, не горит.

Вываливаю опять на лестничную площадку — нету дипломата. Вроде весело, но не смешно. Неужели так быстро сработали? Прямо со скоростью света. Для проформы крикнул: «Стой! Стрелять буду!». Но грохочущих шагов не услышал, только собственное эхо. Опаздываю — а тут такое. Рассказать кому — у виска покрутит. На всякий случай поднялся на верхний этаж и сбегал на нижний. Кроме окурков — ничего.

Может в комнатах где-нибудь? Рыщу по квартире, как голодный лев по саванне — ни черта. Лоб холодеет. От тоски ползу на кухню воды попить и натыкаюсь на своего красавца. На столе гордым утесом высится. Я его здесь оставил, когда первый раз воду пил. В промежутке между проверкой газа и приемника. Ура! Хотя сердце еще долго барабанило в грудную клетку, как пьяный мужик в дверь вытрезвителя...

Это для меня типичная история. Но один случай действительно так перевернул все, что рассеянность сработала мне на пользу.

Родительница только постирала школьную форму. Я в совершенно чистом, глаженном, не характерном для меня костюмчике (учитывая мое поведение на переменах) заявляюсь на первый урок. Это была физкультура, то есть самое благоприятное время для посева кед. Но в этот раз мне удалось их уберечь — я оставил их дома. Вместе со спортивной одеждой. В кулечке на двери. Причем обнаружил это, когда уже разделся и стоял в трусах и майке.

Оделся я и принялся, нервно теребя стерильный воротник, с грустью глядеть, как народ в спортзале стал прыгать, бегать и главное — беситься.

Когда в баскетбол носились, я держался, когда в футбол гоняли — тоже, но когда бороться на матах начали — сорвался. Кинулся в самую гущу борьбы.

Я стал бороться с Каплей (в миру Капельников), который тогда уже, в седьмом классе, весил 120 килограмм. Он казался огромным кульком с водой. Когда я схватился с Каплей, рассчитывал исключительно на ловкость, чтобы вызвать его движение на себя, а когда он попрет — сделать подсечку. В принципе, это удалось. Только, правда, когда Капля «попер», я прочувствовал каждое кило из его 120-ти. В ту секунду, когда я подумал, что внутри меня стали лопаться жизненно важные органы, я выскользнул из- под его туши и Капля с землетрясным грохотом, вызвавшим восторг публики, шмякнулся на мат. На этот звук кроме стекол отозвались стены.

Только после принятия поздравлений с победой я обратил внимание на свой костюмчик. Вид у него был такой, как будто он двадцать лет крутился без воды в стиральной машине. С горсткой камней. Мало того — не хватало двух пуговиц. Я сразу застыдился. А как же мамин труд? Даже сорок пять минут его плоды не продержались. Победа над Каплей, конечно, льстила, но настроение таяло, как мороженое.

В таком размягченно-оплывшем состоянии я долго слонялся по раздевалке, пока нас там не осталось двое: я и Профессор. Чистюля и зубрила. Пролетарские родители из него немилосердно ковали интеллигенотутюжен и вымыт. От всяких динамичных затей, грозящих испортить стрелочки на брючках — он самоустранялся. И отбежав к стенке, всякий раз вытаскивал расческу и делал два-три контрольных зачеса светлых и без того идеально расположенных волосиков.

Профессор усиленно ползал по раздевалке и что-то искал. Я особой сердечности не питал к нему, но так как был в жалостливо-подавленном расположении духа, решил помочь человеку.

— Чего ищешь? — спрашиваю.

— Не могу понять, куда школьная форма подевалась? — сказал он.

— Ну давай вместе посмотрим, — вызвался я.

Стали мы шарить по углам. Но раздевалка не такая огромная, чтобы копаться тут всю жизнь. Вспотев, полез я в карман и вдруг обнаружил там ажурный платочек арктической белизны. Мой платок не мог так паскудно выглядеть. Через минуты три Профессор стал на меня кидать странные «косяки». Прокумекав тему, я тоже несколько снизил темпы поиска. Профессор говорит:

— Слушай, а это не мой костюм на тебе?

— Да? — недоуменно отозвался я. — Знаешь, может быть. Не твой платочек? — сунул я ему под нос белоснежного уродца. При его виде лицо Профессора окислилось.

— Да не расстраивайся, — говорю, стягивая пиджак без двух пуговиц. — Главное — нашелся. И если что, вали на меня, — великодушно закончил я.

Мой благоухающий стиркой костюмец выжидающе висел на крючке.

Я одел свой фрак и мы вместе с Профессором, на котором была пострадавшая в борьбе одежда, вырулили в коридорный туннель.

На его рожу, напоминающую разоренный улей, я смотреть не мог. Конечно, мне его было жалко, но мысль о том, что проведению вместе с моей рассеянностью было угодно разыграть такую забавную комбинацию — изрядно веселила.

В утешение сочувствующим Профессору могу добавить: к шестому уроку по количеству пуговиц и внешнему виду наши костюмы сравнялись.

P.S. Написав этот рассказ, я отправился напечатать его в редакцию. И только там обнаружил, что оставил его дома.