«Среди безликости сохранить лицо»

«День» сердечно поздравляет юбиляра! В канун дня рождения Бориса Ильича произошел интересный случай. В редакцию «Дня» по приглашению главного редактора Ларисы Ившиной пожаловал наш постоянный автор профессор Владимир Панченко. В ходе беседы речь зашла о приближающемся юбилее Бориса Олийныка. Тогда Владимир Евгеньевич поведал символическую историю: недавно в своей библиотеке он нашел сборник стихотворений поэта 1968 года, который приобрел еще в школьные годы. Под портретом автора девятиклассник своей рукой написал дату его рождения. По стечению обстоятельств эта книжечка, пожелтевшая от времени, и со странной для нашего времени надписью на обложке: «Цена 20 коп.», была у Владимира Евгеньевича с собой, в портфеле. Вот такая цепочка связанных между собой деталей.

Мы предложили Владимиру Панченко написать о сборнике, который он хранит столько лет. Владимир Евгеньевич охотно согласился.

Борис Олийнык написал много — недавно вышел шеститомник (!) его стихотворений, однако чаще всего я возвращаюсь к его сборнику 1968 года «Коло». В моей домашней библиотеке он хранится уже 41 год! Покупал его, как свидетельствует соответствующая отметка на титуле, в апреле 1969-го. Тогда я учился в девятом классе Любашевской средней школы № 1 (Одесская область), и мне всегда было интересно бывать в местном книжном магазине, куда я частенько заходил, но попробуй теперь угадай, какими судьбами среди всего разнообразия полок, заполненных поэтической продукцией, мне попался именно этот сборник.

Так началось мое открытие поэта Бориса Олийныка. Стихотворения из «Кола» я перечитывал по многу раз, некоторые («Ринг», «В снах безжурного дитинства...») до сих пор помню каждое слово. Стало быть, те стихотворения несли в себе что-то такое, что затрагивало душу 14-летнего школьника.

Наверное, «Коло» — самый сильный поэтический сборник Бориса Олийныка. Привлекал в нем, прежде всего, сам лирический герой с выразительными чертами романтика-максималиста. Временами он напоминал Дон Кихота, свято дорожащего принципами, нравственными святынями. Для него чрезвычайно важно среди безликости сохранить свое лицо — вопреки соблазнам, лукавству, подлости. Сборник «Коло» — это поэзия резких моральных альтернатив и контрастов, поединков за честь и те мировоззренческие ценности, которые для лирического героя стихотворений Олийныка являются фундаментальными. В той апологии рыцарства привлекала не только ясность и бескомпромиссность позиции, но и самоирония лирического героя, его способность пригасить патетику улыбкой, просторечием, игра с подтекстом, неожиданные аллюзии, пробивающиеся сквозь исторические ассоциации.

В этой поэзии можно услышать отзвуки драматургии внутреннего самосоздания человека, упорного отстаивания им самодостаточности своего «Я», сопротивления унификации. Здесь еще почти нет той дидактики и морализации, которые появятся у Б. Олийныка со временем; впрочем, в его герое уже просматривались те черты, которые потенциально могли обернуться морализаторством (пристальное всматривание в «раздвоенные» лица, распознавание фальшивых и выведение их на чистую воду, защита чуть ли не с монашеским самоотречением своего храма от всех, кто кажется чуждым ему...).

Выразительно прочитывалась символика «кола»: поэт говорил, прежде всего, о преемственности, о вечном возвращении к тому, что является первоосновами жизни. В кругу его непреложных нравственных святынь — Мать и все, что связано с материнством. В украинской поэзии эта тема — одна из самых сокровенных, однако, Борис Олийнык с его пронзительным «культом» матери, кажется, превзошел многих.

Олийнык-поэт совершенно органично чувствовал себя в стихии притчи, сказки, сюжетного стихотворения, однако не чуждался он и поэтической публицистики («Не боюся бронзи декларацій, барабани пафосу — вперед...» — с полемическим вызовом, почти «по-маяковски» написал он в одном из ранних стихотворений). Решительная интонация, с которой поэт временами подключался к идеологическим поединкам (в частности, его стихотворения «Триптих пильності» и «Засторога»), открывала в нем того Бориса Олийныка, который впоследствии, 20-30 лет спустя после «Кола», зарекомендует себя в качестве «украинского православного коммуниста», по собственной остроумной характеристике. Не скажу, что «публицистика» — самая яркая грань его таланта, но важно заметить, что уже в 1968 году она была видной частью поэтического «Я» Бориса Олийныка.

В сборник «Коло» вошла также поэма «Дорога», одна из лучших поэм автора (этот жанр всегда был в его творческом активе). Вскоре она попала в немилость обитателей украинского «Белого дома» на бывшей улице Орджоникидзе (ныне — Банковой). Очевидно, в Олийныковых притчах, из которых состояла «Дорога», уловили какую-то «ересь»; его философские «расправы» о добре и зле могли показаться слишком абстрактными, явно отходящими от идеологического стандарта. А также использование поэтом в своих стихах библейских сюжетов, рискованных сближений эпох и героев, памятный реквием Василию Симоненко, имя которого как раз принялись освобождать от «сакральности»...

Нет, с уверенностью утверждаю: желаете прикоснуться к источникам поэзии Бориса Олийныка — прочитайте его сборник «Коло».

Ну, а напоследок просто вспомню одно из стихотворений этого сборника:
«В снах безжурного дитинства
смак польоту я відчув:

Аж до сонця головою діставався
я тоді.
І, напевно, з того дива став
рудий у мене чуб
І лишилися на лобі сонценята
золоті.
А вона у білій стрічці в чорному
струмкові кіс,
Наче ластівка, од мене утікала
і втіка...
Доганяв. Не здоганялось.
Чи й наздожену колись,
Бо вона втіка од мене, наче
ластівка...
Одлетіли дні за днями.
Одлетіли і літа.
Став я важчим — чортів
досвід мої крила запліта.
Я все нижче над землею
обережно підлітав,
Наче селезень під осінь,
обережно підлітав.
Потім я у снах лінивих не
летів уже, а біг.
І вона од мене бігла... так, щоб
я здогнати зміг.
Тільки знову чортів досвід
ліктем штовх мене під бік:

Обережніш. Зирять люди.
Доженеш — вони на сміх.
Все ж одного дня я зваживсь
доторкнутись білих рук:
Її брови стрепенулись, наче
крила дивних птиць.
Поманила, обережно
озирнувшись доокруг,
І відчув я ... досвід жінки
в глибині її зіниць.
Я промовив їй «добридень».
Проминув і заспішив.
Щось в мені перегоріло до сухого
попільця.
І заплакало, забилось давнє й
чисте у душі:
Що якби почати знову — я б
не прагнув до кінця.»