Владимир ОГЛОБЛИН : «Чиновники не понимают, из чего состоит театр»
Владимира Николаевича Оглоблина с полным правом можно назвать корифеем украинского театра. Его жизнь совпала с самыми разными событиями в жизни общества, которые так или иначе на ней отразились. Основными творческими вехами в его жизни стали Харьковский театр имени Т.Г. Шевченко и Киевский театр имени И. Франко, но в качестве приглашенного режиссера его старались заполучить многие театры бывшего Советского Союза. Он всегда казался режиссером, знающим некую формулу успеха — все спектакли Оглоблина шли неизменно с аншлагами. О его характере говорили, как о сложном, но чаще всего это было связано с неумением и нежеланием молчать, когда видишь неправду или несправедливость. Этим летом Владимиру Николаевичу исполнилось 85 лет. Он по- прежнему работает и... выращивает цветы. На балконе у Владимира Николаевича и его жены, актрисы Елены Федоровны Лицканович, растут даже гигантские, в человеческий рост, кактусы.
— Владимир Николаевич, вы начинали работать в театре при другом общественном строе. Нельзя быть «свободным от общества» и простому человеку, а уж деятелю искусств и подавно.
— У меня за мою жизнь в театре двадцать шесть снятых со сцены спектаклей — и в Украине, и в России. То мне национализм «шили», то пацифизм, то вообще неизвестно что. Я же не вступал в партию — это была моя принципиальная позиция. Вызвали меня как-то в ЦК и спрашивают: «Почему в партию не идете?». А я ответил: «Понимаете, есть вера в Бога, а есть служение в монастыре, то есть рабство. Так вот, я верю во все коммунистические идеалы, считаю себя строителем коммунизма, но в партию не пойду, потому что не хочу быть рабом!». Они там рассмеялись, и на этом разговор наш закончился. Но в жизни все только начиналось: мне долго не давали звания, не все, что хотелось, удалось поставить. Вот с классикой, например, у меня совсем не сложилось.
— А как с конъюнктурными спектаклями? Вас это не миновало — например, «Санитарный день» А. Коломийца в театре имени И. Франко. Правда, вам удалось сделать этот спектакль настоящим хитом.
— Хороший был спектакль! Он 150 раз прошел с аншлагом. А дело было так... У меня с Коломийцем вообще непросто отношения складывались: до «Дикого Ангела» он мне присылал свои пьесы, а я отказывался. До того дело дошло, что он на совещании театральных деятелей в Ирпене сказал: «Я Оглоблина очень ценю как режиссера, но он страшный человек», на что я ему потом ответил: «А у меня, вы знаете, все наоборот: я просто обожаю вас как человека, но мне не нравится то, что вы пишете». Потом я его пьесу «Дикий Ангел» поставил — потому что это было написано как бы о моем отце. А «Санитарный день» и ставить не собирался, пока не зашел разговор о степени уважения режиссера к драматургу — все в том же Ирпене обсуждался вопрос о том, может ли режиссер во время постановки спектакля вмешиваться в авторский текст. Я сказал, что, по-моему мнению, режиссер — профессия несамостоятельная, а посредническая между драматургом и зрителями, и если берешь пьесу, надо ее ставить в авторском варианте. У меня спрашивают: «Ну, а современные пьесы?» — «Какие?» — «Да хоть «Санитарный день»?» Я и сказал, что смогу поставить ее такой, как она написана. «Вплоть до ремарок?» — спрашивают. «Да, — говорю, — вплоть до ремарок». Так и сделал. С актерами, конечно, работал. И доказал, что драматурга надо уважать и работать на него, а не на себя. Режиссеру вообще запрещено работать на себя!
— Владимир Николаевич, вас называют единственным режиссером, работающим с актерами.
— Мне кажется, что сейчас беда с этим в Украине. И беда по двум причинам. Взять молодых режиссеров большого таланта, которые работают с актерами: Марк Нестантинер — где он? Липцин — где он? За границей. Бильченко, блистательный совершенно режиссер, где он? За границей. У каждого из этих режиссеров были свои труппы актеров, но их не поддержали. И я ходил по инстанциям, просил за них, меня слушали, но ничем не помогли — чиновники не понимают, из чего состоит театр. А таких актеров, как у этих режиссеров, нет ни в Русской драме, ни в Театре имени И. Франко — они, как цветы живые. А в наших академических театрах актеры — искусственные, сделанные цветы, они же на штампах работают. И даже очень хороших актеров не узнать, куда делась их прежняя детскость? Я почему ушел из театра Франко? Никаких же конфликтов особенных не было. Просто мне надоело сталкиваться каждый день с законченной актерской формой, когда вынимается из одного кармана один рецептик, а из другого — другой. Но в искусстве нет и не может быть рецептов: чтобы создать что-то значительное, надо, наоборот, сломать все стереотипы. Москвин когда-то говорил, что каждую роль надо начинать сначала: он признавался, что когда берет роль, трусит и не знает, как за нее взяться. Такое же ощущение и у меня, когда беру пьесу. Театральное искусство в этом смысле сродни детству: ребенок каждый день все в этом мире открывает для себя заново, отрицая уже готовые пути и подходы. А если из театра уходит детство, уходит восприятие мира, как у ребенка, театр умирает... Вот обратите внимание, животные — котенок, щенок — они же играются все время. Дети — тоже все время играют. А зрители, зачем они идут в театр? Чтобы поприсутствовать при игре и самим поиграться. И когда заканчивается в человеке — актере или режиссере — этот поиск, эта полная непосредственность и невероятная вера в чудо, театр гаснет. Что и происходит сейчас в Украине.
Есть у этой проблемы и другая сторона. Кроме тех режиссеров, которых я назвал и которым искренне, по-доброму завидую, потому что за ними и молодость, и образованность, и культура, есть ведь и другие режиссеры. С одним из последних я как-то разговаривал — у него очень плохо играют актеры — и спросил: «Вы, наверное, с ними почти не работаете?» Он очень удивился: «А почему я должен с ними работать? Они все народные да заслуженные, пусть сами готовят роль!». Вот и получается на сцене чепуха. Ведь актер себя со стороны не видит, режиссер должен быть для него зеркалом, должен лепить вместе с ним роль. Не переделывать, не ломать его творческую индивидуальность, а работать рука об руку — тогда все и получится.
— То, о чем вы говорите — принцип работы театров-студий.
— Так именно за ними будущее нашего театра — он будет вырастать именно из студий. Я сейчас вместо того, чтобы на печке лежать, работаю в киевских театрах-студиях — при Киево-Могилянской академии, в студии «Дах». Какие там актеры замечательные! Они и хотят, и умеют учиться. В «Дахе» я поставил «Шельменко-денщик» Квитки-Основьяненко, его сравнивают и с аналогичным спектаклем в Театре имени И. Франко, и в Молодом театре, и все — в нашу пользу. А ведь у меня там нет ни одной хохмы, я эту комедию как чеховскую пьесу поставил. Я очень люблю эту пьесу и прочел ее по-новому: я не издеваюсь над этими людьми, как это было модно на протяжении десятилетий, я их воспеваю. Украинцы — это мое мнение — делятся на две части: украинец-завистник и украинец-ребенок. Наш спектакль — об украинцах второй категории. А актеры в «Дахе» — такие же дети.
— А у великих актеров и режиссеров, с которыми вы работали, были эти качества?
— Ну конечно! Бучма, Юра были совершенными детьми в жизни — увлеченные, с непосредственной верой в чудо. А Крушельницкий? Удивительный, заводной, чуткий — истинное дитя. Я очень любил этих людей. И мне повезло с ними работать... Повезло мне и в том, что я наследовал курбасовских актеров. А Курбас умел работать с актерами! Антонович, Радчук, Бондаренко, Чистякова, Милютенко, Бучма — какие это были мастера! Посчастливилось мне работать и с великими режиссерами — Нордом, Крушельницким, Юрой, Василько, Тягно, Скляренко — учиться у них.
— Недавно исполнилось сто лет со дня рождения Валентины Николаевны Чистяковой.
— Чистякова... Во-первых, она была невероятно красива — все были в нее влюблены. И актриса огромного таланта. Но очень несчастный человек. В театре ее обожали, но — только в театре. Когда заходила речь о ней, то кто-нибудь обязательно вспоминал: «А, це Курбаса жінка...» — и все. Даже такой случай был: в Москве проходил съезд театральных деятелей, и для выступления на нем выбрали почему- то не Юру или Крушельницкого, а меня. И я в своем докладе большой абзац посвятил Валентине Николаевне — вычеркнули. Ну а когда пришла реабилитация Курбаса, ее уже в живых не было...Но так ведь поступали не только с ней, многих талантливых актеров сознательно предавали забвению. Так же ущемляем был в свое время Радчук — великий актер, Титов, фамилию которого вообще мало кто сегодня помнит — он при немцах работал, поэтому его и «забыли». О Гирняке почти ничего не известно — так он хоть за границу уехал. А многие актеры просто продавались власти. Надо написать, что Курбас такой-сякой? — Пожалуйста! Вообще же Курбасу национализм и формализм «шили» зря — он был настоящим глубоким реалистическим мастером, но — с поиском. Так и Мейерхольд начинал с поиска, а закончил реализмом. Это были два человека сходной судьбы, которые далеко двинули драматический театр — и не только в смысле творческого метода, но и в отношении актеров, которых они в прямом смысле слова воспитывали. Оба эти режиссера ушли — расстреляны, а выращенные ими актеры работали в разных театрах. И, на мой взгляд, именно за театрами, в которых растят, воспитывают актеров, работают с ними, будущее. Так, например, у Гната Петровича Юры был прекрасный реалистический театр, но работал он на приглашенных актерах. Это не хорошо и не плохо — просто другое видение театра, и это не театр будущего.
— Владимир Николаевич, многие ваши спектакли о любви. Вам удалось разгадать ее вечную загадку?
— Любовь — главное чувство в жизни любого человека. Но сейчас это для меня лично очень больная тема. Налицо какая-то невероятная крайность: я не святоша, но очень возмущен тем, что так открыто проповедуется секс. Это же страшное воровство у молодежи, когда любовь, в том числе и первую, превращают в спорт. А то, что это делают театр и кино, меня до глубины души возмущает! Ну и совсем непозволительно, когда подобными сценами иллюстрируются классические произведения, ибо классика — понятие святое. Режиссер, ставящий классику, должен помнить, что в любом случае самым талантливым во всей постановочной группе будет автор. Любовь — это вечная тайна, и во взаимоотношения мужчины и женщины могут быть посвящены только двое. Показывать на сцене или экране всевозможные способы секса все равно, что убивать Бога в человеке, духовность убивать. Для меня это муки! Я считаю очень талантливым человеком Виктюка, но его талант направлен явно не в ту сторону. Я когда-то поставил «Коварство и любовь» без единого поцелуя, потому что это — не продается. Любовь — это прежде всего красота и чистота. И я не потому так говорю, что старый — я и мальчишкой так думал.
