Сцены из жизни победителей
В начале мая 1945 года наша семья поселилась в одном из райцентров на Житомирщине. Небольшой наш домик стоял на улице Театральной — там, где она заканчивается и начинается базар. Помещение театра строилось, когда пятилетку выполнили за четыре года. В театральном зале был и партер, и ложи, и балкон, а потолок разрисовали тракторами и ажурными строительными конструкциями. Над сценой — под сакраментальным изображением серпа и молота — большими ярко-красными цифрами значилось «5 в 4»; с обеих сторон были два овала с портретами товарища Ленина и товарища Сталина; при немцах их закрасили и еще не успели восстановить. Театр пустовал, но в зал можно было зайти и посмотреть. В жару там было прохладно, и всегда пахло чем-то необычным, небудничным. В этом же доме — приличных размеров зал для кино (сеансы дважды в неделю) и библиотека с читальней. Библиотека комплектовалась из тех двух книг, которые должен был принести каждый, кто хотел ей пользоваться. Я принес рассказ Владимира Винниченко и брошюрку неизвестного автора «Чудовище» (о вредности алкоголизма). Библиотекарша Винниченко куда- то поспешно спрятала, потому что, оказывается, в стране, где «5 за 4», он был запрещен. А одного «Чудовища» было маловато... Не помню, где взялась тоненькая книжечка из «Библиотеки красноармейца», однако благодаря ей я приобщился к очагу культуры.
Через дорогу от нас — фактически уже на территории базара — стоял домик Арона Бялика. Он был на фронте, у него не было левой руки, однако управлялся с крупорушкой. Движущей силой этого устройства была старая гнедая кобыла с бельмами на обоих глазах. День за днем, с утра до вечера, ходила по кругу, и я никогда не видел, чтобы когда-нибудь отдыхала. В этом бесконечном хождении было что-то трагическое, нечто вызывающее чувство жизненной безысходности. Однажды, в который раз заметив меня около крупорушки, Бялик спросил:
— Ты в каком классе?
— Перешел в пятый.
— А учишься зер гут?
— Учусь...
Он подумал и засмеялся:
— У наших Пушкин на Макушкин, да?
Я не сразу понял, что речь идет о Лермонтове и о «у наших ушки на макушке».
Жена Бялика, рассказывая моей маме о чем-то неприятном (а она всегда говорила именно о таком), каждое предложение начинала словами: «Не на вас сорок пять раз будь сказано». Был у них сын, немного младше меня, но в школу он не ходил; было у него такое специфическое лицо, по которому врачи распознают болезнь Дауна — пожизненное несчастье. Впрочем, был послушный и приветливый; иногда приходил ко мне, что-то лепетал и смеялся.
Крупорушка была расположена в тылах базара, а около парадного, так сказать, входа всегда сидел слепой. Держал на коленях большую книгу, текст которой, написанный шрифтом для незрячих, читал пальцами. Это был удивительный язык и удивительная книга — ничего подобного я до тех пор не знал. Много позже понял, что слепой читал «Апокалипсис», написанный на церковнославянском языке. Иногда закрывал книгу и монотонно пел что-то молитвенное.
Каждое утро аккуратная женщина приводила его на место работы, а после обеда забирала вместе с заработанным за день: луковица, редька, две-три картофелины, яблоки и немножко мелких денег. Однажды что-то случилось, и слепой остался на месте, когда базар уже разъехался. Вечерело. Преисполненный корпоративной солидарности с попрошайками, я хотел отвести его, куда скажет, но предложение принято не было: слепой напился. Качался взад-вперед и тихо пел срамное: «Наварила баба журу, взяла діда за пицюру...» Курил самокрутку и плевал себе на босые ноги. На следующий день опять читал свою книгу.
В июле к нам приехали из Киева брат отца Алексей с женой Одаркой и сыном Анатолием. Моему двоюродному брату было тогда 8 лет и был он хорошеньким чернявым мальчиком, очень похожим на своего отца. Сегодня он — один из ведущих хирургов Киева. Не на вас сорок пять раз будь сказано, но — если кому- то нужно будет лечиться у хирурга и попадете к нему — знайте, что у него есть голова, руки и совесть. Свою врачебную и научную специализацию я выбрал сам и не имею оснований на нее жаловаться, но об Анатолии всегда вспоминаю с гордостью и белой завистью. Итак — к нам приехали гости. Пока взрослые разговаривали, мы ходили по базару, смотрели на козу с козлятами; чтобы добраться до материнского молока, те становились на коленки, это было смешно и трогательно. Заглянули и на территорию обозного завода, где умопомрачительно пахло свежесрезанным дубом (после сушки из него делали ободы и спицы для колес). Когда вернулись, нам дали деньги и бутылку и послали в магазин за водкой (после войны ее продавали только на разлив). Водки не было. И мы, два дурачка, пошли к колодцу, покрутили ворот, вытянули ведро и заполнили бутылку водой. Сначала было смешно — и стало стыдно, когда наши родители с влажными глазами провозгласили: «За победу!» Нам даже не дали по шее. Брат Платон и брат Алексей (оба после долгого лечения в госпиталях, оба с палочками) похромали искать водку. Нашли.
Мотря Краснючка стала местной легендой, о ней в райцентре знали все, кроме чужих. Если кто-то искал то, чего не было ни в магазинах, ни на базаре, ему советовали спросить у Мотри и рассказывали, где ее хата (у нас говорили «где она сидит»). Однажды дед Мельник позвал меня через дорогу: «Покажи этому товарищу Краснючку, ему нужно карасин». И подмигнул, но товарищ этого не заметил. Я привел его к Мотре (она как раз полола картошку), показал и на всякий случай отошел в сторонку. «Карасин? А сколько тебе? А почем заплатишь?» Когда сторговались, Мотря повернулась к нему, скажем так, спиной — нагнулась и задрала юбку: «Вот тебе карасин!» Дядя обалдел, а я побежал домой. Подобным образом Мотря «продавала» мануфактуру, самогон, иглы для патефона, нитки, школьные перья, еще много чего, и тешилась этим ритуалом, как и те, кто посылал к ней покупателей. Не похоже, что ей в голове не хватало шариков, потому что были у нее хата, огород, садик — а жила она сама и со всем управлялась.
Имея за плечами начальную школу, я знал о солнечных затмениях, но видеть это чудо не приходилось. И вот — газеты и радио известили, что затмение произойдет через несколько дней, и предупредили, что не нужно пугаться, потому что это обычное природное явление. Закопченное стекло позволило увидеть, как на Солнце появилась щербинка. Она росла, и росла, и росла... Сумрак среди дня сделал здания и деревья какими-то нереальными. Наша кошка спряталась под перевернутую корзину, а куры, возбужденно переговариваясь, двинулись на насест. Стало темно. Вокруг черного солнца образовался неровной формы ореол, и на это можно было смотреть без стекла. Через минуту или две на Солнце возник узенький яркий серп. Начало светать, а когда хорошо развиднелось, заголосила жена Арона Бялика. Я побежал к ним. Хозяин сидел на ступенях, плакал и рукавом вытирал слезы; из открытых дверей пахло застарелым керосиновым чадом, как всегда пахнет там, где готовят еду на примусе. Кобыла лежала, откинув ноги, светила бельмами, была какая-то маленькая, ненастоящая. А через несколько часов двое дядек начали снимать с нее шкуру. Были они веселы, потому что за такую работу ставят магарыч.
