Владимир КАРАТАШ: «Просыпается наша усыпленная нация»

«Я этого ждал восемьдесят лет», — тихо говорит Владимир Михайлович, глядя в окно автомобиля, когда мы едем по Кировограду. Так он реагирует на машины с прикрепленными украинскими флажками.

89-летний Владимир Караташ — один из участников легендарного Кенгирского восстания, едва ли не крупнейшей за все годы существования ГУЛАГа, по словам Александра Солженицына, забастовки единства. Мало кто знает, но на территории современной Кировоградской области (часть Гайворонского и Головановского районов) действовала сотня Стального, членом которой стал тогда еще семнадцятилетний Владимир. Кенгирское восстание, 12 лет концлагерей, пять месяцев пребывания в камере смертников в ожидании расстрела, помаранчевая революция и Революция Достоинства. Обо всем этом Владимир Михайлович может рассказывать не по слухам, а из собственного опыта. Большая (и не важнейшая ли) часть его воспоминаний воплотилась в книге «На баррикадах Кенгира», на днях во второй раз переизданной издательством «Український пріоритет» и представленной в Кировограде. В ней описана судьба отдельного человека, несокрушимого патриота и борца за Украинское государство, сквозь призму трагических событий, которыми «богат» ХХ век.

«Я БЫЛ «НАПАКОВАН» УКРАИНСКОЙ ИДЕЕЙ»

— Владимир Михайлович, защищать страну можно было и в составе Советской армии, ведь вам уже было 17. Как случилось, что вы вступили в ОУН?

— Нас хорошо научили, что Советский Союз — сильное государство и 18 миллионов нашего войска легко разобьет «врага» на его территории. А уже через восемь дней после начала войны немцы были в нашем селе. Помню, как-то в воскресенье мы собрались в церковь, а заезжий немецкий комендант стал требовать, чтобы все шли на поле работать. Тогда впервые у нас с братом возникла мысль о том, что с этим надо бороться. Как-то случайно мы натолкнулись на какого-то ОУНовца и получили первую листовку, прочитав которую, обозначили для себя конкретные ориентиры: там были призывы к борьбе за Украину. Это была весна 1942 года. До этого нас научили, что нашими героями является Буденный и Чапаев, а здесь у нас открылись глаза на то, что мы — украинцы. Той весной мы создали в селе свою организацию ОУН из пяти человек. Когда через наше село отступала Красная армия, у одного красноармейца я увидел на телеге автомат ППД. Сердце затрепетало. С этим автоматом, а еще с 12 топографическими картами, которые тоже «одолжил» у красноармейцев, я и пришел в сотню Стального. Я уже был «напакован» украинской идеей, был готов променять все на Украину, — рассказывает Владимир Михайлович.

Впоследствии он вместе с отцом был арестован и приговорен к расстрелу. Владимир сумел бежать, отца же немцы расстреляли. Прошло немного времени и Караташа приговори за откровенную борьбу за Украину уже советские «освободители» — на этот раз к восьми годам концлагерей, из которых за организацию изготовления оружия получил еще один страшный приговор — расстрел. Владимир Михайлович, рассказывая историю своей жизни, добавляет: «Не сойти  с ума в камере смертников мне помогали Шевченко, Леся, Франко. Я сорок страниц «Гайдамаків» до сих пор знаю наизусть!» Впоследствии, после смерти Сталина, приговор был заменен на 25 лет концлагерей.

Так Владимир Караташ оказался в Казахстане — в лагере «Степлаг» вблизи поселка Кенгир. По разным данным, в этом концентрационном лагере находилось около двенадцати тысяч узников, 80% из которых составляли украинцы. Запрещение писать письма (только два в год, и то под надзором цензуры), голод, откровенное издевательство надзирателей, отношение к заключенным как к рабам — все постепенно угнетало и побуждало заключенных к акту неповиновения, который вылился в массовое восстание.

«КТО БЫЛ НА МАЙДАНЕ — ВОТ ИМЕННО ТАК БЫЛО У НАС В КЕНГИРЕ»

— Все началось с того, когда на Паску, проходя мимо колонны ребят, кто-то из колонны девушек крикнул «Христос Воскрес!», а ему и ответили: «Воистину Воскрес!» Мгновенно один из надзирателей полоснул по толпе автоматной очередью. Погибло 13 человек... Эта трагическая история всколыхнула весь лагерь, а когда был убит заключенный, у которого через два дня заканчивался срок, лагерь загудел.

Ко всему в лагере появилось 600 уголовных заключенных (власть надеялась, что они повлияют на нас так, что мы и забудем о неповиновении), но и с ними нам удалось найти общий язык: мы убедили их, что вместе надо бороться против рабского отношения к нам. Мы решили в знак протеста не выходить на работу. Впоследствии все же вышли, но быстро убедились, что никто и не собирался делать какое-то послабление — мы и дальше оставались рабами. А Сталин же умер! А Берию расстреляли! Где же обещанный пересмотр дел?

Во время восстания, которое началось 16 мая 1954 года, было так, словно у нас на Майдане: все родные, все свои. Мы разрушали стены, разделявшие секторы лагеря, строили баррикады из стульев и скамеек из столовой. Столько деталей вспоминается, всего и не рассказать... Мы продержались сорок дней! Но когда я увидел, как танки давят женщин, как одним выстрелом снайперов были убиты все двести с лишним наших часовых, понял: революция закончилась, — вспоминает Владимир Михайлович.

После восстания дело Владимира Караташа рассматривала специальная комиссия во главе с Леонидом Брежневым. Заслушав материалы дела, Леонид Ильич попросил Караташа собственными словами пересказать историю своей жизни. Тот, не растерявшись (а надежда на амнистию даже не теплилась, терять было нечего), рассказал, как истязали украинский народ все эти годы. Не забыл вспомнить времена НЭПа, Голодомор, раскулачивание, рассказал о том, как издевались над украинскими патриотами в концлагерях, скольких из них было замучено. На что Брежнев, по словам Караташа, ответил: «Таких людей надо награждать, а не расстреливать!» И подписал документ об освобождении.

«МОЕ ДЕЛО — ПОДАВАТЬ ПАТРОНЫ»

После так называемой амнистии Караташ поступил в университет, а затем 25 лет проработал учителем английского языка в родном селе. (В Побужском его называют или Англичанин, или Бандеровец.) Конечно, мы не могли не спросить у Владимира Михайловича о том, как он оценивает события, происходящие в Украине сегодня и происходившие несколько месяцев назад. Он пристально следит за всеми новостями и проводит параллели между Кенгиром и Майданом.

— Дело в том, что и тогда, и сегодня восставали одинаковые узники режима, которые верили в то, что единство стремления разрушит сложившуюся систему. Я чувствовал подобные эмоции в 1954-м и в 2014-м, стоя на Майдане. Можно ли утверждать, что результаты мы получили разные? Я не знаю. В одном точно уверен: заиграла украинская кровь! Мы опять боремся за волю, а значит, просыпается наша усыпленная нация. Я несколько раз ездил на Майдан, когда там уже стреляли, мы с сыном пересылали деньги (первые полторы тысячи я отдал казаку Михаилу Гаврилюку, потому что мне ребята рассказали, что его семья бедствовала, пока тот стоял на баррикадах. В целом пожертвовал на Майдан около 15 тысяч (пенсия у В. Караташа около двух тысяч гривен.         — Авт.), ребята отчитывались, куда их потратили, а я сказал: «Не отчитывайтесь мне, мое дело — патроны подавать». Сегодня я уверен, что Украина будет единой и унитарной, никакие сепаратисты нас не разъединят. Вот только как это произойдет, сказать не могу.