ВЕЩИ НА СВОИХ МЕСТАХ

— ...Вырос я в Белой Церкви, там же учился в украинской спецшколе, потому свободно владею украинским и английским. Отец — украинец, мать — русская, оба деда — художники.

— То есть рисование возникло закономерно?

— Да, это уже карма. Сразу после школы поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию…

— На кого учился?

— Я же в 1959 году родился, когда спутник запустили, естественно, хотел в космос, нас и набрали на курс космической медицины. Проучился три года, война в Афганистане началась, нам и показали космос — сказали, что в Афганистан поедем. Я не очень бравый казак, уехал на первый советский рок-фестиваль в Таллинн. Да, а потом по хипповским делам попал в Москву.

— Была и такая страница?

— Причем учти, это конец 1970 х.Неприятности с советским режимом у меня, конечно, случались, я же и в день смерти Ленина родился, так что по жизни — антисоветчик. Но как с моей стороны наблюдалось юмористическое отношение к системе, так же и у власти — ко мне, мы друг друга терпели. Как на хиппаря милиция обращала на меня самое пристальное внимание. В порядке альтернативы устроился на работу к очень толковому старику, адвокату, слепому еще с войны. Проработал у него полтора года секретарем-поводырем, город узнал с изнанки, с людьми познакомился. Изнутри видел советский закон и, конечно, посвящать ему жизнь не хотел. В конце концов решил пойти по стопам дедов. Но то, что интересовало, было под запретом, очень глубоко в подполье.

— Довольно крутая траектория — из адвокатов — в вольные художники. Легко дался переход?

— Я просто приходил к профессиональным людям — скульпторам, живописцам, графикам и пытался у них учиться. Учителя попадались интересные, например Алексей Попов — живой осколок авангарда 1920-х, проживший сталинское время и дотянувший до 92-х лет. Я был у него последним учеником. Пробовал учиться официально, но в советских заведениях профессиональному образованию уделяли мало внимания. Альтернативная художественная жизнь тоже вызывала подозрения — нужно было выполнять те же ритуалы, что и в социуме, только со знаком минус. В итоге я оказался сам по себе, в полном соответствии со своей фамилией, а университеты проходил по московским пивнушкам тех времен. Еще были живы монстры, шикарные типажи: в одной пивной работал уборщиком человек, который служил охранником у Сталина, встречались звезды 1960-х, которые сумели сохранить совесть, — шестидесятники, что с Горбачевым делали перестройку, в подметки им не годятся. В пивной же подружился с замечательным человеком, кстати, вашим земляком, из Днепропетровска — Сашей Янгелем, сыном того самого академика Янгеля, директора «Южмаша». Поэт, светлая голова, был капитаном КВН Днепропетровского авиационного института, а потом МАИ, в его команде состояли теперешние записные юмористы, типа Задорнова или Измайлова, но Саша был выше их на десять голов. Вот через него я стал последним советским цензором. Все рок-группы, по крайней мере выступавшие или гастролировавшие в Москве, прошли через мои руки.

— Значит, ты работал, согласно тогдашней терминологии, литовщиком всего СССР?

— Звучало иначе — методист Научно-методического центра главного управления культуры Мосгорисполкома. Сидишь, кум королю, 33 района в подчинении, пресс-папье, папки, справки бесконечные. Одним словом, чиновник, держиморда, правда, с очень маленькой зарплатой. В очереди там стояли все, кто тогда выходил из подвалов, — Агузарова, Мамонов, чтоб я им залитовал тексты. Так мало того, чтобы залитовать, надо их потом и зарегистрировать по статусу выступлений. Как это происходило — отдельная история. В темной комнате собирается руководство, люди показывают программу, а ты, как большой начальник, должен их легализовать под свою ответственность.

— Представляю себе Мамонова в этой темной комнате…

— В темной комнате был я, а Мамонов — на сцене! Понимаешь в чем дело? Ну к кому люди приходят литовать текст? Конечно, к КГБисту. А у меня дома вечером — бедлам, богема, подвижники перестройки, с утра же иду в контору: гроссбух, галстучек... К счастью, цензура пропала вместе с государством. Советская власть еще, под самую завязку, дала мне, чуть ли не последнему, медаль ВДНХ: работницам Выставки понравились мои картинки, они меня пригласили и вручили медаль, что приятно.

— С капитализмом сложнее было наладить отношения?

— Я легко вписался в так называемый художественный рынок. По крайней мере, мог позволить себе делать картины, продавать их и на эти деньги содержать семейство. Потом дети с их мамой уехали в Англию…

— А ты почему не уехал?

— У меня врожденная чистоплотность. Может, от большого ума, от украинской хитрости не стал играть в эти игры. Да и потом, мы там все равно как инопланетяне. Хотя в том же Лондоне много украинцев — в основном потомки тех, кто имел польское гражданство до 1939 года. Их после Второй мировой Англия приняла с очень сильным поражением в правах, они не имели права получать высшее образование, работали на фермах и строили дороги. Сейчас-то уже лучше: я встречал продюсеров Би-Би-Си с украинскими фамилиями, есть в центре Лондона памятник Владимиру Крестителю Украины, украинские костел, клуб, университет, иногда, на окраинах, проходят концерты звезд украинской эстрады, но все это не просто на задворках, а в принципе вне культурного пространства. Мы там как были иностранцами, так и останемся еще очень долго.

— А насколько ты сам ощущаешь себя иностранцем по отношению к Украине?

— В последние годы я на родине выставлялся несколько раз, в Киевском русском музее была очень хорошая экспозиция. Я совершенно не избегаю Украины, просто, видимо, еще время не подошло.

— Возможно, ты не готов?

— Да и, может быть, в Украине нет необходимости в экспортных художниках. Я же давно в Москве — отрезанный ломоть. С моей стороны нет совершенно никакого отрицания. Придет время, когда мое присутствие как художника будет нужно, и как-то это срастется.

— На Западе у тебя «срослось», очевидно, быстрее?

— Да, уже в 1991 году у меня был огромный спектакль на Эдинбургском фестивале, после — нормальная профессиональная жизнь, много работ, поездок, иногда весьма смешных. Последняя выставка в Лондоне состоялась в очень оригинальном месте, все посольство смеялось, когда я получал визу, потому что приглашение пришло от паба White horse. Знаменитейший, старый лондонский паб, символ города, — на первом этаже — пиво, на втором — галерея, в основном для английских художников. Я там был первым иностранцем. Получил визу в паб, продал работы, пожил со своими детьми. Сейчас вернулся и опять работаю, иногда выпиваю.

— Одним словом, по канве биографии ты выглядишь стопроцентным счастливчиком.

— Счастливчик не только в жизни, но и в том, что я художник. Это мое убеждение, если можно так сказать. Детей у меня орава: трое в Англии, трое в Москве. Старший здесь уже адвокат, заканчивает университет, меньшему — годик. А тем моим, кто в Англии, — по 16-17 лет — совсем британцы, там тоже в порядке. Счастье, знаешь ли, такой вирус, которым можно заражать окружающих. Новалис говорил, что искусство — это то, что остается после хороших людей, когда они были счастливы. Вот так и я — пытаюсь быть хорошим и счастливым человеком. Это часть моего ремесла.

— Какое послание ты вкладываешь в свои работы?

— В меня уже многое вложено людьми, которые жили до меня. Я то не с Луны свалился. Родился в определенном месте, в определенное время, и у меня были замечательные предки. От одного деда у меня остался портрет — в углу висит, а от второго — икона, на которой написана очень простая фраза — «Любите друг друга». И мне этого достаточно. Искусство и любовь — прежде всего.

— Но истории, в которые, я знаю, ты попадать мастер, на твою живопись тоже действуют?

— Очень трудно сказать. Я не делаю разницы — вот сейчас живу, а сейчас работаю. Все вместе. Нужна просто способность видеть. Я беру из помойки ящики из супермаркетов, куски дерева, поломанные игрушки, гнутые гвозди. Ведь мусор — это вещи не на своих местах. Я просто нахожу место, которое у этой вещи должно быть. Если Господь создал ржавый гвоздь или разломанную коробку, она меня больше волнует, чем кусок каррарского мрамора, красивый сам по себе. У меня не хватит таланта вступить в отношения с мрамором. А с коробкой проще. Могу ее помять, полюбить, испортить или создать что-то классное.

— Припоминается один фантастический рассказ, где дети тоже тащили в дом всякий хлам, и однажды, сложив его правильно, перенеслись в иное измерение.

— Конечно, почему нет? Ты гармонизируешь мир! Китайцы говорят, что в работе есть тушь и кисть — иными словами, материал, с которым ты работаешь, и характер, который ты представляешь. То, какой ты в жизни, потом реализуется в том, что делаешь. Я могу не знать человека, но, увидев его работу, легко определю, что он пошляк или что я должен снять перед ним шляпу. Важно то, какая у тебя душа. Форма, жанр, стиль — так, для дураков, а суть — всегда одна.

— По поводу формы все же вопрос есть. Как ты пришел от картин к игрушкам?

— Чисто бытовой выбор. Еще совсем молодым я часто бывал на дачах под Питером. Там находится молельный дом баптистов с небольшой мебельной фабрикой и кучей деревянных обрезков. Я в жизни с деревом не работал, с ножом не имел дела, но, как истый украинец, набрал для запаса полный дом обрезочков, «щоб було». Пять лет назад на Пасху решил нарезать деревянных крестиков. С этого и начались игрушки. Я понял, что творю в объемной форме то же, что и на плоской картинке. Плюс масса возможностей, могу включать туда разные детали, кинетические, музыкальные — сейчас у меня проект музыкальных инструментов. Грубо говоря, я просто увеличил собственную жилплощадь в искусстве. Уже есть задумки, связанные с компьютерной анимацией, когда игрушки превращаются в виртуальные объекты. От топора до компьютера у меня действительно один шаг.

— Кого ты больше всего любишь воплощать в игрушках? Есть любимые персонажи?

— Деревяшка сама знает, кем хочет стать. Мне главное — не ошибиться. Материал мне подсказывает, кто он — буратинка, или ангел, или какой-нибудь крокодил. Я называю их игрушками, они игрушки и есть. Мне не нравится, когда все всерьез — искусство серьезное, жизнь серьезная. Легче надо все воспринимать.

— Ты вот их любишь, а они от тебя, как все дети, эгоистично разбегаются…

— Они умнее и лучше меня. Если бы я жил в тех условиях, в которых живут мои работы, я бы, наверное, с тобой не встретился. У них судьба благополучнее, и они меня приглашают к себе в гости. Я же много путешествую, живу у людей, которые имеют мои работы, то есть живу в гостях у своих работ. Я их ем, я с ними сплю, я им нравлюсь, они мне дают билет на путешествие. Я и они — суть одно.

РУСАЛКА (реальная история от Бурьяна)

Мы с женой путешествовали по Шотландии и совершенно случайно попали на островок Айона. Считается, как я потом уже узнал, святым местом, потому что с него началось крещение Британии. Именно туда, по преданию, приплыл из Ирландии на корове их первокреститель, святой Колумбо. Островок абсолютно дикий, ветры, населения человек сорок. Пока мы там бродили, начался мощный океанический отлив: Атлантика отошла и обнажилось несколько сотен метров земли на дне. Мы любопытные, совершенно не зная режима прилива-отлива, пошли по ней гулять и наткнулись на пещеру, часа полтора лазили по ней. Она оказалась узкой и мокрой, с жутким эхом. Мне вдруг словно шепнул кто-то — надо уходить. Там даже развернуться нельзя толком. Вылезаем — а уже по колено воды, прилив сбивает с ног. Не знаю, откуда взялись силы, как выбрались. Но самое интересное, что, когда я тянул Катю за руку в этой пещере, у меня было абсолютно четкое ощущение, что передо мной что-то физически теплое, как живое человеческое тело, прямо передо мной, ведет меня. Выплыли, сели на берегу в палатке, отдышались. А когда попали в местное аббатство, самое старое в Англии, я рассказал монаху эту историю. Оказалось, эта пещера открывается на 4 часа раз в десять дней, обычно она залита водой. То что мы туда влезли — это ладно, там много скелетов. Но то, что спаслись, его удивило. И когда я его спросил об этом теплом ощущении, он совершенно спокойно отмахнулся — «да ну, это русалка». Оказывается, существует древняя легенда, что это русалочий остров, и там еще у Колумбо были свои сюжеты с русалкой.

Одно дело, когда о русалках что-то пишут, болтают. Но я же собственной грудью перед собой чувствовал теплое тело, которое нас спасало, выводило оттуда к жизни…

Вот от того случая я немного поседел.