Валерия МИРОШНИЧЕНКО: «...Их тяжелее сделать несчастными»

— Вопросом, как правильно воспитывать детей, задается каждый родитель, особенно сегодня, когда мир меняется. Наверное, не так, как воспитывали нас. Я в этом абсолютно убеждена. Например, меня учили, что жалеть хорошо, а моего сына учат, что жалеть плохо — это унижает и что нужно учиться состраданию, но не жалости. Меня учили, что нельзя говорить больному, что он болен, а моих детей учат, что всегда нужно говорить правду, особенно больному (тем более, если болезнь тяжелая), чтобы он мог правильно распорядиться своим временем. Есть какие-то азбучные вещи, над которыми мы не задумываемся, а они меняются.

Касательно образования, то в каждой стране своя система, сложившаяся традиционно. И она чем-то обязательно отличается от страны по соседству. Уже не говоря о том, что образование во многих странах это не только часть внутренней политики, а бизнес. Например, в Германии частные школы не популярны. А в англоязычных странах к образованию относятся как к очень серьезному процветающему бизнесу. Иными словами — есть ширпотреб, а есть вещи эксклюзивного пользования в области образования. Но для родителей, мне кажется, сегодня важно понять, что объем знаний это не самое главное.

Что принципиально отличает наше образование от западного? Там нет системной подачи знаний. У нас так или иначе все предметы преподавались поэтапно. Скажем, история — с каменного века через рабовладельческий строй к другим формациям. Нам вкладывали систему, которая внутри заполнялась какой-то информацией: имена, даты, события. Как в химии — таблица Менделеева. Такую «таблицу Менделеева», по сути, мы учили на каждом предмете, от А до Я. Кто усваивал — хорошо, человек имел представление о мире, но без каких-либо навыков жизни. Поэтому 16—17- летние дети испытывали растерянность в обычных житейских ситуациях, не зная, как прописаться, как найти работу, как получить права вождения. На Западе, в разных странах по-разному, детей учат ЖИТЬ. Например, в немецких школах в четвертом классе (это старший класс начальной школы, после чего дети идут в гимназию или реальное училище) обязательный предмет в течение полугода — вождение велосипеда. Раз в неделю у них урок вождения велосипеда, изучение правил дорожного движения, экзамены и после этого дети в 10—11 лет получают права с фотографией, заверенные полицией. Они готовы к жизни, они могут сами передвигаться по городу. И потому логика отношений в семье с ребенком строится не так как у нас. С пятого класса он садится на велосипед и по дороге, которая загружена транспортом, сам едет за книжками, за какими-то необходимыми ему вещами. Это часть образования — подготовка ребенка к жизни.

В нашей школе нам давали представление о русской литературе, об украинской от начала до конца. Там об этом никто не заботится: это личное дело человека — читает он или нет, хочет он разобраться в культуре своей страны или в зарубежной или не хочет. Он должен уметь говорить, анализировать текст устно и письменно. В старших классах в течение года они проходят приблизительно четыре — пять книг, что немного. Но эти книги они разыгрывают по ролям, пишут по ним, так называемые, эссе — сочинения на самые разные темы. Их учат анализировать текст. Не творчество писателя, не социальные типы (помните, из школьной программы, как нам втолковывали, почему пес Рябко не мог понять всю тяжесть крепостничества), а именно текст. Потом наступает самый сложный и ответственный момент — выступление перед классом (накануне дети даже не спят от волнения). Это происходит приблизительно раз в четверть. Они готовят карточки, на которых пишут тезисы, причем на каждой — не более двадцати слов и т.д. и т.п. Оценку докладчику ставят сами ученики, мотивируя, почему именно такую. Отдельно оценивается, например... контакт глазами с аудиторией, всем ли он смотрит в глаза, когда он говорит, с какой скоростью говорит, как построены предложения , нет ли слов- паразитов, как построен сам доклад. И, мне кажется, такие вещи тоже готовят людей к жизни. К тому, чтобы анализировать то, с чем они будут сталкиваться, чтобы отстаивать свое мнение, уметь его формулировать, выступать перед людьми. Это безумно важно. Лично у меня в школе такого практически не было.

Мне кажется, чего еще нет в нашей системе отношений школа—учителя—родители— дети — культивирования духа товарищества. Мы зачастую боимся, если у ребенка появилась компания: а вдруг она плохо повлияет. На Западе — это отдельная часть маминой работы. Когда ребенку исполняется годик, его, как это называется, социализируют. То есть специально ищутся люди, семьи, если нет среди близких друзей, у которых дети такого же возраста, и раз в неделю они их собирают, чтобы они вместе играли. Это часть работы родителей — создать детям свой круг. У нас же главная работа родителей — это не дать детям войти в свой социальный круг, когда, подрастая, они сами к этому рвутся. Европейская школа настаивает, чтобы ребенок как можно больше общался со своими сверстниками, даже в ущерб чтению и занятиями музыкой. Умение, сохраняя индивидуальность, находить свою социальную роль в коллективе для них важнее, чем витаминные «прививки» культурой. Если же настаивать на воспитании духовности ребенка, то подобные разговоры вызовут культурный шок, единственное объяснение которому найдут в «загадочной русской душе».

Бытует мнение, что на Западе родители и дети отдалены друг от друга, и что последние очень рано покидают отчий дом и затем лишь изредка навещают их. Причем встречи происходят не так хлебосольно и тепло, как принято у нас. То, что они более одиноки, чем мы, правда. Это проявление их большей свободы друг от друга. Они как-то удивительно умеют дистанцировать свое «я» от «я» самых близких людей, считая именно это умение залогом глубоких отношений. В Европе, когда детям исполняется 18 лет, они имеют право отселяться. В реальной жизни так происходит далеко не всегда. Во всех семьях, которые я наблюдала, дети начинают жить отдельно где-то в 21— 22 года. Обычно родители снимают квартиру, ремонтируют ее, договариваются, с кем ребенок будет жить. Считается, что так лучше, что человек должен привыкнуть себя обслуживать сам. Если к 25 годам он этому не научился, значит — ущербен. В конечном итоге вся система образования направлена на то, чтобы научить человека быть счастливым в каждодневной обыденной жизни. Для чего ты это делаешь, спрашиваем мы у ребенка. И ждем от него достойного ответа: ради какой-то высокой цели, или, в крайнем случае, чтобы стать лучше или научиться чему-либо. А немец или англичанин ответит вам просто: ради удовольствия. И в этом нет ничего зазорного. Меня это, признаться, до сих пор подчас смущает. Ну как это все может быть для радости? А где же переживания? Это кажется чем- то ненастоящим.

Обратная сторона медали заключается в том, что мы хотим, чтобы наши дети были амбициозны, чтобы они делали себя, делали мир, делали жизнь вокруг себя. А там уже все давно всеми сделано. Те, кто несет в себе эту пассионарность, могут оказаться социально опасными, к примеру. Ну какой-то процент из них. Поэтому люди, которые хотят что-то менять, в том обществе не востребованы. Обществу нужны люди спокойные и довольные жизнью.

Поскольку жизнь меняется, то появились сравнительно недавно принципиально новые системы образования — так называемые интернациональные школы. Это не классическое западное воспитание: французское, английское, немецкое. Это совсем новое явление, которое было продиктовано просто логикой глобализации. Довольно большое количество людей стали жить и работать в разных странах. Много ездить. Тогда появилось такое явление — интернациональные школы, сеть которых разрастается по всему миру. Они разработали универсальный аттестат, который по окончанию получает выпускник. Самая высшая степень этого аттестата называется «Интернациональный бакалавр». Их обладатели — особое явление. Они свободно владеют тремя языками и имеют достойный уровень знаний в естественных и общественных науках. Но интересно то, что эти люди синтезируют в себе массу именно поведенческих качеств: адаптивные способности, толерантность (это понятие, которое получает человек не дома, а в школе), любознательность (не много знать, а быть любознательными, в чем есть принципиальная разница). Они должны уметь быстро осваивать совершенно новый массив информации;. уметь комуницировать, то есть уметь общаться (общение как наука тоже отдельно преподается). Если все суммировать, то они должны обладать теми качествами , которыми обладают менеджеры транснациональных корпораций. То есть они должны, грубо говоря, осваивать новые территории, если их судьба туда забрасывает. И не теряться, и быстро понимать, что здесь происходит, быстро становиться частью чужого социума или культуры. Мои друзья по этому поводу замечательно пошутили: « Да это же солдаты глобализации». Конечно же, это преувеличение, но я согласна с тем, что интернациональные школы воспитывают людей с новым поведенческим стереотипом. Известно, например, что две основные причины возникновения депрессии — это разлад в личной жизни и перемена места жительства. Когда человек оказывается в незнакомом городе, в незнакомой языковой среде, то переживает тяжелый стресс. И чтобы этого избежать, нужно воспитывать новое поколение людей, которые к этому будут уже подготовлены школой. Мир действительно стал другим — тесным, глобальным. Все эти политические споры и распри за глобализацию, против глобализации, об этом можно говорить долго, но дети в этом меняющемся мире растут. Например, в этих интернациональных школах сознательно разрушают коллективы. Это очень интересный момент. Каждый год все классы в одном возрастном потоке тасуются. То есть каждый год ребенок приходит в класс уже с новыми детьми . Они сознательно создают маленький стресс, чтобы не складывались устойчивые отношения, в которых кто-то себя чувствует лидером, а кто-то наоборот в тени и его затирают. Они ежегодно заново для себя должны решать задачу установления новых отношений. Тоже самое с учителями. Учителя меняются каждый год. Даже в начальной школе. Потому что с этим учителем установились отношения, а они должны уметь устанавливать отношения с большим количеством людей. У них огромное количество практики. Намного больше, чем у нас. У нас одна теория, в отношении с людьми тоже..

Очень может быть, что какой-нибудь евроскептик, прочитав это, обязательно спросит: «Означает ли это, что они счастливее, чем мы?» Я бы ответила: «Это означает, что их тяжелее сделать несчастными».