СМЕРТЬ СОЛДАТА ЩЕРБАТЕНКО: частный случай или типичный пример гибели в армии?

В эти весенние дни киевлянин Вадим Щербатенко уже вернулся бы из армии домой. Однако родители забрали сына еще в декабре. Хоронить. В свидетельстве о смерти, которое они получили, говорится, что умер он в возрасте 19 лет в городе Чугуеве от закрытой черепно-мозговой травмы. Уголовное дело по факту смерти бывшего радиотелеграфиста радиостанции Р-142 воинской части 2285 солдата Национальной гвардии Щербатенко В.И. военной прокуратурой Харьковского гарнизона прекращено «за отсутствием события преступления».

«ВАШ СЫН ОТРАВИЛСЯ КАБАЧКОВОЙ ИКРОЙ», ИЛИ ХРОНИКА ТРАГЕДИИ

Рано утром 15 декабря прошлого года родителям Вадима Щербатенко позвонил замполит: «Ваш сын в тяжелом состоянии — отравился кабачковой икрой, приезжайте». 16 числа мать и отец — Галина Николаевна и Иван Васильевич, а также друг Вадима Денис были уже в Чугуеве.

Из рассказа матери:

— В медсанбате Вадим лежал под капельницей. К нему был подключен аппарат искусственного дыхания. Голова сына была порезана — ему сделали трепанацию черепа. И на животе шов — тоже делали операцию. На лбу Вадима вмятина. Ухо синее, за ним большой синяк и запеченная кровь. С правой стороны груди — ушиб. На передней части левой ноги — два синяка и один большой кровоподтек под коленом. Пальцы на руках страшные, распоротые. «Боже, — говорю, — что это такое?» Отвечают: «Кровь в пальцы не поступает, а анализы надо было как- то брать». Я плакала, кричала, хотела, чтоб сын меня услышал: «Вадимчик, дыши, дыши сам. Борись за свою жизнь». Он не слышал. В сознание не приходил... Чуть позже я узнала, что у него сломаны четыре позвонка — с 4- го по 7-й... Врач говорит: «Может, это у него с детства? Может, родовая травма?»

Объяснения случившегося были путанные. Потому, находясь четверо суток возле сына, родители провели собственное расследование.

Картина вырисовывалась такая. 13 декабря с работы из штаба Щербатенко пришел в казарму в 22.25 в нормальном состоянии, в хорошем настроении («Еще пошутил со мной», — вспоминает дневальный). Лег спать. Около двух часов ночи один из солдат пошел в туалет и увидел, что Вадим стоит, держась за стенку. Не поинтересовавшись, в чем дело, он вернулся досыпать. Когда в десять минут шестого зашел другой, Вадим лежал на полу на спине с открытыми глазами. Солдат доложил дневальному. Тот ответил: «Отнеси положи его на кровать».

В шесть утра в казарме появился комбат. Потом перед родителями он будет оправдываться: «Мне сказали, что Вадим пьян. Я не подошел. Хотя, конечно, должен был подойти. Это моя единственная ошибка». Да, но какая?! Ведь человек умирал. В восемь Вадима осмотрел медбрат. Но лишь спустя часа два его доставили в санчасть. И только в пять часов вечера без сознания и уже посиневшего Вадима переправили на носилках в медсанбат. В десять вечера его прооперировали...

18 декабря. В сознание Вадим не приходит. Его мать, Галину Николаевну, время от времени спрашивают, когда она собирается уезжать, советуют пойти отдохнуть. Около восьми часов вечера капитан (он, так сказать, был «приставлен» сопровождающим к родителям Щербатенко) зашел за Галиной Николаевной и предложил пойти в палату к Вадиму. Там молодая женщина Елена, представившаяся экстрасенсом, начинает над больным «водить руками». И успокаивает мать: «Он мне поддается. Завтра с вашим сыном буду работать». Капитану же бросает не совсем понятные слова: «А ТО уже можно отключить». Позже Галина Николаевна догадалась: речь, наверное, шла об аппарате искусственного дыхания.

В двадцать минут первого ночи в комнату, где квартировала Щербатенко, опять постучали. На пороге стоял командир батальона, медсестра и капитан, приводивший экстрасенса. «Крепитесь, мама, — сказали Галине Николаевне, — Вадим умер».

КАК СРАБОТАЛ МЕХАНИЗМ БЕЗЗАКОНИЯ

Итак, солдат «отравился кабачковой икрой» или был пьян, потому сам упал лбом на краник в туалете — отсюда вмятина на лбу, сам попутно наставил себе на ногах синяков и сломал четыре позвонка?... Абсурд! Кроме того, разве при отравлении кабачковой икрой делают трепанацию черепа и операцию на брюшной полости?

С другой стороны, какой же должна быть степень опьянения, чтобы человек сам с собой такое сотворил? Это тоже как-то не вяжется с образом пострадавшего. Судя по служебной характеристике, подписанной командиром части 2285 подполковником гвардии А. Опанасенко, «в центре передвижных средств связи... солдат гвардии Щербатенко В.И. проявил себя как старательный, дисциплинированный, способный, грамотный воин. По характеру спокойный, уравновешенный».

В характеристике из Киевского математического лицея № 100 «Подол», который окончил Вадим, отмечается, что Щербатенко «увлекался техникой, изучал компьютер. Был членом сборной лицея по баскетболу. Пользовался уважением товарищей».

А деканат радиотехнического факультета НТУУ «КПИ» сообщает, что «...Щербатенко В.И. был инициативным студентом, имел хорошие организаторские способности, в группе был финансовым старостой и профсоюзным работником. Трудолюбив, отзывчив, добр, внимателен. Всегда спешил прийти на помощь оказавшемуся в беде».

В воинскую часть в Чугуев рядовой Щербатенко прибыл 8 декабря 1998 года. Когда мать и отец приехали на присягу, комбат сказал: «Сын у вас хороший, толковый, такие нам нужны. Оставляю его при себе». Показал родителям комнату, где Вадим будет работать за компьютером. Вскоре Вадима забрали в штаб дивизии. В одном из писем домой он пишет: «Сижу сутками за компьютером, только выбегаю поесть да иногда перекурить. Впрочем, это даже хорошо — никто не командует, кроме начальников. А они бывают нечасто — нагрузят работой и уйдут... У меня в кабинете даже музыка есть — магнитола. Ночью, если остаюсь, чайку закипячу прямо в кабинете, сигаретку выкурю и работаю». В других письмах Вадим пишет: «...чем в казарме слышать тупые крики, будь такая возможность, в штабе, наверное, и спал бы. Тишина, спокойствие»...

Так какой образ предстает перед нами? Алкоголика и наркомана? К слову, когда родители Вадима потребовали анализы крови, им очень не хотели их давать. Потому что в крови ни алкоголя, ни наркотических веществ обнаружено не было. Факты говорят следующее: это был здоровый, толковый парень. Для военного же следствия, наверное, удобнее, чтобы он был пьян, потому сам упал. Отсюда — «событие преступления отсутствует». А нет преступления — нет и виновных, которые должны нести ответственность за смерть солдата.

СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

И в адрес сослуживцев сына, и в адрес военных медиков мать в горе кричала: «Вы все убийцы, все!». И так ли уж она не права? Разве это нормально, что солдат, увидев в два часа ночи сослуживца в явно необычном состоянии, не поинтересовался: может, нужна помощь? (Или он боялся помочь?) Разве это нормально, что комбат не подошел утром к не вставшему с постели солдату? Разве это нормально, что медбрат, осмотрев Щербатенко в восемь часов утра, доставил его в медсанбат только вечером — уже посиневшего и без сознания?! И еще вопрос: с каких это пор в армии не медики, а экстрасенсы хозяйничают в реанимации?

Я не зря так подробно описала последние часы жизни Вадима Щербатенко. Поражает нелепость смерти молодого, здорового, спортивного человека. Даже если его избили, травмы, вполне возможно, были не смертельны. Но не оказав своевременно помощь, окружающие, по сути, «помогли» ему умереть. «Помогли» своей беспомощностью и, по большому счету, равнодушием. Корни этого, скорей всего, в пресловутой армейской круговой поруке, когда правило «не выносить сор из избы» оказывается ценнее человеческой жизни.

В Вооруженных Силах бывшего Союза, насколько мне известно, из умерших в результате нанесения телесных повреждений 20 процентов военнослужащих были доставлены в госпитали и больницы еще живыми. История гибели сержанта Щербатенко наталкивает на мысль, что подобные случаи скрываются и за статистикой армейской смертности в нашей державе, уже десять лет независимой. Только кто приоткроет завесу этой статистики? Наша армия, к сожалению, по-прежнему остается «закрытой для общества, «вещью в себе». Дело Щербатенко — типичный пример. Суть не только в том, что следствие не только не установило КТО ПОВИНЕН, но и направило все свои усилия на то, чтобы смерть солдата представить НЕСЧАСТНЫМ СЛУЧАЕМ, произошедшим по вине самого пострадавшего. Подобная практика и создала в армейской среде страшную неразрывную цепь, звенья которой называются безнаказанность — беззаконие — беспредел.

Впервые о беспределе в армии открыто заговорили в конце восьмидесятых еще в бывшем Союзе. В 1990 году была создана Специальная комиссия по проверке причин гибели и травматизма военнослужащих, защите их законных прав и интересов. Из 96 ранее рассмотренных уголовных дел 92, то есть 95,9%, было направлено на дополнительное расследование. Было выявлено, что в Вооруженных Силах СССР ежегодно погибают от шести до 8 тысяч человек...

А какова сегодня смертность в нашей армии? И как смотрит Генеральная прокуратура Украина на подобные, как дело сержанта Щербатенко, расследования?

— К сожалению, — говорит заместитель Генерального прокурора Украины Валерий Радзёха, — факты недобросовестности встречаются. Вот и в деле Щербатенко, тщательно изучив судебно-медицинскую экспертизу и ход следственных мероприятий, мы нашли просчеты территориальной военной прокуратуры. Решение о прекращении этого уголовного дела Генеральная прокуратура отменила и возвратила в Харьков для дополнительного расследования.

— А сколько солдат гибнет в мирное время в армии Украины?

— Как раз только что я подготовил отчет на заседание коллегии Министерства обороны. В 1999 году погибло 118 солдат (это на 60 человек меньше, чем в 1998-м). Половина из них покончила жизнь самоубийством. Показатели двух месяцев прошлого года и января—февраля нынешнего говорят о том, что гибель в армии сократилась на 10 процентов. И также наполовину уменьшилось число самоубийств...

Да, показатели вроде бы улучшаются. Но судя по «делу Щербатенко», военное следствие на местах не заинтересовано докапываться до причин еще продолжающих происходить в армии трагедий. Потому нет уверенности, что «самоубийства» НА САМОМ ДЕЛЕ были суицидами. Возможно, это армейским чиновникам так удобно их представить? К слову, Всеукраинский совет матерей погибших и умерших в мирное время военнослужащих собирается поднимать перед правительством вопрос о реабилитации чести тех, кого в армии посмертно назвали самоубийцами. Есть на это причины... Но это уже другая тема.

P.S.

Как и всякий солдат, Вадим Щербатенко писал домой письма. Привожу два отрывка из них, достаточно красноречивых и в комментариях, пожалуй, не нуждающихся.

«Тут у меня маленькая «проблема» возникла: даже не знаю, говорить ли о ней. Я, наверное, расскажу, чтоб вы были в курсе, а сам попробую выкрутиться как-нибудь, а вы, может, подскажете, как лучше...

Одним словом, у нас есть здесь такой военный начальник (которому мы, точнее, ты, мама, у входа в казарму на присягу водку давала) — я говорил, что он самый хороший. Еще когда мы приехали только сюда, то заполняли всякие бумаги — анкеты, писали про себя, про родителей. Он человек вообще-то хороший — и денег, и сигарет иногда дает, и в Харьков как-то брал нас с собой, ну, одним словом, о нас (писарях) заботится. Так как-то он подошел и попросил меня, чтоб отец пошил ему куртку (отец работает на кожевенном заводе. — В.К. ), а он, мол, заплатит — если хотим, то вам, а может, и мне со своей зарплаты каждый месяц выплачивать. Я пока от этого отказываюсь, а когда еще в отпуск ехал, то он говорит: ну скажешь родителям. Когда я приехал сюда, то сказал, что у папы на работе какие-то проблемы. Он теперь, как только может, подходит и напоминает об этом, мол, если получится это, то и с отпуском у меня проблем не будет. Но я на это сильно не отреагировал, так он теперь время от времени то про характеристику заговорит, то еще про что. А вообще у нас, кроме КОМБАТА и еще парочки начальников, остальных просто не знаю как назвать. По секрету говоря, как только начальство выпьет, то начинается «собирание» денег с солдат. Меня еще не трогают. Может, потому что я как-то приближен к ним, но вот только этот «просит». Я даже не знаю, стоит ли вам об этом говорить. Потому решил хоть ввести вас в курс дел. Если приедете, то, чтобы знали, что говорить, а то он мне даже размеры дал. Вот так. Теперь написал письмо и не хочется даже его отправлять. Стыдно перед вами».