Спасти серый звездолет

На прошлой неделе в рамках Киевского Интернационала — Киевской биеннале-2017 в лекционном зале УкрИНТЭИ (Украинский институт научно-технической экспертизы и информации), известном также как «летающая тарелка», состоялась встреча с ее архитектором Флорианом ЮРЬЕВЫМ, а также публичное обсуждение проекта коммерческой реконструкции комплекса УкрИНТЭИ, который может превратиться в часть торгово-развлекательного комплекса OceanMall.

Флориан Юрьев (род. в 1929 г.) — архитектор, художник, ученый, композитор, мастер скрипичных музыкальных инструментов. Родился в Сибири. Его мать — Мария Ивановна Большак, представительница древнего тунгусского рода, на которой заключенный отец Флориана — Илья Юрьев (Илья Захарьин-Юрьев), по образованию биолог, преследуемый советской властью за научную работу по генетике, женился во время пребывания в ссылке.

Флориан Юрьев закончил Иркутское училище искусств, Киевский художественный институт (график, 1956), аспирантуру Московского полиграфического института (специальность — искусствоведение), докторантуру Львовского полиграфического института им. Ивана Федорова (1980). Представил к защите докторскую диссертацию в 1980-м, но по идеологическим мотивам — «за попытку научно обосновать абстракционизм» — она не была допущена к защите. Среди его самых известных проектов — здание УкрИНТЭИ, нижний павильон станции метро «Крещатик», проект микрорайона «Нивки-3» и т.п.; как художник, вместе с Борисом Довганем является соавтором современного герба Киева.

Зал УкрИНТЭИ в тот вечер был переполнен, причем большую часть аудитории составляла молодежь. Флориан Ильич выступал без микрофона, чтобы показать акустические возможности построенного им помещения.

ЗВУК

—  Я не буду говорить в микрофон, чтобы продемонстрировать, что абсолютно все места слышат голос без микрофона. В Киеве больше нет зала с такой акустикой, поэтому уже из-за этого есть смысл его спасать. Наша задача — продемонстрировать, что этот зал еще жив, что я как архитектор еще жив. О качестве зала могут сказать музыканты, которые здесь выступали: ансамбль «Киевские солисты», квартет Анатолия Баженова, болгарский оперный певец Кирилл Манолов — он доказывал, что здесь акустика лучше, чем в Миланском оперном театре «Ла Скала», где он тоже пел.

УЧЕБА

— Меня считают едва ли не последним шестидесятником. О шестидесятниках надо говорить подробно и отдельно. Архитектура, как и все другие виды искусства, в 1960-х оживилась. До того в СССР господствовал так называемый сталинский ампир — очень солидный, кондовый стиль, по нашему мнению — тогда молодых людей, — очень консервативный. Мы стремились вырваться из этой реакционной системы, из этого фальшивого классицизма. Нам хотелось чего-то более живого, более современного, мы шли на эксперименты. Основы такого отношения закладывались еще в 1950-е в Художественном институте, где был факультет архитектуры с очень интересным преподавательским составом. До третьего курса нас готовили как архитекторов-строителей. Мы изучали математику, стройматериалы, сопротивление материалов, сантехнику, электросети — все. А после третьего курса нас распределяли в творческие мастерские. Мастерскую, в которую я попал, возглавлял Владимир Заболотный, выдающийся человек не только в архитектуре, но и в искусстве вообще. Он, в частности, проектировал здание Верховной Рады. Заболотный считал, что нас нужно воспитывать в первую очередь как личностей, что мы, в отличие от строителей, должны производить не только материальные, но и духовные ценности. Поэтому во время преподавания у нас были очень интересные современные проекты. Нас ориентировали быть архитекторами-художниками после выпуска. Мы надеялись, что будем проектировать общественные здания. В жизни вышло не так, немногим выпала такая возможность. Мне как раз повезло. На распределение приходили руководители проектных организаций и выбирали из выпускников тех, кого считали нужным для себя. Меня выбрал Сазанский — руководитель 6-й мастерской. Так я попал в «Киевпроект», и там проектировали общественные здания.

СЕРЬЕЗНЫЕ ЗАКАЗЧИКИ

— Именно наша мастерская проектировала Лыбидскую площадь. Мне достался комплекс Института научно-технической экспертизы и информации. Я собрал группу, мы быстренько сделали проект и представили его на научный  совет главного архитектора города. Этот совет тогда утверждал все проекты еще до разработки рабочих чертежей. И вот представьте себе, я защищаю этот объект, и из 50 членов комиссии только один выступил «за». Остальные 49 сказали, что это формализм чистой воды и что строить это нельзя, а если построить такую «тарелку», то она упадет. Дело кончилось бы крахом, если бы не заказчики. Они хотели в этом комплексе хранить архив ЦК партии и архив КГБ. Эти серьезные люди пришли, посмотрели проект и сказали: «Чем современнее, тем лучше». После чего я разрабатывал чертеж, не оглядываясь на мнение архитекторов города. Но возникла другая проблема: на то время строительство из монолитного железобетона было запрещено. Сейчас это смешно звучит. Самый прогрессивный, самый экономный, самый оперативный способ строительства — запрещен. Причина — «сталинский ампир» ориентировался на балочную систему. Соответственно, железобетонный завод выпускал стойки, балки, панели, и из них, как из конструктора, собирали здания. Высотку рядом с «тарелкой», кстати, мы были вынуждены как раз построить из сборного железобетона. Он дороже, потому что арматура так проектируется, чтобы на стыках был запас прочности, так как эти стыки имеют ненадежные сварные швы, поэтому когда меня спросили, отвечаю ли я головой, что это здание не упадет, я ответил, что только рукой или ногой. Но что касается «тарелки», то я головой клянусь, что она стоит вполне надежно — на железобетонной плите метр толщиной, имеющей форму шестиугольника, из нее выведены 6 колонн, и дальше идет чаша. Все-таки сделали в монолите, опять-таки благодаря тому, что мои серьезные заказчики добились разрешения Совета Министров использовать эту технологию. Для строителей это были большие хлопоты, потому что такой тип строительства нуждается в непрерывной заливке бетоном, то есть все время должны подъезжать машины и загружать бетон.

ЧАША

— Почему мы выбрали чашу? Потому что мне был нужен амфитеатр. Это очень конструктивная форма. Оскар Нимейер ее тоже использовал в проекте здания парламента Бразилии,  но тот объект строился параллельно с моим. Правда, Нимейер построил две «тарелки» отдельно, одну из них перевернул. В перевернутой он поместил сенаторов: надо думать, это часть черепа, это как Дума. А открытая тарелка — это парламент, амфитеатр, открытый всем идеям, там обсуждают разные вопросы, это более демократический образ. Я сделал две тарелки — куполом накрыл амфитеатр, соединил Думу с демократией. Вышел вот такой объект.

КОСМОС

— Надо иметь в виду, что на то время космическая тема была очень активной в культуре. Я сам делал плакат с портретом Гагарина,  но о НЛО статей еще не было, а когда начала появляться информация о них, то их изображали в вот таком образе. Поэтому наше здание начали связывать с космосом, с НЛО. Кто конкретно это придумал — не знаю, но мне нравится, потому что мы тогда болели космосом. И потому я специально спрятал конструкцию. Меня, кстати, на совете города спрашивали: «Почему вы спрятали ноги, ребра? Она же их имеет», а я ответил: «А Бог ваши ребра тоже спрятал». Период, когда конструкцию выпячивали, так и назывался конструктивизмом. Но я не конструктивист, я специально спрятал опоры, а по всей длине двухэтажного здания, на которое опирается «тарелка», пропустил стекло — непрерывную линию окон. Стекло — это воздух, прозрачность, и потому кажется, что «тарелка» взлетает, висит в воздухе.

ОТКАЗ

— В новом проекте реконструкции предлагают открыть опоры. На мой взгляд, это будут раскопки динозавра. Выйдет какое-то железобетонное брюхо с ногами, а не современная архитектура.  Я категорически против. Не уверен, что мое мнение будут спрашивать. Но я хотел бы настроить общественность, что это здание нельзя реконструировать. Потому что все же это памятник 1960-х годов, памятник не только архитектуры, но и культуры в целом. Удачный, неудачный — но он увековечил тот духовный, художественный процесс, в котором мы тогда варились. Уничтожить плоды того времени — значит, уничтожить то время. Поэтому нужно сохранить это здание. Это мнение не только мое, но и многих архитекторов, в том числе зарубежных, с которыми я советовался. В частности, в Австрии упоминание об этом проекте есть в музее архитектуры, рядом с Нимейером. Поэтому я прошу громаду присоединиться: «тарелку» нужно сохранить как памятник архитектуры.

ДОБРАЯ ВОЛЯ

— Минздрав предлагает обустроить здесь Музей науки. Я не против. Только делать надо очень аккуратно, не потерять акустику, потому что мы ее сделали такой буквально со сдачей крови. И на все это не так много и денег нужно. Сама конструкция надежная. Хватит хорошего ремонта. Нужна только добрая воля общества.