Спасенные

Эти разговоры записаны во время поездок 2015—2016 годов на Волынь и в польское село Рейовцы.  Дружба украинки Милентины Козунь, внучки человека, спасавшего поляков во время Второй мировой войны, и польки Янины Студницкой, спасенной, которая отбросила страх и отправилась в места своего детства, — история о человечности и помощи в самое сложное время Второй мировой войны. Человечности, о которой важно помнить.

ВСТРЕЧА

Когда Яна впервые к нам приехала, я от удивления даже села.

Я работала в больнице скорой помощи во Владимире-Волынском. Когда выйдете из дома, нужно перейти главную дорогу, и там сразу этот госпиталь. Нелегкий это труд, потому что временами мне самой нужно было заменять врача на вызовах, а их было много. Однажды автобус заехал в ров, тогда я не знала, кому первому оказывать помощь. А что делалось, когда взорвался Чернобыль! Даже не хочу говорить, может быть, потом расскажу.

Первый приезд Яны был еще перед Чернобылем.

Однажды сижу я на дежурстве, приходят ко мне подруги и говорят: «Кто-то тебя ищет. Какая-то женщина. Из Польши».

Говорю: «Давайте, я здесь».

Приходит. Смотрит. Элегантная, красиво одетая, улыбающаяся. Протянула руку: «Я — Янина. Мои родители дружили с твоим дедом».

Я очень обрадовалась. Яна! Конечно, понимаю. Соседи моих дедушки и бабушки, еще из Августова! Мама много об этом рассказывала.

Мы бросились друг другу в объятия как старые знакомые, хотя я ее вообще не помнила. Я родилась уже во время войны, а они из Августова выехали за полтора года до этого. Но мы сразу полюбили друг друга. Сразу.

И я сразу пошла к своей начальнице, говорю, что такая ситуация, знакомая приехала из Польши. Должна завезти ее к моей маме, в село. Начальница поняла, нашла мне замену, и на следующий день мы поехали.

Я всегда хотела поехать посмотреть Августов. Возможность появилась в начале 70-х годов, при Брежневе, когда торговцы начали ездить в Советский Союз. Оттуда, например, привозили такие цветастые платки, знаете? 25 рублей стоил, и его можно было выгодно продать. Возили также материалы: стилон, кретон. Свитера возили. Но прежде всего золото и разную электронику — пылесосы, кухонные плиты и др.

Сестры мои, Ядвига и Чеслава, сказали, что если бы с каждой из них поехал солдат с ружьем, тогда, возможно, поехали бы на Волынь. Иначе — нет. Вероятно, они больше помнили тот 1943-й и потому больше боялись? Не знаю. Знаю, что я всегда хотела поехать. Ждала только, когда появится возможность.

Но, конечно, прежде чем поехать, расспросила людей, был ли кто-то из наших областей уже там, и безопасно ли это. И мне сказали, что были какие-то господа из щецинского воеводства.

Что все было в порядке, но когда ночью напились с местными самогона, то кто-то им угрожал, что их убьют.

Подумала себе: я там самогон пить не буду. Раз козе смерть. Еду. Для человека это важно — возвращаться туда, где рос, чтобы хоть увидеть, как те места выглядят спустя годы.

Доехала до Владимира, помню его со времен войны. Смотрю, польский костел Иоакима и Анны, дедушки и бабушки Иисуса. Есть, но в нем уже не костел, а только магазин и какая-то кофейня. Неподалеку — какой-то большой парк. Ну и начинаю искать Милу, потому что от людей знала, что внучка Александра Козуня, с которым дружили мои родственники, проживает во Владимире. Имя Милентина, фамилия Козунь. Владимир — небольшой город, кто-то должен что-то знать, так себе думала.

И действительно, второй или третий человек мне сказал, что Мила работает в госпитале. Нашла этот госпиталь, мы просто упали друг другу в объятия. Мила была рада моему приезду. Завела меня в общежитие, где жила с другими медсестрами. Все были ко мне очень добры.

КАЗАНОК КАРТОШКИ

Августов — село, похожее на мечту. Оно ровненько тянулось вдоль дороги, вокруг лес, и почти возле каждого дома сад. Там жили всего две семьи украинцев, мои дедушка с бабушкой и Иосиф Павлюк с женой. Остальные — поляки и немцы. Бабушку звали Мария Козунь, дедушку Александр. Было у них трое детей: моя мама Татьяна, ее сестра Антонина и брат Петр. В нашем доме жил раньше немец Август, по-видимому, от него село и получило свое название. Он выехал в Америку, и дедушка, который раньше жил в Тумине, купил у него дом. Был при нем красивый садик — вишни, яблони, груши, черешни. Мама еще родилась в Тумине, а тетя — уже в Августове.

Колония тянулась вдоль гравиевой дороги где-то на километр. Около дома дедушки росла липа; когда начинала она цвести, то пахло на все село.

Дедушка и бабушка мои до войны были достаточно зажиточными, имели двух нанятых работников, но даже с ними всю работу не могли переделать, потому что дед имел очень большую площадь поля много и скота.

Отца бабушки звали Виктор Калишук, он был так называемым старшиной, имел в подчинении несколько сел. Раз даже царь пригласил его и других таких, как он, на обед в Москву. Дал им обед, а к обеду на стол положили золотые ложки. Нравились им те ложки, но никому и в голову не пришло, чтобы после обеда себе их взять. Как это — от царя? Забрать? Да это же кража!

Только потом они узнали, что те ложки были для них подарком.

Дедушка вернулся от царя, а затем вскоре умер. В семье говорят, что отравил его какой-то конкурент, который хотел быть старшиной. Но правда ли это? Уже не узнаем. А затем в 1929-м пришли товарищи коммунисты и все у нас забрали. Деда Александра назвали кулаком, и все у него забрали. И дом его разрушили, потому что дедушка и бабушка жили на хуторе, а советы говорили из хуторов переселяться в центр села. Так, по-видимому, легче им было контролировать людей.

Наш дом был старый, потому что дедушка перед войной купил много земли и на дом им не хватило денег. То была старая, такая себе «шевченкова хата», как у нас говорят, покрытая соломой. Но перед войной дедушка и бабушка решили, что все-таки пришло время на новый дом. Дедушка продал немного земли и даже древесину готовую уже имел на дом.

Но пришла война, и дерево у него забрали на сооружение окопов.

А потом оказалось, что союз между немцами и советами не стоит даже бумаги, и немцы напали на коммунистов. В лесах начали появляться советские военнопленные. Наверно, тогда дедушка впервые начал помогать людям. Почему начал? Таким уж был. Очень религиозным, и, по-видимому, это было для него чем-то абсолютно естественным, когда видишь человека в нужде, то помогаешь.

Они ежедневно с бабушкой начали ставить перед домом казанок с картошкой. Утром находили его пустым. Затем ставили следующий. И так из месяца в месяц.

Потом появился у нас Миша. Это был русский солдат, который, чтобы спастись, сказал немцам, что является нашим родственником. Не расстреляли его. Позволили ему остаться, хотя, скорее всего, догадались, что это пленный. Немцы в Августове вообще вели себя достаточно корректно. За всю войну застрелили там всего одну женщину. Шла по дороге с маленьким ребенком на руках, а немец говорит ей — halt! Она испугалась и вместо того, чтобы стоять, начала убегать. И когда она убегала, солдат выстрелил. И убил.

Потом немцы объясняли деду, что если бы остановилась, осталась бы в живых. Ее сына, которого тогда несла, звали Женя. Помню его, он пережил войну, умер лишь в прошлом году. В начале, как говорил дед, Мишка, тот русский пленный, был толстоват немного, все удивлялись, как он в неволе скрывался с таким животом.

А потом оказалось, что он не полный, а опух от голода, потому что немцы тем пленным вообще ничего не давали есть. Когда прошла припухлость, он набрался сил и помогал деду в поле. Пахал, сеял, был на правах местного жителя.

ИМЕНИНЫ ГИТЛЕРА

Бабушка как-то сделала вареники из ржаной муки, но так случилось, что трое россиян, бежавших из неволи, ворвались в дом: «Хозяйка, дайте что-нибудь поесть». Схватили те вареники и убежали. Позже их начали преследовать. Одного поймали, говорят: «Кто тебе дал вареники?» А он: «Самолет летел и мне сбросил».

Убили его на месте. А если бы сказал, что вареники бабка дала, если бы показал, из какого дома взял, то у них был бы повод убить всю мою семью. Видите, от чего зависела человеческая жизнь в те времена. Позже в доме моих бабушки и дедушки был расположен немецкий штаб. Когда у Гитлера был день рождения, в апреле, то деда взяли, чтобы с ними пил. Дед обычно непьющим был, но они не принимали отказа. Пей, хозяин! Пей за Гитлера.

Пил дед. Что ему было делать?

Так напоили шнапсом, что двое солдат вели его под руки. А затем они, пьяные, бросали яйцами по стенам нашего дома.

ДЕДУШКА ПАНИ МИЛЕНТИНЫ (НА ФОТО СЛЕВА) АЛЕКСАНДР СТАЛ ПОМОГАТЬ ЛЮДЯМ, ЕЩЕ КОГДА «В ЛЕСАХ НАЧАЛИ ПОЯВЛЯТЬСЯ СОВЕТСКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ» / ФОТО ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА

А потом немцы отступили. Когда отходили, оставили нам фронтовую еду. На вкус она напоминала то, что сегодня покупаем в супермаркетах. Но тогда люди привыкли к еде с огорода возле дома, никто не хотел это есть. Свиньям давали.

Немцы ушли, советов еще не было, остались только те, которые жили здесь и до войны. И банды по лесам — никто не знал, были ли они польскими, украинскими или советскими.

Бабка рассказывала, что в 1943 году была высокая рожь. Были такие ночи, что и поляки, и украинцы в ней сидели — каждый боялся. Только дым был виден, потому что где-то далеко уже жгли села.

КУСТАРНИК

Я родилась в Биндуге, над самим Бугом. Но в 1941 году советы выселили целое село в Гороховском уезде. Нас, собственно, в Августов. Мы доехали до железнодорожной станции Войница, и там проводник разделил дальше по селам. Нам дали немецкий дом. Было нас пятеро: трое девочек, отец и мама.

Первые годы в Августове помню очень хорошо. Уже после войны сестры, которые были старше, говорили, что тогда происходили какие-то убийства по соседним селам — то украинцы где-то польского лесника убили, то учителя. Но нас никогда не трогали.

Наступил 1943 год. Поляки некоторые уже слышали, что что-то будет происходить. Убегали, кто куда мог, — в Луцк, во Владимир-Волынский.

Но моему отцу украинцы говорили: Студницкий, у вас дома одни девчата. Никто вас не будет трогать.

Папа с коллегой спали в стоге сена, а мы с мамой ходили на Киселювку, к другу-украинцу ночевать.

Однажды мама наделала вареников и в который раз мы пришли к нему. Рано смотрим, а через поле люди летят с плачем, с детьми на руках. А за ними соседнее село, Станиславовка, горит.

Наш друг-украинец говорит: «Сейчас придут и нас всех убьют. Вас, потому что поляки, а меня, потому что поляков укрываю».

Вот и убежали вместе с теми поляками.

Пошли в сторону рва, поросшего кустарниками. Не было нас видно с дороги. Но одна женщина с ребенком сказала, что лучше знает, где нужно спрятаться. Вышла и, очевидно, ее сразу увидели «уповцы». А она, вместо того, чтобы убегать без оглядки, — бежит прямо к нам!

Увидели нас — здесь ляхи сидят!

Вытянули нас из того рва и ведут на расстрел. Было их несколько, а с ними один на коне, офицер.

Какой тот офицер был красавец! До сих пор не могу его забыть. Шла на смерть, но это было что-то такое нереальное. Не доходило до меня, что они сейчас в нас будут стрелять. Смотрела лишь, какой тот офицер высокий, какая у него осанка, какие у него красивые ботинки, какой мундир.

При дороге, по которой они нас вели, жил коллега моей мамы, украинец. Звали Игнатий Ляшук. Мы начали кричать, чтобы нас спас. Он посмотрел — на них, на нас. Начал с ними разговаривать. Объяснял им, что мы являемся хорошими поляками, что нас знает и за нас может поручиться. А случайно так получилось, что командир тот, который так мне понравился, был женихом дочери Ляшука. И тот Ляшук как-то его упросил, чтобы нас отпустили.

Домой нечего было возвращаться. Везде были бандеровцы, искали поляков. Сидели в лесу.

Мои дедушка с бабушкой на протяжении войны очень дружили с дедом Милы, Козунем. Кто-то к нему пошел и договорились так: у него есть кусок земли под лесом, он делал вид, что ездит пахать, или, действительно, там что-то в поле делал. Но при случае привозил ячменную крупу или гречку. Хлеб привозил, молоко. А затем тихонько люди выходили на его поле и все это забирали.

Это было очень опасно, потому что бандеровцы ходили тогда ночами по полям и лесам и искали, не прячется ли какой-то поляк? Если бы сориентировались, что Козунь нам помогает, убили бы на месте.

ЖАТВА

Дед с бабой имели корову, мясо и сало соленое в бочках, немного сыра. Бабушка брала хлеб и несла в лес. Мишка, тот русский пленный, что его дед спас, ездил с дедом по очереди. Издалека кричали: «Вйо, вйо, висьта», чтобы те люди, которые прятались в лесу, знали, что это кто-то из своих.

Ночью люди добирались до Владимира пешком. Наше село тоже организовало общий выезд на лошадях. Телята, куры, яйца, все это люди положили на телеги и поехали — во Владимир-Волынский.

Кто-то, однако, нас выдал, потому что на полпути вышли из леса трое украинцев и начали стрелять в нашу сторону. Много кто прятался в рожь, а старшие прятались за конями.

Говорили нам возвращаться в село, на жатву.

Зачем наши хозяева послушались? Ведь имели оружие с собой. Много мужчин с нами шло, те трое не имели бы шансов перед нами.

Не знаю, почему, но послушали их, вернулись в село, собрали рожь и опять ходили ночевать в лес.

8 сентября, в день рождения Богородицы, бандеровцы подорвали костел в Свичеве.

Затем мы во второй раз двинулись во Владимир.

Шли целую ночь, больше двадцати людей. Начало светать, Владимир далеко, а мы не знаем, где мы находимся!

Целый день пересидели на болотах, которые назывались Рудавы. Точнее, проспали. Украинцы вокруг копали картошку, а мы молились, чтобы нас никто не заметил.

Удалось.

Ночью, когда в конце концов нам таки удалось зайти во Владимир, мы увидели, что где-то вдалеке догорает польское село.

Во Владимире был брат моего отца. Мы жили у него целый месяц, но потом поняли, что вечно так сидеть нельзя. Поехали в Устилуг, потому что там был мост через Буг и можно было пересечь реку. Смотрим — а моста уже нет! По-видимому, немцы его взорвали, когда отступали.

Поехали в Хородло, а поляки стали на другом берегу и кричали, где неглубоко и где можно реку перейти. Кони перешли, мы тоже.

Были спасены.

КОРОВА

Пришли советы во второй раз. Отцу моему, Уляну, дали оружие и выслали на фронт, а маму, которая была мной беременна, — строить шахты на Донбассе. Тетю забрали вместе с ней, для компании. Три  месяца они тяжело работали, строили дома для шахтеров.

Когда ехали, обещали им там все — хорошее питание, жилье. Никто так красиво не умел обещать, как наши братья-коммунисты.

А на месте они жили в таких скромных домах, что дом моих бабушки и дедушки был для них дворцом. Пока было лето, было хорошо. Но потом пришел октябрь, а дальше все холоднее и холоднее. Люди из сел пришли и говорят им: «Девушки, убегайте, жаль вас. Уж не одни такие были, как вы. Зиму не пережил никто».

Дали им выходные на праздник Октябрьской революции. Пошли в церковь, потому что как раз было Дмитрия, и из той церкви — пешком домой.

Это было безумное путешествие, мама мне позже рассказывала. Ехали тайком поездами товарными. Днем прятались, шли ночью, чтобы никто их не увидел. А когда кто-то спрашивал, говорили, что едут на фронт проведать мужей.

Намерзлись страшно! Не могу себе представить, как моя мама, беременная мной, все это пережила.

В одну из ночей не было видно ничего, они почувствовали какие-то ямы под собой, легли, утром смотрят — а они спали на кладбище! Но что уж поделать — случилось, не вернешь, нужно бежать дальше.

Однажды поймало их НКВД. Нет документов, у них могут быть большие проблемы. Мама сказала тогда себе: все в руках Божьих. Молилась все время. И знаете что? Энкаведист оказался человеком. Говорит им: жаль мне вас. Я отвернусь, а вы убегайте.

И убежали.

Домой попали через месяц после того своего побега. Вся одежда была во вшах, сразу все бросили в печь. Убежали на Дмитрия, а домой пришли ровно на Михаила. Бабушкина сестра, которая с ними жила, Хромая Дарка на нее говорили, увидела их и не хотела давать еду. Говорит: подождите, пока все из церкви вернутся.

Только тогда мама узнала, что папа пошел на фронт.

И уже не вернулся папа. В марте пришло письмо о том, что погиб в Венгрии, в местности Мартонов. Я родилась месяцем позже.

Тяжело нам было, когда была ребенком. Ленин якобы любил детей, а я когда была маленькой, то у нас последнюю корову забрали в колхоз. Свиноматку тоже забрали, хоть и были у нее маленькие поросята. Дед их просил: возьмите, если уж должны, но дайте несколько недель. Пусть малые подрастут. А так и свинья, и они издохнут.

Но нет... Получили приказ — и должны забрать сразу. Издохли. Дед знал, что говорил.

Только корову удалось отыскать. Это Хромая Дарка, бабки сестра, которая была инвалидом. Люди в селе ей посоветовали: «Иди к советам и скажи, что ты им неродная, но служила там, и что корова была твоя. Что ты ее за собственные деньги купила».

У Хромой Дарки была третья группа инвалидности. Одна нога была короче второй. Пошла в колхоз, объясняет им. Помню, как с другими детьми сидела в окне и смотрела, вернется с коровой, или без. Смотрим — идет наша Хромая с коровой.

Мы не знали, куда себя деть от радости. Одна корова, а нам как-будто кто-то новую жизнь подарил.

ПИСЬМО

Когда мы перешли Буг, то поехали в направлении Холма. Заявили о своем желании в ПЦК, дали нам еду, какую-то одежду. Один мужчина нас сориентировал, куда можно ехать, чтобы получить хозяйство после немцев или украинцев. Красный Пруд, Камень, Лопенник, Рейовец. Такие населенные пункты посоветовал.

Мы поехали к Рейовец. В управлении дали нам старую лачугу. Отец отдал коней пану, чтобы зарабатывали, чтобы мы имели какие-то деньги. Мы были там вплоть до освобождения, которое нас застало на поле в буряках. Отец понял, что возвращения на Волынь сейчас, по-видимому, не будет. Начал искать какое-то большее хозяйство.

Дали нам здесь, в Вулке под Рейовцем, после украинцев, три гектара. По решению ПКУНа из Холма.

Пошла в школу, начала учить русский и еще в 40-х годах начала писать письма Козуням. Выслала их несколько, но не знаю, дошли ли. На них ответ не пришел.

«ДІДО»

После войны моя тетка работала в лесхозе — сажала лес. А дядя — в леспромхозе — рубил то, что тетя посадила.

Мама пошла работать в колхоз. Тот самый, от которого дедушка так защищался.

Из досок нашего хлева сделали детский садик, но почему-то его быстро закрыли. Кто-то маме предложил, чтобы она тот садик купила. Мама купила, лишь тогда мы переселились от дедушки и бабушки и начали жить там. Большая комната, рядом меньшая, дальше кухня. В конечном итоге, мы купили это с арендатором, потому что там проживал также сторож колхозный.

Деда Александра помню очень хорошо. Был крепким, добрым и справедливым. Больше всего на свете не любил ложь. Тяжело работал: делал корзины, строил дома, ботинки умел сделать и разные столярные вещи: скамьи, табуретки, корыта, ведра деревянные, бочки на солонину и на закваску.

Был также за ветеринара — когда корова чем-то подавилась, умел ей это из горла вынуть. А когда покалечилась, тоже умел осмотреть. Когда у кого-то корова или свинья телилась, то сразу бежали за дедом.

Грамотный был. Читал Библию, пел в церкви. Когда рассказывал страшные истории, то половина детей из села приходила его слушать.

Водку не пил вообще, только дважды в год, «на празник». Но очень пьяного я его никогда не видела.

Когда уже была взрослой, и какой-то мужчина говорил, что чего-то не умеет сделать, то не могла успокоиться. Мой «дідо» умел все.

А бабка была чернявой, худенькой, невысокой. Любили друг друга. Думаю, что, невзирая ни на что, прожили хорошую жизнь.

Дед умер в 1964 году, бабушка осталась сама с сестрой-инвалидом.

КУСОК РАЗБИТОГО СТЕКЛА

Когда Янина впервые к нам приехала, то мама ей показывала, где именно было ее село. Там уже все перерыто, но Янина узнала место, где стояла ее хатка. Как? Нашла кусок разбитого стекла.

Мама Милентины, когда меня увидела, расплакалась. Все время повторяла: «Ешь, ешь». Будто той едой хотела мне все эмоции показать. Хоть еда мне, правду говоря, не шла — все жирное, на сале. У нас немного легче идет.

В конце концов, мы пошли туда, где стояла наша хата. Сосенки, которые ребенком видела еще маленькими кустиками, стали большими деревьями.

Растрогалась, что и говорить, а кто бы не растрогался...

Пошла к Ляшуку, жив еще. Стал около забора, смотрит, кто это идет к нему. Говорю, что я — Янина, сестра Ядзи и Чеси.

Расплакался, обнял. Говорит: «Это я вас от смерти спас».

Такая правда. Если бы не Ляшук, то сейчас где-то в могиле лежала, а не разговаривали с вами.

Иосиф Павлюк тоже еще жив. Тоже очень обрадовался, когда к нему зашла. Со всех сторон была окружена людьми очень доброжелательными.

С тех пор всегда ездила к ним на каникулы. А Мила всегда помогала мне что-то продать во Владимире.

Когда приехала во второй раз или в третий, хотела того офицера увидеть, который тогда в нас не выстрелил. Но он, по-видимому, не женился на дочери Ляшука, потому что жил сам, в какой-то хате под лесом.

Но не хотели меня туда завезти. Говорили: не нужно. И крутили головами, что нет. Так и не поехала, знаю только, что на старости лет начал сильно пить.

Но были другие невероятные встречи. Однажды пришел один мужчина и говорит: «Скажи своим сестрам, что я поляков не бил. Я был тогда в Германии на работах. Но пусть вспомнят, как меня когда-то ваш ксендз выгнал из костела».

Вернулись, рассказала. Сестры подумали. Действительно, была такая ситуация. Какая-то враждебность между людьми тлела уже несколько лет перед войной.

Еще одного мужчину допытывалась. Не знаю, как звать, но говорили на него «Червоний Іван». То был хозяин из Тумина. Когда мы шли из рва, то он тоже там был, помню его, крепкого сложения, с красным лицом.

Наши волыняки говорят, что он много поляков спас. Подговаривал других, чтобы те кого-то пустили. А зачем стрелять, пули жалко. Пусть себе идет. Таким способом.

Говорят, что когда уповцы сориентировались, то застрелили его за это. Украинцы говорили, что был кто-то такой. Но конкретнее никто не мог сказать.

НЕ БОЮСЬ

Я была в Польше два раза. Раз с хором владимирским, потому что я в хоре пою, нас пригласили в Грубышев. Помню, что мне нравилось, что там росло много цветов.

Потом раз поехала к Янине, чтобы продать кое-что. Взяла немного льняной одежды, какие-то сервизы, несколько ночных рубашек.

Сначала две ночи нужно было спать на вокзале в Ковеле. Ночевали там у кого-то дома. Потом нужно было дать кондуктору деньги. Потом вышла в Холме посреди ночи и звонила Янине, чтобы за мной приехала.

Жила у нее неделю, продала свой товар и купила себе немного их одежды. У нас было тогда, может, лучшее качество, но у них — интереснее узоры, такие уж очень западные. Обувь, платья, ткань купила.

Кое-кто тогда боялся в Польшу ехать. Что могут мстить поляки. Что будут украинцев убивать.

Но я не боялась ни минуты. Моя фамилия Козунь, я внучка Александра Козуня. Я знаю, что моя семья помогала полякам, как могла.

P.S. Книга Витольда Шабловского об историях спасения на Волыни во время Второй мировой войны в переводе Андрея Бондаря скоро выйдет в «Издательстве Старого Льва»