В плену у террористов

42-летний Ярослав Маланчук провел в плену у российских боевиков 67 дней. Он был первым свободовцем, которого захватили боевики на востоке, и последним, которого освободили украинские военные. Ярослав родом с Западной Украины, бывший военный, отец троих детей, не так давно начавший политическую деятельность житель Константиновки.

— Ярослав, как вы попали в плен?

— Мне позвонили люди, которые знали, чем я занимаюсь, и предложили встретиться по работе. Я сообщил, где  нахожусь, но на встречу приехала машина с пятью людьми в камуфляже и с оружием. Ударили несколько раз прикладами автоматов по голове и по спине, когда упал — били ногами, заставили ползти на коленях к багажнику машины. Меня привезли в городской отдел милиции города Константиновки, где, в том числе, находилось, как минимум два милиционера в форме. В горотделе тоже постоянно били, а потом связали руки, надели повязку на глаза, бросили в багажник машины и везли куда-то около двух часов, где всю ночь допрашивали. Как я потом понял, дня через четыре привезли меня в СБУ Славянска.

— О чем расспрашивали?

— По сравнению с остальными меня допрашивали как-то более лояльно, если можно так сказать. Конечно, руки сигаретами жгли, прокалывали ноги шилом, но с некоторыми пленниками обращались хуже. Вопросы, в основном, касались места жительства моих однопартийцев, а также моего якобы участия и организации военизированной группировки по борьбе с сепаратизмом. Один раз меня вызвали на допрос, расспрашивали о родственниках и велели мне говорить «правильную правду». Что такое эта «правильная правда», я не знаю до сих пор.

Я служил в ВДВ, поэтому всегда понимал, что чем меньше знаешь, тем меньше в случае чего будут бить. Поэтому  никогда не интересовался жизнью людей — где они живут, как, с кем. И телефоны я старался записывать так, чтобы понимал только я. Главное правило: не интересуйся людьми — интересуйся их делами. И это мне помогло в данной ситуации. Если бы я знал много информации, возможно, что-нибудь и сказал бы. В таких ситуациях на допросах нужно что-то рассказывать. Поэтому я старался говорить много, но ничего по сути, уводил направление разговора в другое русло.

— Как вас содержали?

— Сначала меня держали в большой одиночной комнате. Я тогда не ориентировался ни в датах, ни в местности. А в ночь с 5 на 6 мая меня перевели в общую комнату, где находилось много других пленных. Условия были просты: сидишь на полу, не спишь, за все бьют, чаще всего электрошокером — разговариваешь, сидишь не так, как тебя посадили, уснул. Единственное, что кормили нас достаточно вкусно, но мало. Там мы находились до 22 мая, а потом нас перевели в изолятор временного содержания (ИВС) городского отдела милиции. Там было уже чуть легче, потому что это были камеры с нарами, и там нас уже не били и не допрашивали. Порции стали больше, но пища была хуже. Однако звонить родственникам нам не давали, мотивируя тем, что мы — политические.

Некоторые надзиратели, особенно в период приближения освобождения, очень хорошо к нам относились. Бывало, даже приносили нам конфеты, сигареты. То ли это была их позиция по отношению к нам, политическим, которые долго сидели, то ли подлизывались.

Мы спрашивали, сколько нам сидеть, — они говорили, что до полной победы, после чего нас будет судить суд Новороссии. Хотя, будучи уже в ИВС, я подходил к нашему охраннику с позывным «Берия», спрашивал, когда нас выпустят. Он мне сказал, что нас планируют отправить на рокировку, то есть на обмен.

— Сколько людей было в плену вместе с вами?

— Каждый день это число менялось, и люди там сидели разные. Нас, политических, было человек восемь-десять, мы просидели очень долго. Кроме того, там были и люди, которые не были сторонниками Украины, но нарушали дисциплину в городе — комендантский час, сухой закон и прочее. Они сидели по 10 — 15 суток. Там даже некоторых ополченцев за нарушение дисциплины сажали. Не исключаю, что среди них были и «подсадные утки». Поэтому мы старались политическую тему в разговорах не затрагивать, хотя свою точку зрения не меняли. Сидя в ИВС, мы пели Гимн Украины. Правда, я как самый старший в этом плане немного придерживал ребят. Потому что больше пользы мы можем принести сейчас здесь, чем если бы там нас просто вывели и расстреляли.

— Как бы вы могли нарисовать «портрет сепаратиста»?

— Я бы определил три типа. Первая группа — это люди, обманутые Церковью. У них на нашивках так и написано — Русская православная армия. Они считают, что все остальные верующие христиане — это сектанты. Их Церковь ведет реально большую работу в этом направлении. Вторая группа — это люди, которые считают себя вольными российскими казаками. Они  давно готовились для такой работы в Украине. Они же охраняли Святогорскую лавру, а потом их переодели в другую форму и дали в руки оружие. А третья группа — это люди, обманутые российским телевидением. Может, кто-то из них по национальности и русский, может, им хотелось в Россию, но в основном это нормальные молодые и малообразованные люди. А если кто постарше, то почти все с судимостями — очень много там ребят с наколками.

То, что они все там пьяные, — это миф. Но, тем не менее, мы видели там много наркотиков, знатоки говорят, что это был «винт». Хотя, когда меня в последнюю неделю водили на штрафбат копать окопы,  я не видел никого под действием наркотиков. Может быть, они торговали этим сырьем или давали своим бойцам, которые непосредственно участвовали в боях, — не знаю.

Эти ребята просто бредят «Правым сектором». В их понимании воюет  не украинская армия, Национальная гвардия и батальоны добровольцев — с ними борются «Правый сектор» и «бендеровцы», что они и объединяют в понятие «фашисты». Они и к «Свободе» так относятся — на допросе спрашивали, как я попал в эту «крайне радикальную неофашистскую организацию». Считают, что вся Европа так к этой партии относится. Иногда пытался у них расспрашивать, бывали ли они в Европе; рассказывал, что я бывал в Европе много раз — несколько паспортов изъездил.

— Вы родились в советское время, сразу были патриотом Украины?

— Я в свое время был комсомольцем. Даже активистом комсомола, потому что очень любил общественную работу. Литературы об этом не было, только пропаганда — возможно, я тогда тоже стал информационной жертвой. Я сам военный, служил долго в Прибалтике. А в 1991 году, когда  перевелся в Западную Украину, началось мое познание истории с разделенных Церквей — греко-католики и Православная церковь Киевского патриархата. К концу 90-х все эти люди подружились, но в начале 90-х они были практически кровными врагами — сестра с сестрой не разговаривала и детям не разрешали играть между собой. С этого я начал реально познавать историю, начал много читать. Мне в детстве об этом не рассказывали, хотя я  рос в Западной Украине. Просто если родители хотели, чтобы ребенка не ущемляли в коллективе, то об истории Украины ему просто не рассказывали. Один случай у меня был, когда я нечаянно побелил дом охрой, которая дает желтый цвет, и синьки. Мама в обед прибежала с работы и сказала, что парторг ей уже сделал замечание: «Катерина, беги, перебеливай хату, потому что в Сибирь поедешь». А я тогда в детстве еще и не понимал, с чем эти цвета ассоциируются.

— Вас пытались «завербовать»?

— Незначительные вопросы были — переходите ли на нашу сторону? Но не часто. Они нам регулярно давали читать свою газету «Новороссия», так что я даже некоторые фразы выучил наизусть. Например, там писали о Стрелкове, что это «человек, сошедший с образа в 1910 году, прошедший все освободительные войны русского православья, дошедший до наших времен с освободительным движением». У меня половина родственников историки, заканчивали исторические факультеты в хороших университетах — никто не знает, что же такого особенного произошло в том году. Также в газете писали, якобы вся «Новороссия» воевала еще с царем Дарием и Александром Македонским. Они в это серьезно верят. Точно так же, как они верят в то, что украинские военные у жителей на освобожденных территориях вырывают сердца и смотрят, сколько они еще бьются. Они также верят, что украинская армия всех своих тяжелораненых отправляет на органы. И будто в каждом бою «ополченцы» убивают по 200 — 300 украинских солдат, а «та сторона» хоронит всех в тайных общих могилах. Хотя многие из этих «ополченцев» и верят в это, но они осуждают то, что сами попали в это «ополчение». Многие думали, что будет, как в Крыму: «Три-пять дней, придут русские, и Донбасс будет спасен».

— В опасных ситуациях у человека проявляются неожиданные стороны. Что нового открыли для себя?

— Политические взгляды у меня были сильные. А то, что я больше понял там, — это Божье слово. Да и в трудной ситуации человек тянется к Богу и к своему народу. Мы все понимали, что за нас борются. Но мы также понимали, что страна в этой ситуации бессильна, потому что для этих людей не существует законов.

— Как сами пережили этот период и как держались родные?

— Я себя старался держаться психологически твердо. Переключился на мысли о том, как помочь другим, чтобы их меньше били, и как убежать.

Отцу о моем пребывании в плену не говорили. Младшей дочери — тоже. Сестра, старшие дети и другие близкие люди переживали, пытались выяснить, как можно меня освободить. Они мне, правда, не рассказывают, что они пережили, но сейчас все очень рады, что я вышел, поддерживают меня. На партийном уровне очень помогли — психологическая поддержка, лечение, абсолютно все, что необходимо, делают. Теперь для меня это стало не какой-то общиной, куда я ходил воплощать свои мысли, а моей семьей.

— Какие планы на ближайшее будущее?

— Украина еще далеко не свободная, поэтому я буду заниматься партийной деятельностью. Также нужно деньги зарабатывать для пропитания семьи. Но сначала, конечно, подлечусь. Может, еще и воевать куда-то пойду, если примут.