В чем прав Плеханов и не прав Кончаловский

7 февраля на сайте российской радиостанции «Эхо Москвы» появилась очередная заметка известного российского режиссера Андрея Кончаловского, который для украинского контекста примечателен тем, что не так давно создал ленту «Битва за Украину», рассказывающую, в частности, о «подвигах созидания государства» Леонида Кучмы. В своей заметке «Недомолотая мука русской истории» режиссер обращается к идеям основоположника марксизма в России Георгия Плеханова. А публицист, писатель, философ Сергей ГРАБОВСКИЙ полемизирует с российским режиссером в своем материале для «Дня».

Не впервые Андрей Кончаловский выступает за стабильность и постепенность в развитии России, обращаясь за поддержкой к тени первого российского марксиста Георгия Плеханова. Так же не впервые Кончаловский вкладывает в уста Плеханова идеи, диаметрально противоположные тем, которые исповедовал этот выдающийся мыслитель, последовательный противник авторитарной и деспотичной власти, под какими бы знаменами последняя не выступала.

Вот и сейчас: Кончаловский пишет, цитируя Плеханова, что российская история еще не смолола той муки, из которой можно будет «испечь пирог социализма». И добавляет: «Он имел в виду, что слово «социализм» можно применить к слову «демократия». Ну а вспоминаются инвективы Плеханова в адрес Ленина о том, что нельзя осуществлять политический переворот, потому что российское общество недостаточно сознательно для ускоренной модернизации — и так далее. На этом строятся обвинения в адрес нынешних участников движения протеста — они, мол, по-ленински не считаются с неготовностью российского общества к внедрению демократии, к цивилизованному рынку, к свободной жизни.

Но в действительности Георгий Плеханов отстаивал совсем иное! Да, он писал, что «русская история еще не смолола той муки, из которой со временем будет испечен пшеничный пирог социализма». Но ведь, по Марксу, социализм — это послекапитализм, построенный на основе достижений последнего. Революция дает возможность уничтожить частную собственность, которая тормозит дальнейшее развитие, следовательно, постепенно перейти к царству свободы, где в полной мере раскроется творческая человеческая сущность. Такой переход возможен только в развитых государствах, тогда как в менее развитых государствах и колониальных странах на повестке дня стоит буржуазно-демократическая революция. Поэтому Плеханов и считал: самодержавная Российская империя в отличие от Германии или Франции еще не способна к скачку в царство свободы. Ее задача — модернизация, которая может стать эффективной только при условии политической демократии, которая даст возможность классу наемных рабочих свободно собираться и отстаивать свои интересы. Еще в 1905 году он считал, что Россия в целом уже созрела для перехода к демократической форме правления, потому что в ней заинтересованы не только интеллигенция и рабочие, но и крестьянские массы — по марксистской терминологии, «мелкие буржуа», стремящиеся ликвидировать остатки феодализма и ограничить аппетиты крупного капитала. «Для проведения всех этих мероприятий им нужно демократическое государственное устройство, — с ограниченной монархией или республикой, — и демократическая организация общинного самоуправления», — писал тогда Плеханов. В 1917 году он еще более категорично настаивал на необходимости создания стабильного и сильного, но сугубо демократического правительства и призывал для этого к межклассовому взаимопониманию: «Раз нам предстоит пережить еще более или менее длинный период капиталистического развития, то надо помнить, что этот процесс является двусторонним, причем на одной стороне будет действовать пролетариат, а на другой — буржуазия. Тот и другой класс должен искать путь для экономического и политического соглашения». Одновременно «отец российского марксизма» категорически выступал как против правой диктатуры генерала Корнилова, опиравшегося на крупных промышленников, офицерство и помещиков, так и против левой диктатуры Ленина-Троцкого, опиравшихся не на квалифицированных рабочих, а на «разнузданную чернорабочую чернь» и спекулировавших на неразвитости «дикого, голодного пролетариата».

Таким образом, как видим, вопреки Кончаловскому и по Плеханову, Россия была объективно готова к тому, чтобы стать на путь демократического развития еще сто лет тому назад, но в силу ряда обстоятельств этот шанс не реализовала.

Как восстановить «мышцу самостоятельности»?

Другой основополагающий тезис Кончаловского — что одна из основных бед России — это архаичная крестьянская ментальность, а «перемещение огромных крестьянских масс в города не обязательно делает из них горожан и граждан, — это изменение места прописки, а не ментальности; и скорее всего — даже усиление, я бы сказал, негативных черт той же крестьянской ментальности». Простите, но где Кончаловский нашел в сегодняшней России «огромные крестьянские массы»? На самом деле речь идет о массах вчерашних колхозников, а это огромная разница.

По своему назначению, по социальной роли колхозник и работник совхоза — это человек-функция. Коллективизация, искусственный голод, террор 1937—1938 годов имели целью сформировать в СССР колхозника как массовый социальный тип «идеального исполнителя» (Б. Бательгейм), готового действовать по любым предписаниям «партии и правительства». Колхозно-совхозный коллективизм нивелировал «мышцу самостоятельности» (М. Мамардашвили) крестьян. Ведь свободный крестьянин при рыночной экономике — пусть и не слишком развитой, как это было в России во времена самодержавия или при НЭПе — жил и работал не в вакууме. Он платил налоги, брал банковские кредиты, вступал в кооперации, покупал сам или совместно с другими сельскохозяйственный реманент. А в придачу к этому, закончив сельскохозяйственный год, занимался подсобным промыслом, что требовало владения несколькими ремеслами.

Иными словами, в отличие от колхозника или работника совхоза свободный крестьянин был полноценным субъектом социально-экономической деятельности. Да и в политике он принимал участие. Вспомните активность крестьян Российской империи на выборах в первую и вторую Государственные думы Российской империи, поддержку с их стороны либералов-кадетов и умеренных социалистов, — пока столыпинский избирательный закон не лишил основную массу населения государства влияния на политику. Собственно, так, как и сейчас это делает действующее законодательство и практика деятельности власти...

Что же нужно для того, чтобы ускорить обратные процессы, превратив потомков колхозников плюс гонимых при любой власти самых настоящих «пролетариев умственного труда», каковыми в России являются учителя и врачи, плюс мелких бизнесменов, плюс другие слои, на которые должна опираться демократическая власть, из недавних «совков» со всеми их отрицательными чертами в свободных граждан? То, о чем предпочитает молчать Андрей Кончаловский, — ускоренная десоветизация и декагэбизация всей страны. Ведь где была бы сегодня Германия, если бы в ней не провели быструю, болезненную, не всегда последовательную, но в целом весьма эффективную денацификацию?

Конечно, Россия — специфическая страна, поэтому произвести в ней радикальные перемены непросто. Но если откладывать все на потом, на неопределенные сроки — пока все не усовершенствуют свои души, пока не произойдет всеобщего «повышения личной годности», — то можно и не дождаться. Так как процессы всеобщей антропологической катастрофы, запущенные большевиками, продолжаются.

...Один из авторов на форуме «Эха Москвы» резонно заметил, что в случае принятия логики Кончаловского остается несколько вариантов выбора:

«1. Смириться и быть дойной коровой (стать безмолвным тружеником).

2. Смириться и доить коров (стать государственным служащим и охранителем).

3. Стать частью элиты (легальных путей нет, самым «простым» является женитьба на дочери вельможи или олигарха).

4. Уехать из страны».

Добавить тут нечего. Кроме того, что такой вывод при имеющихся обстоятельствах касается не только России, но и Украины. Если, конечно, принять логику невмешательства в политику и переключения на внутреннее самосовершенствование...

КОММЕНТАРИЙ

«УРОДЛИВЫЙ СНОБИЗМ»

Вадим СКУРАТОВСКИЙ, культуролог, историк, публицист:

— Я отношусь к замечаниям господина Кончаловского в отношении демократии более чем сдержанно. Несколько лет назад он опубликовал монографию на эту тему. Но вспомните его в 1960-70-е годы, когда он из всех сил пытался преодолеть отчуждение советского человека от зарубежья и наконец добился своего — получил разрешение жить за границей. На пальцах можно перечислить персонажей такого типа, которые получили в то время эту возможность. А сегодня такую возможность имеют миллионы и россиян, и украинцев — и это производное от демократии. Следовательно, получается, что Андрею Кончаловскому разрешено пребывание за границей, а эти миллионы людей, которые, наконец, получили кое-какое демократическое право перемещения по свету, этого права не имеют? За этим стоит уродливый снобизм и квазичаадаевщина к своему народу.

При всем моем скептическом отношении к современной России, я глубоко убежден: и в российской провинции, и в российских больших городах есть миллионы граждан, которые хотят демократии.

Создается впечатление, что российское общество всегда было не готово к демократии. Петру Великому, когда он еще был не Великим, а молодым гостем Англии, предложили посмотреть заседание английского парламента, чтобы потом ввести у себя определенные свободы, которые уже имели место в тогдашней Англии. Петр ответил, что им эти свободы — все равно, что горохом о стену. И во времена Петра Россия вроде бы не была готова к демократии, и на протяжении всего XVIII века, а затем — XIX века, и так вплоть до наших дней. Нельзя так относиться к своим соотечественникам.

Это касается и младшего брата Кончаловского Никиты Михалкова, который давно уже объявил себя монархистом, энтузиастом времен Александра III Романова... За всем этим стоит попытка российской элиты любыми средствами не допустить демократии в своей стране. Только у Михалкова это все базируется на откровенно политической, монархической основе, а у его старшего брата Андрея Кончаловского — на основе демагогии о том, что русский народ не любит свободу и не готов к ней... Здесь можно цитировать кого угодно — и Плеханова, и Ленина, и Чаадаева — но за всем эт им стоит что-то, что история должна отбросить. Я надеюсь, что именно так и произойдет.