Украинский патриотизм Юлиуша Словацкого

Эпиграф:

Если власть современной Польши предаст Украину как своего стратегического союзника, она предаст и своего гениального поэта Юлиуша Словацкого, пророка украинской государственности.

Дмитрий Павлычко

Воспитанный в польской интеллектуальной среде, где читали и говорили на нескольких европейских языках, но рожденный в Украине, в Кременце, Юлиуш Словацкий с самых молодых лет будто бы сросся своей польской душой с украинским пейзажем, с голубизной и золотом подольской дали, с цветами, которые росли под окнами тамошних жилищ.

Язык и песня украинского народа в Кременце были доминирующими элементами, присутствующими в жизни многонационального сообщества. Находились они в полной гармонии с пейзажем, который постоянно появляется в произведениях поэта не только как фон, но и как своеобразный герой его творчества, выполняя очень важные символические функции. Мир, который Словацкий познал ребенком, был силой факта украинским миром. Поэт воспринимал его как часть богатейшего духовного и географического пространства Украины.

Образ родного Кременца, который всплывает из произведений поэта, поражает невероятной, почти фотографической деталировкой. Особенно это заметно в поэтической повести «Время мысли»:

«Під оком пам’яті чудове рідне

місто

Лежить між горами, виблискує

і грає

З долини вежами, мов золоте

намисто;

Чарівне, як вночі, вінками

вікон сяє,

Як сонцю вказує домів перлини

білі,

Що перенизані смарагдами-

садами...

Там є гора крута, котра

зоветься Бона,

Над містом тінь її панує,

мов корона;

Похмурий замок там, зблизька

руїна зрима,

Приймає безліч форм, залежно

від погоди;

Вдень дивиться стрільниць

блакитними очима,

Вночі нагадує корону

та клейноди...»¹

Здесь в панораме Кременца выступает образ отчизны, спрятанный мир мечты. Мечты «давней», а также мечты о будущем, которая герою поэмы, талантливому юноше с духом «гордой печали», ставшему жертвой конфликта между мечтаниями и грубой действительностью, приносит успокоение, сглаживает трагическое предчувствие смерти, дает заряд оптимизма и веры в значимость своего существования.

Воспоминания и произведения об Украине у Словацкого появляются, как правило, тогда, когда поэт пытается понять болезненные противоречия, преследующие его. О чем речь? С одной стороны, о конфликте между мечтами о свободе Польши и трудностями борьбы за нее. С другой — о диссонансе, который проявляется, когда поэт сравнивает неопровержимые исторические заслуги шляхты с антинародным поведением современной известной ему польской аристократии.

Украина, даже шире — славянщина, становится для него важным пунктом размышлений, когда поэт обнаруживает бездну, существующую между христианской риторикой тогдашнего архиепископа Римского и его же прислужливой политикой, преклонением перед монархами, в том числе перед главным поработителем Польши — русским царем. Словацкий доказывал, что такой Папа Римский имеет очень мало общего с христианством. Он писал, что миру нужен «славянский Папа», «брат народов», который «повичищає рани світу від хробачні» и в «творіннях світу покаже Бога, ясно як день». Пророчество поэта сбылось.

Упомянутые выше противоречия происходят из фундаментальной оппозиционности, которая существует между миром духа и миром материи. Творчество Словацкого невозможно понять, не распознав в нем те два Мира: унизительный для человека, порабощающий его духовное назначение мир материальный, мир его физического продолжения, и мир незримый, почти сказочный, мир вечных идей, которые дают жизни человека духовное измерение. Ришард Пшибильский в своей чрезвычайно проницательной книжке «Необузданный конь» («Rozhukanу kon») указывает на то, что наибольшей проблемой поэта была «тайна самой структуры действительности, Платонова проблема, присутствие материальных вещей в незримом мире». ²

Проблема дуализма («дух — материя»), которая лежит в основе философских размышлений Словацкого, имела важные последствия для выработки его теории познания. Украина — земля его детских лет — была для поэта символом невещественного, духовного, вечного. Читая его произведения, трудно не соглашаться с впечатлением, что он чаще всего общался с духом Украины, а не с ее реальным воплощением. Неуклонная идеализация Украины имела однако глубокий смысл. Эту философскую проблему объяснял Словацкий в письме к матери, получив от нее в Париже коврик, который висел над его детской кроватью в Кременце. Поэтому мир, с которым поэт сталкивался в эмиграции, — в Дрездене, в Лондоне или Париже, напоминает видимую сторону узорчатой ткани. Ее нити, спрятанные от зрителя, погружены в мифический мир воображения, намного лучше и более совершенны по сравнению с предметной, ощутимой через прикосновение реальности. Собственно, там, со второй стороны канвы, спрятана Украина — хоть виденная поэтом «очима уяви», но правдивая, может, даже правдивее, чем доступный для глаза «земний килимок».

Вчитаемся в «Фрагмент поэмы о пане Струсе». Где начало незаконченного произведения, герой которого — обедневший украинский шляхтич. Хоть ведет он жизнь обычного крестьянина, однако по примеру своих казацких предков больше всего ценит свободу. Его позиция — романтическое противопоставление бездушности и холодности государства, символами которого выступают склоненные кресты у дорог. В качестве противовеса этому печальному образу Словацкий подает образ цветущего края:

«Інакше на Поділлі, бо там уся країна В блискучих квітах сяє, ступає там людина,

  Неначе по веселках,

що грають край дороги;

  Чи селянин там їде,

  чи йде жебрак убогий -

  З-під ніг їм випливає,

  як та вода цілюща,

 Як та бурхлива річка, колосся й квітів гуща».

Подобная оппозиция находит проявление в диалоге «Поет і натхнення», где украинская, обсаженная мальвами, хата для поэта, разочарованного в костеле «без духу Божого і слова», становится чем-то вроде священного пристанища. Красота и простота подольского пейзажа имеют оздоровительную силу для сердца поэта. Собственно, потому поэт и после смерти хотел бы вернуться туда опять, чтобы увидеть Кременец — единственное место в мире, где его, пронизанная тоской по родине, болящая душа могла бы испытать покой и счастье:

«Якщо колись у тій моїй країні,

Де котить Іква хвилі по долині,

Де пасма гір блакитніють

під мроком,

А місто дзвонить над шумким

потоком,

Де запахуще від конвалій поле

Біжить на скелі під хати

й стодоли,

Як будеш там, душе мойого

тіла,

Хоч би ти в плоть з проміння

прилетіла,

Побачиш мою тугу, що

на скалах,

Мов янгол золотий, незгасний

спалах,

Стоїть, і часом місто облітає,

А потім знов епічне, стоїть

і сяє...

Повітря, що тебе там зцілить,

знаю,

Я лив з грудей своїх для свого

краю...»

В этом стихотворении появляется известный романтический мотив посмертного путешествия души и счастливого конца ее путешествия в слиянии с земной отчизной человека. Здесь этот мотив — не только литературная традиция, он представляет в то же время выражение самых глубоких убеждений поэта, который делает из этого произведения одно из самых гениальных образцов мировой лирики.

Украинские воспоминания — самый глубокий и самый чистый колодец вдохновения Словацкого. «Король-дух», мистически представленный Словацким «з глибини століть крізь сонця й домовини», «вічний революціонер», дух, который поэт чувствует в своем естестве, дух, не позволяющий ему подчиниться ни одной мировой власти и не признающий никаких авторитетов, набирается земной жизни, становится человечнее, как только пробуждаются в нем воспоминания о месте, где он познал себя, то есть об Украине.

Кстати, Украина в понимании Словацкого — это не только (Причерноморье, Поднепровье, край запорожцев, которыми увлекался поэт. Это также Волынь, и Подолье, и его Кременец. В письме к матери 21, VIII. 1838 году он пишет, что жена его парижского приятеля, пани Ощенсиса, «по своим делам поехала в Украину и хотела быть в Кременце». «Правдивий українець» из уже упомянутой «Поеми про пана Струся» живет не над Днепром, а на Подолье. В отличие от некоторых поляков, своих современников, и от тех, которые украинских волынян и галичан в XX ст. называли «русинами» и таким образом пытались внедрить искусственное разделение наших территорий, Словацкий чувствовал и утверждал неразрывность украинского Запада и Востока. Для него это был один край. В отличие от Адама Мицкевича, для которого Украина была только «землей между Польшей и Россией», а народ, населявший ее, «никогда не имел отдельного политического бытия: следовательно, его история принадлежит к двум историям» ³ (имеются в виду истории Польши и России), Словацкий трактовал Украину не как «обніжки» или «креси», а как отдельную страну со своей собственной историей. Будто современный украинец-державник, он употребляет выражение «в Украине» чаще, чем «на Украине», понимая, что в таком случае речь идет не о какой-то околице государства, а об отдельной территории с собственными традициями и отделенным в историческом развитии народом.

Украина стала второй, любимой родиной Словацкого, хоть он знал ее относительно мало. В период своей ранней молодости он больше находился в Литве, в Вильно, чем в Кременце. В родной город приезжал только на каникулы, будучи студентом в литовской столице. Изредка наведывался в другие города Волыни и Подолья, только в 17 лет совершил путешествие в Умань и в Одессу. Следовательно, отроческие, горячие годы — все в Литве, но не Литва, а Украина становится его личной, такой же дорогой, как Польша, отчизной. Почему?

Трудно согласиться с тем, что «миф серебряной Украины» как своей родины, близкой, возможно, даже ближе поэту, чем Польша, Словацкий создал только потому, чтобы противопоставить себя Адаму Мицкевичу, своему учителю и сопернику. Мицкевич, муза которого имела, с одной стороны, польское, а с другой — литовско-белорусское крыло, воспевал красоту Великого Княжества и делал это с чрезвычайным мастерством. Однако, кажется мне, что элемент личной неприязни в такой утонченной, глубокой, мыслящей натуре, как Словацкий, не мог быть постоянным и неисчерпаемым. Украина должна была быть Словацкому близкой еще и по другим причинам. И, наверное, не только из-за того, что там находилась его мать, по которой он тосковал, живя в Париже, и душа которой сливалась в его воображении с душой Кременца, а ее материнская ласка — с небесами и солнцем Украины.

Не откладывая вышеприведенные мотивы, которые, бесспорно, создавали украинский миф и украинский патриотизм Словацкого, хочу обратить внимание на другой фактор этого явления. Имею в виду систему его поэзии, полную образов и метафор, которые могли появиться лишь из человеческих самых глубоких впечатлений, из его гениальной памяти, которая готовила для него свои сокровища еще тогда, когда он был ребенком. И было это там, «де Іква срібні котить хвилі», где от звезд и цветов поэт учился разговаривать, — «бо я від них навчився мови». Украинское дерево поэзии Словацкого зазеленело с годами, разрослось ветвисто, но его корни достигают в глубину «кременецкого», «украинского» подсознания поэта. Это дерево выросло само собой, без принудительного участия ума, начитанности или идеологических установок. Образное богатство, которое характеризует украинскую часть творчества Словацкого, вызывает удивление своей спонтанной, разнообразной и прежде всего естественной красотой.

Украинские реалии в произведениях Словацкого — это не только наследуемый строительный материал мира, который изображает поэт. В то же время, точнее говоря — прежде всего, они принадлежат к внематериальной действительности и имеют чаще всего функции символов. Разумеется, так делается не всегда, существует группа произведений Словацкого, которые можно назвать псевдоромантичными. Реалистичная манера повествования здесь продиктована социальной и политической направленностью автора. Однако, как правило, на реалистичный образ украинской жизни и украинской природы накладывается образ очень мифологизированный, который расплывается в романтическом тумане.

Будто в кадрах модерного кинофильма, реальный предмет, изображенный с чрезвычайной и суровой подробностью, с помощью рафинированных приемов возвышается к рангу символа, который ведет в сферы трансцендентальные, идеальные, абстрактные. Следовательно, во многих произведениях Словацкого Украина имеет двойной статус. Она является реальной, но в то же время — мифической, сказочной страной. Пределы между этими мирами определить невозможно. И нет между ними конфликта. Они дополняют друг друга, они подобны, как два пейзажа, созданные из одного пространства. И хоть оба срисованы из памяти, один из них производит такое впечатление, будто появился с натуры.

Благодаря этой комплиментарности возникает образ виденной Словацким Украины, которая своим отображением в зеркале его поэзии определенным образом модифицировала направленный на нее взгляд романтичного поэта, а со временем и восприятие поэтом себя самого. Не без основания он считался настоящим наследником украинских народных бардов.

По их примеру Словацкий выстраивал свой собственный образ романтического поэта, добавляя к нему элементы народности. Образцом для него в известной степени были украинские кобзари и лирники, (под)церковное пение которых он слышал ребенком и никогда не забывал их:

«Жебрацька ліро! Чув я й чую

Твій голос крізь ліси

й діброви,

Для тебе тишину готую

В думках своїх, щоб знов

почути...»

Романтичный поэт — идеал Словацкого — должен не только творить, но и жить согласно высоким принципам морали, не желая ни выгоды, ни славы. Дар вдохновения был для поэта нелегкой обязанностью, душевным грузом. Такой творец — выразитель духа нации. Он воскрешает во времена неволи мифологическое прошлое народа, чтобы приблизить восстановление справедливости во времена нынешние. В борьбу за независимость Польши идеально вкладывалось зазывное творчество украинских рапсодов, которые пели о героических походах запорожцев, их мужестве и преданности, обороне взлелеянной в мечтах, сияющей, но в действительности кровью обретенной свободы.

Лучше всего это видно в «Беневском». В той, по-видимому, самой знаменитой в мире относительно количества отклонений от главной сюжетной линии поэме украинское и польское будущее сливаются воедино, гармонично перекликаются без всяких препятствий.

Начало. Окончание читайте в следующем выпуске газеты

¹. Здесь и дальше цитаты из произведений Ю. Словацкого представленные в моем переводе. — Д.П.

². R.Przybylski, Rozhukany kon Wydawnictwo Sic, Warszawa, 1999, ctr. 133.

³. 9А.Мiскiewiсz. Literatura slowianska. Rok drugi (1841-2), [w:] Dzieta wszystkie, Lw?w 1937, tom VI. Ctr. 7.