Такой же человек

Мать пришла с улицы и расплакалась: одинокая, седая, маленькая на большом допотопном диване. У нее долг по квартплате, и какой-то чиновник из жилищно-эксплуатационной конторы только что напугал ее скорым выселением.

Я лишь ухмыльнулся незаметно от нее, а на языке завертелась фраза о том, что, мол, мама, будь же ты хоть немного более ироничной, не воспринимай ты так близко этого невежу-чиновника. Вспомни, что жизнь — это всего лишь спектакль, что роль твоя вот- вот кончится, и совсем скоро ты будешь и сама снисходительно улыбаться над своей нынешней серьезностью и самоотдачей, стоит лишь выйти за двери театра. Но разве могу я сказать ей об этом в такую тягостную минуту? Разве поймет она мою иронию сейчас в своем искреннем горе? И потому я просто протягиваю ей нужные деньги и только этим и успокаиваю.

Было бы удивительно, думаю я на следующий день, если бы этот мелкий бюрократ повел себя иначе. Меня почему-то не удивляет его черствость. Почему бы меня скорее удивила его сердечность? Дожились, что ни хамство, ни ложь, ни лицемерие по отношению к человеку не удивляют нас и все меньше и меньше волнуют. Привыкли слышать из динамиков о заботе, о милосердии, о духовности, о храмах, которые строим, о том, что нужно быть терпимее, любить ближнего и, конечно же, молиться и молиться за собственный народ, как Президент страны и вся элита вслед за ним. Но понимаем, что все это для прессы. На деле же все, как в ближайшем жэке или собесе, и мы нисколечко не ропщем на это, а лишь замыкаемся, уходя на кухню.

Гипертрофия, помутнение или что это? Что, это — уже в крови?

Куда скользим мы с такой кровью? Все мы — 47 миллионов хладнокровных, словно ужи или лягушки? Что объединяет нас в нашей массе? Разрозненность и нетерпимость? Или лишь граница территории, как сеть из верблюжьего волоса, сдерживает наш серпентарий от расползания?

Неужели только территория и граница по периметру как сеть? Если только эти вещи удерживают нас в государстве Украина, то хорошую ли общность (новую цивилизацию) мы создаем? И когда нет притягивающего центра, долго ли прослужат эти «объединяющие» атрибуты?

Понимаю, что перегибаю и вот-вот напрошусь на оплеуху от идеологов национального единства. Но что за центр притяжения они создали? Не напоминает ли он ярмарочный столб с красными сапогами и шароварами наверху? Согласен, что есть такие, которых вдохновляет их вид. Но большинство-то стремится на ярмарку за товаром, и этот отполированный штанами столб для них не яркий атрибут самоидентификации, а предмет дармовщины.

Когда-то мы преобразуем нашу территорию. Симпатичнее станут наши города, и скоро Харьков будет похож на какой-нибудь Зальцбург, а Киев — на Берлин или Вену. Скоро и мы сами, несмотря ни на что, будем похожи на жителей европейских городов. И тогда можно будет снимать границу. И тогда можно будет, надев шаровары и сапоги, пойти через заросшую травой контрольно-следовую полосу и вместе с мужчиной в клетчатой юбке поплясать под волынку. Выпить кружечку эля и вернуться. А вернуться ли? Что заставит меня вернуться? Не новая же пара сапог. Ведь все остальное у нас уже будет, как в Европе. Да, останется на родине своя украинская природа, свой климат, своя хатка, наконец, и родственники. Но природу достаточно помнить и время от времени навещать, к климату (тем более — европейскому) не трудно привыкнуть, хатку можно построить и обустроить на свой лад и в другом месте. А родственники всегда роднее на расстоянии.

Так что же заставит меня вернуться? Что удержит таких, как я, от разбредания? А чем немца держит Германия или француза Франция? Мы ведь станем такими же, и что же нам выдумывать велосипед. Мы также, как и они, привяжем украинцев работой (не дай Бог уволят — потеряешь все), мы привьем им новые атрибуты комфорта (вот бы и мне такую ортопедическую кровать!), мы дадим им «легкие» кредиты на хатку и стиральную машину (не доведи, Господи, не выплатишь и останешься на улице). И тогда наша гордая нация, как и все европейцы, будет наглухо прибита блестящими гвоздями к своей родной территории до скончания веков. И тогда не граница и не ярмарочный столб будет держать нас в Украине, а потребительство и накопление, вечные долги и обязательства. И вот уже открыты мы всем ветрам, и только шароварина, прибитая хромированным дюбелем к дощатому полу, удерживает нас у дома. И вот мы уже не хуже тех, кому вчера еще так вожделенно заглядывали в рот. Сравнялись, наконец, сели на европейском пригорке у Днепра, утерлись от праведного пота и задумались. А дальше-то что? Хорошо ли мы сделали, что тупо скопировали модель? Хотели ли мы, чтобы нас так умело пришморгнули, словно теленка к колу? Ведь мы, вроде бы, не так хотели.

«Познай себя, — как-то произнесли древние, — и ты познаешь весь мир». И в этом познании наша цивилизация дошла уже до копирования человека. Всякого рода роботы уже не сенсация. Они уже и ходят, и говорят, и выдают математические решения — не чета человеку. Еще немного, и мы разберем и скопируем человека до последнего гена. По подобию человека мы научились строить не только машины, но даже и собственные общества.

Ах, как же мы верно следовали заветам мудрецов! Рылись в клетках нашего организма и копировали, копировали... Будто забыли, что, кроме тела, в человеке есть еще и Дух. Без Духа тело — ничто. Никакая кожа, как и граница или сеть, не удержит от распада. Если из тела уходит Дух — телу конец.

О церкви я не забыл. Она, по современному разумению, олицетворяет дух народа и государства, и вопрос духа в ней закрыт, как вопросы головы и рук в законодательной и исполнительной властях.

Но должен не согласиться. В вопросе Духа недостаточно лишь одного олицетворения или имитации. Церковь, как и другие институты, пытающиеся взять в руки право на Дух, никак не преуспела в этом. В отличие от тела, которое возможно копировать и переносить на объекты государственной власти или на что угодно, Дух ни копировать, ни имитировать нельзя. Это — единственное, что должно быть подлинным. Его не вселять надо, а постигать. Не может Он снизойти просто через церковный купол или пробормотанную молитву. Путь к Нему долог и не прост. Но стоит того.

Когда постигаешь Его, то понимаешь, что ОН был всегда и будет всегда, и нет ничего более прочного и вечного, чем Он. Он не хладнокровен и не чванлив, Он свободен и непоколебим, Он подлинный цемент тела и общества, Он — центр вселенной, страны и каждого из нас. Его ровно столько же в президенте, сколько и в министре внутренних дел, но столько же, сколько и в домохозяйке. Он в каждом из нас. Кто сказал, что не каждому дано постичь его? Для чего сказал? Чтобы отбить охоту, чтобы отделить одних от других, чтобы указать, кто — лучше, а кто — хуже? Да, нелегко посвятить себя работе (не монашеской, потому что и там с этим не меньшая проблема) постижения. Но не обязательно это. Обязательно лишь одно — знать, что Дух — это не иллюзорная идея, а факт, существование которого незыблемо от первого дня творения, что нет ни одного Человека на этой Земле, кто не был бы равен другому по Духу как своей первооснове. Все земные иерархии — от лукавого. Равенство Человека Человеку — главный закон бытия, который попран нами невесть когда во имя неравенства.

Сегодня, сидя на пригорке украинского Днепра, нам, еще не пришпиленным кредитами и обязательствами, не вспомнить ли об этом первыми и скорее, чем европейцы или американцы. Не разглядеть ли нам в себе Человека равного? И не напомнить ли об этом тому мелкому бюрократу из жэка или президенту, накричавшему на пресс-конференции на журналиста? Да и любому другому, кто, выпятив губу, спросит: «А кто ты такой? Какое твое звание?» — «Человек».

И ни граница, ни ярмарочный столб, ни сам Днепр не объединят нас в нашем достоинстве так, как наша человеческая подлинность.

Гуманизм уж слишком разложил по полочкам все причитающееся человеку и тем самым похоронил себя. Его заветы выполнены: каждому что-то да перепало от него или тихо перепадет и теперь. А Человека не надо любить и быть милосердным к нему, Человека надо признавать. Куда денется наше хладнокровие, в каких архивах запылятся идеи национального объединения, если на сцене появится Человек. Без статуса, без рода и племени, а просто. Человек, который — такой же. Который — и моя старенькая мать.

Вот бы Украина нашла в себе этого Человека. Куда уж там Западу с его очень ценными ценностями?