Сумасшедший дом для... Гоголя, Мазепы, Пушкина и других

«Режисер вирішив зробити сцену якомога страшнішою і кривавішою — щоб показати звірства поляків. На ешафот ведуть побитих, тобто відповідно загримованих, козаків. Там здоровенний кат буцімто знущається над ними, перебиває залізною палицею ноги й руки.

Бажаючи нагнати більшого страху, режисер показує страту в «залізному бикові». Огрядного дядька, загримованого під козака, обкладають двома залізними пластинами. Кат розпалює під «биком» вогнище і ніби починає козака підпікати. Дядько кричить. Звісно, по-українськи:

«Ляшки кляті! Нехристі! Воздасться вам! Пізнаєте нашу руську віру! Прийде час — і цар руський сяде у Варшаві. Увесь світ покориться йому! Бо сила руська — велика. Ніхто не здолає її — ні чечени, ні грузини, ні американи...»

— Стоп! — кричить режисер. — Що за самодіяльність, — питає актора, — до чого тут чечени? А грузини? Вони ж православні!

— Так натуральніше, — каже актор, — я би ще китайців згадав.

— Ось і попрацюй з таким матеріалом, — сердиться режисер. — Це ж не МХАТ часів Булгакова. Давайте спочатку. І строго за текстом.

Знову: «Ляшки кляті. Нехристі! Не годні ви християн добрих мучити...»

Здається, сцена із «залізним биком» знята. Тепер кат починає рубати козакам голови. Звісно, ніякі то не козаки — опудала. Але як ефектно піднімається сокира ката, як падає на білу шию, як ллється червона кров. А як гарно кат хапає відрубану голову за оселедця, кидає її. Й вона летить, летить...

Скільки літаючих голів!

На ешафоті з’являється Остап. Подивився навколо, розвів руками і каже:

— Таваріщі палякі! Ви нє прави! Толька адна вєра істінная — руская! І нє папа рімскій — глава церкві хрістіанской, а патріарх масковскій!

— Що за чортівня, — лається режисер, — текст забув? І взагалі — якою мовою говориш?

— Та це я так, зімпровізував, — пояснює Остап, — більше не буду.

— Хоча, — міркує режисер, — може дійсно зробити, щоб Остап по-російськи заговорив. Мало руской рєчі у фільмі звучить. Все за кадром переважно.

Хтось подає ідею (звісно, дику): от якби Остап «Калінку» заспівав, ще й затанцював, демонструючи презирство до смерті».

Нет, это не иронический репортаж со съемок фильма В. Бортко «Тарас Бульба». Это отрывок из романа Петра Кралюка «Римейк», который, в определенном смысле, может быть трактован как ответ на киноверсию «Бульбы», премьера которого прошла совсем недавно, а рекламные щиты в Киеве и других украинских городах призывают посмотреть этот «шедевр». О русско-имперском характере фильма уже много писали. П. Кралюк же своим романом, который создавался год назад, все это предусмотрел. И не только. Даже Ярослав Полищук, автор резко критической статьи «Фантасмаразмы от Гоголя» на сайте «Літакцент», вынужден признать, что автор «Римейка» «вигадав власну версію гоголівського ювілею. Найсумніше, що вона — з усією нещадною та цинічною гротесковістю — не є цілковитим вимислом».

Следовательно, об этом и о других вещах, мы решили поговорить с Петром КРАЛЮКОМ.

— Вы считаете свое произведение пророческим?

— Сам литературный текст должен не только отображать сегодняшние реалии, но хотя бы на шаг опережать время.

— Считайте, что это вам удалось. Вы предусмотрели характер фильма В. Бортко, характер празднования в России и Украине 200-летнего юбилея Гоголя. Кстати, первая презентация вашего «Римейка» состоялась на книжной ярмарке «Медвин» 2 апреля, как раз тогда, когда в Киеве презентовался «Бульба». Это что — провокация с вашей стороны?

— «Римейк» — это сплошная провокация.

— То есть так было задумано?

— Вы, может, и не поверите, но о презентации фильма «Тарас Бульба» я узнал, когда приехал на «Медвин». Так получилось, что эти презентации совпали. Видите, с моим «Римейком» происходят странные, почти мистические вещи. Хотя, в конечном счете, так и должно быть. Роман же о Гоголе и его литературных героях.

— Можете вспомнить какой-то мистический пример-случай?

— Ну, хорошо. Вот заканчиваю этот «Римейк», ставлю последнюю точку. И в тот же день судьба сводит меня с женщиной, которая родом из Батурина. Она рассказывает некоторые батуринские легенды о Мазепе. Я и близко не знал о них. Но... они, в соответствующей интерпретации, уже присутствуют в моем произведении.

— Роман, как вы отмечали, о Гоголе, его литературных персонажах. Конечно, в центре причудливый римейк «Тараса Бульбы». Но почему действие этой повести вы переносите в мазепинские времена, перемешав вымышленные персонажи произведения с реальными историческими лицами, Мазепой, Петром I, Меньшиковым, семейством Кочубеев, графиней Дольской, Карлом ХII и другими?

— Начнем с того, что Гоголь писал «Тараса Бульбу» сразу после польского Ноябрьского восстания 1830 г. В определенном смысле это был идеологический заказ. Не забывайте, что Гоголь фактически за «Бульбу» получил от царя-батюшки Николая I щедрое финансовое вознаграждение. Речь шла о том, чтобы представить украинцев и поляков непримиримыми врагами. С чем писатель прекрасно справился. Ведь кульминация повести — убийство Тарасом своего сына Андрея за то, что он влюбился в полячку. Такая «идеология» нужна была тогда царскому режиму. Ведь польские повстанцы пытались вести агитацию среди украинцев, призывая их к борьбе с русским самодержавием. Даже возникла мощная «украинская школа» в польской литературе, представители которой создали миф об общности и дружбе украинцев и поляков. Этому мифу следовало противопоставить миф об общности россиян и украинцев, представив поляков врагами украинского народа. Этот миф со временем стал доминирующим в сознании украинцев, дожив до наших дней. Кстати, не без помощи Гоголя и его «Тараса Бульбы».

— Хорошо, но при чем здесь Мазепа?

— Дело в том, что мазепинская тема начала активно эксплуатироваться российскими идеологами именно после Ноябрьского восстания. Думаете, Александр Пушкин, автор антипольского стихотворения «Клеветникам России», просто так взялся за написание поэмы «Полтава»? Благодаря русской православной церкви, которая постоянно провозглашала анафему Мазепе, в сознание украинцев был вживлен стереотип Мазепы-изменщика. Этот стереотип начала использовать российская пропаганда, формируя антипольские настроения среди украинцев. Ведь Мазепа — это не просто «изменщик», который перешел на сторону шведов. Он еще и «предал» царя Петра, перейдя на сторону польского короля Станислава.

— Почти как Андрей, сын Тараса Бульбы?

— Кстати, знаете, где начал «изменять» Мазепа царю Петру?

— И где? Неужели в Дубно, как и Андрей.

— Именно. Мазепа здесь наладил, благодаря графине Анне Дольской, связи с польским королем Станиславом — союзником Карла ХII.

— Считаете, что прообразом Андрея послужил Мазепа? Не слишком ли рискованная гипотеза?

— Рискованная. Но объясните, почему Гоголь местом кульминации в «Тарасе Бульбе» выбрал именно Дубно? Еще и изобразил этот украинский город польским.

— Честно говоря, не знаю. В литературе, кажется, не существует более-менее удовлетворительного ответа на этот вопрос. Ведь, насколько известно, Гоголь в Дубно никогда не был.

— Не забывайте, что писатель планировал преподавать историю в университете. У него есть даже несколько трудов по истории. Среди них — «Размышления Мазепы». Думаю, он должен был знать о письме Пылыпа Орлика к Стефану Яворскому, или хотя бы текст доноса Василия Кочубея на Мазепу. Именно в этих документах говорится, что намерение Мазепы стать союзником поляков и шведов вызрел у него в Дубно, под влиянием графини Дольской.

— Все эти моменты и обыгрываются в вашем романе. Следовательно, прекрасная полячка из «Тараса Бульбы» — это графиня Дольская?

— Возможно. По моему мнению, Гоголь, зная перипетии «дубновского эпизода» Мазепы, мог перенести его, трансформировав соответствующим образом в свою повесть.

— В романе «Римейк» вы как будто пытаетесь проникнуть в творческую лабораторию Гоголя.

— Во всяком случае, частично.

— И при этом изображаете писателя сумасшедшим.

— Скажете: надругательство над классиком.

— Так считают некоторые литературные критики.

— В таком случае, позволю напомнить слова одного из моих персонажей: «Усі геніальні письменники — божевільні. Нормальні лише графомани. Та й то, певно, не всі».

— А кем себя считаете — гениальным писателем или графоман?

— Просто писателем — без приставки «гениальный».

— Хорошо, давайте тогда поговорим о гениях. Например, о Пушкине, который также фигурирует в вашем романе. И также, кажется, вы его представляете не совсем нормальным. Ведь этот гений, так у вас получается, имел манечку — думал, как бы устроить себе эффектную смерть. В конечном счете, сымитировал дуэль с Дантесом. Такая свободная интерпретация известного факта уже вызвала бурю негативных эмоций даже у украинских критиков, а что будет дальше, когда «Римейк» прочитают россияне.

— Не думаю, что россияне будут переводить и издавать «Римейк». Слишком он для них крамолен. А читать в оригинале... Ну найдите мне правдивого москаля, который «снизойдет» до того, чтобы выучить язык младшего брата. Что касается Пушкина и интерпретации мной его дуэли с Дантесом, то позволю себе привести рассуждение литературного критика В. Полковского, который живет в Канаде. Вот его рассуждение: «Деміфологізація смерті Олександра Пушкіна, представлена в романі, не є нарочитою або цілком алогічною. Вона більше в дусі життя Пушкіна, його числених світських походеньок і, як сказали б сьогодні, «зависань». Хоча розумію: прочитавши це, деякі російські читачі будуть писати на форумах — мовляв, Кралюк продався канадським імперіалістам або щось у такому стилі».

— Почему россияне? Вам достанется не только от них. «Сознательные украинцы» на вас также наедут. Собственно, уже наехали. Разве им понравится то, что римейковский Тарас Шевченко совсем неканоничен, как и неканоническими у вас являются некоторые персонажи и сюжеты украинской истории.

— Но ведь на обложке книги, которая вышла в издательстве «Твердиня» и которая представлялась на «Медвине», четко написано: «Професійним патріотам, як і дітям до 16 років, читати СУВОРО заборонено».

— Да, с москалями и украинскими профессиональными патриотами разобрались. А как с приверженцами З. Фрейда? Ведь вы спародировали не только литературных классиков, но и отца психоанализа, точнее, его труд «Тотем и табу». Причем эта пародия — словно концептуальная основа романа.

— Даже не знаю, как я отмолю все эти грехи.

— Правда, вас спасает то, что вся «римейковская дикость» представлена в романе как бред сумасшедших. Но даже и это некоторые вменяют вам в вину. Так, в 10-м номере журнала «Киевская Русь» за прошлый год, где был впервые опубликован «Римейк», подана небольшая рецензия Оксаны Плаксий «Страх сказати», где сказано: «Попри те, що надто багато речей віддано в жертву Тексту, автор раз у раз наголошує: не звертайте уваги — це лише писанина божевільного, до того ж створена несамохіть, лікарі постібалися із вказівки керівництва святкувати в божевільні річницю Гоголя... Це постійне самозаперечення, самозниження й самонищення Тексту — основне, що заважає ним бавитися і проводити паралелі з карнавалом та жанром барокової комедії, хоча, як у карнавалі, тут змішалися чини й часи, і, як у комедії, відчутна тяга до моралізаторства; зі сковородинською концепцією трисвіття, ще з багатьма речами, які, здається, автор хотів активізувати і актуалізувати. Страх сказати визначив тісні рамки для роману й унеможливив гру: яка ж гра, коли основний гравець хоче бути поза нею?»

— Знаете, это также можно воспринять, как своеобразную мистику. С Оксаной Плаксий я познакомился после презентации романа на «Медвине». Она оказалась не совсем такой, как я ее представлял себе. Мы почти не говорили о произведении. Правда, Оксана поинтересовалась, не имею ли я претензий к редактированию ею «Римейка», поскольку роман к печати в «Киевской Руси» готовила она. Да, по-своему это интересная редакция. К тому же Оксана придала ей своеобразное сопровождение — цитаты из труда Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху». За это я ей благодарен. Хотя даже не представлял, что мой текст может объединяться с текстом этого автора. Но, как говорит главный герой моего романа: «Розумію: так не повинно бути. Але так є». Что касается «страху сказати» и невозможности «бавитися» с текстом, то позволю привести другое мнение, которое прозвучало в рецензии В. Полковского, опубликованной на сайте «Інша література»: «Я вважаю, що ключовою в «Римейкові» є надбудова над текстом, величезна Гра, в угоду якій і ламає певні канони і стереотипи Петро Кралюк. В угоду його величності Грі доосмислюється і доуявляється історичний та літературний спадок України».

Да, в отношении романа «Римейк» уже сейчас существует масса различных мнений. Это, наверное, хорошо, потому что произведение заставляет дискутировать, а, следовательно, мыслить. Возможно, прав один из читателей сайта «Літакцент», который написал в комментариях: «Платонівську функцію мистецтва — катарсис, омріяне очищення — «Римейк» виконав на усі сто. Тобто на 50 — решту лишимо на розсуд інших читачів».