В гостях у Председателя Мао

 Со дня смерти Мао Цзэдуна прошло больше двадцати лет. Вождь умер 9 сентября 1976 года. Мавзолею, в котором побывали миллионы людей, действительно нужен основательный ремонт. Но не символично ли, что начали его всего через месяц после торжественных проводов в мир иной здесь же, на площади Тяньаньмынь, главного модернизатора страны — Дэн Сяопина, человека, оставившего в неприкосновенности от эпохи культурной революции только одно — культ великого Председателя? Впрочем, не мое дело разбирать замысловатые иероглифы китайской политики. Я всего лишь очевидец. 

В детстве я пару раз бывал на Красной площади в «мемориальном доме» Ильича. Живя в Пекине, я сравнивал впечатления от посещения двух некрополей. Было любопытно, как китайские коммунисты «увековечили память» о своем «Ленине», «Сталине» и «Хрущеве» в одном лице, с каким чувством народ смотрит на высушенный трупик основателя КПК и народной республики «срединной империи» (современное самоназвание китайцев в переводе на русский язык так и будет — человек срединного государства). Одним словом, было любопытно, с чем сегодня в Китае едят культ «отца народов» № 2.

Несмотря на обилие официозных зданий, площадь Тяньаньмынь — очень милое место. Ее колоссальные размеры скрывают помпезность построек сталинского стиля. В небе дрожат десятки цветастых воздушных змеев в форме птиц, рыб, бабочек. Толпы туристов (пекинцы без надобности редко заглядывают на главную площадь страны) бродят кругами вокруг монумента погибшим героям. По обочине медленно движутся велорикши, зазывая покататься по центру. На портале Музея истории и революции — огромное табло, указывающее число дней, часов, минут до воссоединения с Сянганом. Но вряд ли его можно разглядеть из окон дома Всекитайского собрания народных представителей, расположенного вдоль площади напротив. Слишком далеко. Ворота небесного спокойствия (Тяньаньмынь) ведут в запретный город (Дворец императоров). В них толпится народ. Все фотографируются на фоне огромного портрета Мао, висящего на башне, которая в дни торжеств служит правительственной трибуной. Вдалеке напротив возвышается антично-советское здание мавзолея, китайский колорит которому придают разве что изогнутые козырьки обеих крыш. Площадь действительно полна «небесного спокойствия». Трудно вообразить, что здесь могут появиться танки...

В будний день попасть в усыпальницу Мао не представляет большого труда. Народа, жаждущего посетить это специфическое зрелище, не так уж и много. Кроме того, «экскурсия» проходит «в темпе вальса». Народ скапливается у чугунной ограды, окружающей широкий двор мавзолея, «мажордом» крикливо объясняет правила посещения. Особисты в штатском отбирают банки с колой, какую-то снедь, которая почему-то оказывается в руках почти всех китайцев, решивших навестить «мемориальный дом». Сумки и фотоаппараты сдаются в будки — камеры хранения, стоящие здесь же в ряд у ограды. Взамен выдается стершийся жестяной номерок (мой номер 333). И вперед. Колонна человек по семь (никто никого не считает и не проверяет) входит в ворота мимо будки консьержа, продающего матерчатые цветы, обходит двор по краю тротуара, затем поднимается вверх по лестнице в колоннаду...

Я иду в гости к Мао. Стоя в огромной очереди, собравшейся явно по случаю закрытия мавзолея на ремонт, я не заметил той выпяченной торжественности, с какой советские люди некогда торчали перед вратами могилы № 1. Поход в мавзолей Ленина даже для того большинства, которым двигало праздное любопытство, все-таки выливался в ритуал, сумрачный и по сути архаичный. На Красной площади сама процедура проникновения в щусевский зиккурат воспроизводила те давние дни 1924 года, когда москвичи прощались с телом вождя революции. Вереница жертв коммунизма была властно подчинена траурному настрою, и пусть каждый человек по отдельности играл в прощание с вождем, втиснутый в жесткий ранжир официозной торжественности, он так или иначе «трогался», заражался почтительностью к вымученной советской святыне. В Пекине все было иначе. Очередь с таким вот «китайским» настроем могла стоять, скажем, в какой-нибудь магазин или к месту, где раздают лопаты и тачки.

Здесь никто не режиссировал настроение. Кругом быстро (очередь двигалась почти походным шагом) рулили провинциальные китайцы, одетые как попало, с теми характерными следами «совковости» во внешности, которые совершенно одинаковы что у них, что у нас. «Спинджаки», засаленные кепки, золотые вперемешку с железными фиксы и тому подобное. Кто-то смеялся, кто-то торопливо дожевывал булку и допивал сок, предчувствуя, что через пятьдесят метров еду начнут отбирать. До будки «консьержа» мы добрались неожиданно быстро. Сопровождавшая меня в столь важном идеологическом походе китаянка «Лиза» вручила мне букет матерчатых розочек. Я опешил, но сопротивляться не стал. Хотя вид был еще тот: одинокий «белый человек» с букетиком у могилы казарменного коммунизма...

У входа в мавзолей стоит солдатик. Метр шестьдесят с кепкой. Он стоит по стойке «смирно», внимательно вглядываясь в проходящих мимо людей. То ли бомбы высматривает, то ли банки кока-колы. Он выстрижен под «ежик». Головной убор отсутствует. Мятая хлопчатобумажная гимнастерка. На ногах стоптанные китайские кеды. Не отрывает взгляда от посетителей, левая рука по швам, правой пятерней он скребет затылок. При виде такого «поста номер один» я впадаю в полное оцепенение, перестаю что-либо понимать в этой жизни...

Посетители «мемориального дома» Мао Цзэдуна сначала попадают в большой сумеречный зал. Напротив входа на фоне живописного — во всю стену — панно, изображающего горы, леса и водопады, стоит огромная мраморная статуя Кормчего. Мао задумчиво сидит в кресле и не отрываясь смотрит в проем двери на площадь, на Монумент погибшим героям, на ворота Тяньаньмынь и на свой парадный портрет. У его ног стоит длинная скамья, засыпанная искусственными цветами. «Лиза» легко толкает меня в спину. На негнущихся ногах, под пристальным взглядом толпы, разделяющейся у входа и обходящей траурный зал двумя рукавами вдоль стен, я приближаюсь к «каменному гостю» революции по вытертой ковровой дорожке. Я один. Меня нагоняет пожилой китаец (бывший хунвейбин?). Кладет букет. Молча отдает традиционный почтительный поклон, сложив ладони на груди лодочкой. Так в храмах приветствуют статуи будд. Стоит тишина. Шарканье сотен ног. Покашливание. В непонятном ритме (каких-то 2-3 удара в минуту) глухо бьет барабан. Никаких маршей. Никакого почетного караула. Вдоль очереди медленно бродят охранники в штатском. По краям блеклого панно — двери в следующее помещение. С новым изумлением замечаю, что на полу вдоль всей живописной стены в ряд стоят горшки с какими-то жухлыми пальмами и бамбуками. Их не поливали уже неделю...

Узкий коридор. На самом деле это пустое пространство между стеной зала и живописным панно. Ощущение, будто попал за декорацию. Следующая дверь — погребальная камера. Вхожу. Зал поменьше, чем первый. В центре, на лафете, покрытом кумачом, стоит хрустальный гробик. Мао лежит в темно-синем френче, маленький, сморщенный. Экспонат анатомического музея. Я вспоминаю историю с бальзамированием Мао, вычитанную в мемуарах его личного врача. Как медики, ничего не смыслившие в этом вопросе, перекачали труп формалином, как покойник раздулся и потек, как в Политбюро уже предлагали заменить покойника восковой куклой. Нет, это не настоящий вождь. Всамделешный Мао — тот, первый, мраморный, под стать своим предшественникам — императорам Срединного государства, которым ему так хотелось подражать.

От посетителей гроб отделен полукругом массивного бронированного стекла примерно пяти метров высотой. Выше — косая металлическая решетка («лимонку» не забросишь). Ну, наконец-то. За гробом, у стены безвольно повисли знамена. По бокам почетный караул в парадной форме. Приличия соблюдены, а польза несомненна. От стекла зевак отгоняют люди в штатском. Они, как священнослужители, которым позволено заходить в алтарь: с одним из них я встречаюсь глазами. Он улыбается и кивает головой. («Приходите еще, гости дорогие».) Все, аудиенция закончена...

Третий зал мавзолея председателя Мао добил меня окончательно. В нем оказался... сувенирный магазин. Медальоны с портретом вождя, памятные медали, постеры, фотографии (хит сезона — престарелый Мао жмет руку Дэн Сяопину, видимо, только что вернувшемуся из очередной ссылки). Такого я, ей-богу, не ожидал. Здесь посетители явно оживляются. Народ толпится у прилавков, скупает всякую дребедень. Желающие могут поставить красочный штампик на открытке, другими словами, отметиться, удостовериться, что побывали они и в мавзолее, не только в супермаркете.

Впрочем, это только первое проявление китайской коммерческой жилки. Под лестницей мавзолея раскинулся самый настоящий палаточный базарчик. Ассортимент здесь уже не ограничен маленькими маоистскими реликвиями. Продают майки (к сожалению, без портретов Мао), тапочки, кепки с найковской «соплей», китайские джинсы, бижутерию. Каждый волен по-своему отметить день посещения «мемориального дома».

Культ Мао переживает не лучшие времена. Возможно, он уже умер, сам собой, тихо. Председатель ушел в бесконечную череду китайских исторических деятелей. Многих из которых в свое время тоже обожествляли, чтобы потом забыть. Для Китая с его древнейшей атеистической традицией, это нормально. Новое время, новые статуи «божественных» чиновников и правителей. Поэтому вполне закономерно, что после завершения «экскурсии» моя спутница «Лиза» прочла краткую политинформацию о вкладе... товарища Дэн Сяопина в жизнь китайского народа.

Хитроумный Дэн по-своему, очень по-восточному отблагодарил своего учителя и мучителя в деле построения китайского коммунизма. Он не стал затевать «ХХ съезд», которого при жизни пуще смерти боялся Мао. Он оказался выше банальной хрущевской лакейской мести мертвому хозяину, прагматичнее и дальновиднее. Он сделал то, что обуреваемый нечеловеческой гордыней Председатель никому бы никогда не простил. Дэн без лишних разговоров засунул кормчего в пыльные исторические хроники, где его образ может теперь тихо плесневеть, обрастать легендами, служить поводом для назиданий, но уже никого по-настоящему не волновать. Он прекратил эту коммунистическую традицию мумифицированной идеологии, которая, кстати сказать, навязывалась Китаю Советским Союзом еще в 20-е годы: в одном из музеев под Пекином я видел стеклянный гроб, подаренный советским правительством ко дню смерти Сунь Ятсена — первого президента китайской республики и первого дальневосточного социалиста. В Москве и предположить не могли, что такой друг советского народа завещает сжечь свой труп, а не пропитать формалином.

В России все никак не могут решить, что делать с мавзолеем и мумией Ленина. А решать все равно придется, тем более теперь, когда в Москве будут предприниматься попытки двинуться по следу дэнсяопиновских реформ. Может, надо просто правильно организовать дело: брать по два доллара за вход, на задах раскинуть сувенирный базарчик, внутри открыть дорогой бутик для своих и иностранцев, где бы торговали простреленными пиджаками и пальто от Славы Зайцева? Государству — полновесную статью дохода для поддержки образования и культуры, а Ленину — заслуженную главу в многотомной российской истории, сухую и наукообразную. Человечество расстается со своим прошлым, тряся кошельком. Поэтому не удивлюсь, если окажется, что после ремонта за вход в «мемориальный дом» Мао Цзедуна тоже придется платить. Социалистическая экономика должна быть экономной...