Юрий НИКИТИНСКИЙ: «Писателю нужен стимул в виде издательских предложений»

Сегодня в гостях у нашей газеты известный детский писатель Юрий НИКИТИНСКИЙ. Мы рады поздравить его с пятой книгой — «Обережно! Пiнгвiни!» (предыдущие — «Летела корова над облаками...», «Детектив понарошку», «Книгоед» (в соавторстве с В. Ареневым), «Последний урок»), выход которой готовится в издательстве «Зелений пес» братьев Капрановых. Это первая книга Никитинского на украинском языке. Один из главных ее героев — пингвин Михильсон. Отсюда и первый вопрос.

«У КУРКОВАНА ПИНГВИНОВНЕТ ЛИЦЕНЗИИ»

— Основной специалист по пингвинам в Украине — Андрей Курков. Что ж это ты увел у него главного детективного героя?! У нас будет теперь два писателя-орнитолога?

— Я, честно говоря, читал только детские вещи Куркова, а не детективы. Однако мой пингвин рожден еще в 1992 году.

— Ты обвиняешь Куркова в краже? Курков рассказывал, что у него пингвин жил дома, где он изучил его повадки. А ты чего взялся за это пернатое?

— Просто хотел подобрать наиболее экзотическое существо, похожее на человека.

— На генетические эксперименты вроде создания Эдуарда Успенского тебя не тянуло?

— Да, на Чебурашку не хватило. Пингвин стал его достойной заменой. А у Куркова на пингвинов, думаю, нет лицензии.

— Почему у него фамилия Михильсон? Да еще и через «и» во втором слоге, хотя еврейский оригинал, кажется, через «е»?

— Это Ильф и Петров виноваты. Бендер давал Воробьянинову удостоверение на имя Конрада Карловича Михельсона. А с «и» — случайная ошибка. Но за годы она прижилась и теперь это — авторская находка.

— Ты издаешь книгу со своей любимой художницей Чернышевой?

— Нет, на этот раз издательство весь технологический процесс взяло в свои руки. И меня радует, что я отстранен от этих обязанностей. Прислали уже готовые картинки и в целом они мне понравились. Впечатлили — пингвин там выглядит как инопланетное чудовище! Такой страшный клюв и когти! Еще тот монстр! Мне хотелось поглядеть реакцию художника на текст, без моего непосредственного влияния.

— Вот он и обнаружил твое подсознательное эго, внутри ты — монстр?

— Видимо, да (смеется). Но другой главный герой повествования — мальчик — вполне нормален.

— Природа дуальна, вот в книжке она и разделилась на божественную и животную: лучшее досталось ребенку, остальное — пингвину...

— Зато племянница Михильсона — Джиги-Джиги — добрейшее существо. Она, например, залатывает озоновые дыры.

— А что, реальная опасность?

— Посмотри на экологию.

— Я больше смотрю на предвыборную политику. Вот где действительно — кошмар.

ПРОДЕЛКИ ЧЕРНОЙ РУКИ

— Может быть, но в политику я стараюсь не лезть. Хотя в четвертой части у меня будет даже речь президента. А насчет кошмара — предполагается издание моих ужастиков. Я взял традиционные детские страшилки, вроде рассказа о Черной Руке и придумал истории в виде коротеньких рассказиков. Они почти все заканчиваются весело.

— Помню, помню: «Взяла Черная Рука мальчика и отвела его на тот свет...».

— Да, но они же потом вернулись. В финале-то Черная Рука устроилась работать стоп-краном.

— А она не подастся потом в Правые Руки какому- нибудь министру?

— До этого не дошло. Но поживем — увидим. Не все ж ей в стоп-кранах мыкаться... Мне звукожериссер Евгений Ступка (он записывал Земфиру, «Ночных снайперов») предложил дополнить эти истории, для того, чтобы выпустить с ними компакт-диск детских ужастиков.

— А вот рассказик о полигоне возле дома? Когда мальчики пошли жаловаться на воронки, генерал дал им пушку и объяснил, что если попасть снарядом рядом с воронкой, то от взрыва она засыпается. Правда, появляется новая воронка, но это уже другая проблема. Не напоминает ли эта чехарда современные методы борьбы с терроризмом?

— Я не брал в расчет современность, эта вещь написана еще в 90-м году. Ты из меня предсказателя делаешь? Думаю, любое стоящее произведение — модель действительности. И каждый находит там свои подтексты.

«МОЙ ТВОРЧЕСКИЙВЕЧЕР ПРОХОДИЛВ БОЛЬНИЦЕ ПАВЛОВА»

— Традиционный вопрос детскому писателю: ты что не растешь? Как это тебя угораздило?

— Начинал я как взрослый писатель. Пытался сочинять иронические стихи и рассказы. Но никто их не принимал. Для юмористических журналов они казались не слишком смешными, а для серьезных — не слишком серьезны. В период этих шатаний из моря книг всплыл Хармс и Олег Григорьев — мой любимый поэт. С его программным: «Сидоров Сазон воробьев кормил, бросил им батон — десять штук убил». Сначала это стихотворение я знал как народное, а потом у него обнаружился автор. Для меня это было открытием. Моя ниша — ироническая детская литература, которая должна быть интересной и детям, и взрослым.

— Я знаю, ты часто выступал на рок-концертах перед молодежной аудиторией. А выступал ли ты в школах? И если да — какова разница в восприятии детей и взрослых? Над чем смеются одни и другие?

— Особой практики у меня не было. Единственный мой сольный вечер с детьми проходил в больнице Павлова. Это получилось случайно. Один мой знакомый устраивал там рок-концерты (приглашал «Братьев Гадюкиных», Мамонова). Я вел их в качестве конферансье. А тут прихожу — он вдруг объявляет мой авторский вечер. Я почитал детские стихи, потом были записки из зала. Дети смеялись, но запомнить нюансы их реакции я не мог, поскольку был ошарашен внезапностью происходящего. Все-таки — психбольница! Думал, может душить начнут? Оказалось, там сумасшедших меньше, чем в обычном троллейбусе. Во всяком случае, с виду.

— Я с ужасом прочитал твою краткую биографию на сайте, в ней было все: переломы костей, гепатиты. Вот только с психическим здоровьем — вроде без отклонений.

— Тьф, тьфу, тьфу. Хотя связи никогда не помешают.

— Если взять Остера или Григорьева — это парадоксальный черный юмор, как и у тебя. Но там не присутствует некая морализаторская нотка, которая была бы не лишней в детской литературе.

— Наверное, в детстве я объелся советскими произведениями с большим морализаторским уклоном и у меня выработался на это иммунитет.

— Но если взять поздних советских классиков — Успенского и Носова — у них четкое представление, что такое хорошо и что такое плохо. Незнайка — иррациональное начало, Знайка — рациональное.

— Я не считаю, что в моих вещах — только темная сторона медали. Даже если говорить о книге «Последний урок». Там явная лирическая интонация!

— Это правда, ты один из немногих детских писателей, который касается темы любви. Ты будешь продолжать цикл подобных произведений?

— Даже хотел написать на эту тему «Стихи для девочки» про Ленку Лампочкину (одну из героинь «Последнего урока»), но не сложилось. Запал прошел. Для писателя нужен стимул в виде издательских предложений. Вот сейчас, например, братья Капрановы предложили написать роман для подростков, объединив разные рассказы одной сюжетной линией. Там как раз хватает моралистической интонации, но не впрямую. Тема — секс, наркотики. Однако мораль является следствием не слишком хороших финалов. А наукообразные или воспитательные вещи пусть пишут ученые-психологи вроде Владимира Леви.

Правильно, а Юрий Никитинский пусть пишет свои — УЖАСНО ВЕСЕЛЫЕ. Публикуем большой отрывок из его новой книги и маленький — из старой.

Как мы погуляли

Мы с Михильсоном вернулись из магазина «Книжки для детей Африки и Антарктиды» (покупали Михильсону книгу «Как вырастить помидоры в условиях жаркого лета и холодной зимы»). Мы стояли в дверях и смотрели, как папа с мамой танцевали рок-н-ролл и били посуду. Мама радостно сказала:

— Папин ансамбль будет записывать компакт-диск и едет выступать с концертами по городам Киевской области!

Мне стало радостно за папу: он уже давно мечтал о записи альбома. От радости я взял и разбил старинную китайскую вазу, которую мне подарили в день моего рождения. В квартире сразу стало тихо, и даже птицы за окном перестали каркать. Я понял, что вазу бить не стоило, и сразу заплакал, чтобы на меня не сильно сердились. Папа тихо сказал:

— На счастье.

Тогда мама подошла к серванту и достала дорогой сервиз, подаренный маме и папе к свадьбе. Мама улыбнулась и кинула сервиз на пол. Папа взял молоток и разбил телевизор. Михильсон пошел на кухню и стал бить оставшуюся посуду. Я подошел к серванту и разбил стеклянные полки. Мы веселились во всю! Когда мы разбили все окна в доме, на шум прибежали соседи и начали ломать шкафы. А другие соседи стали выносить наш кожаный диван. Тогда папа закричал:

— Ломать — да! Выносить — нет!

И ножом вырезал на диване звездочку. Приехала милиция и подожгла наш дом. Когда дом как следует разгорелся, то приехали пожарные и потушили пожар. Тогда все набросились на пожарную машину и разобрали ее на мелкие части. От нашего дома остались только обугленные обломки. Папа загрустил, но ненадолго. С криком «ура!» он кинулся к соседнему дому… К обеду от нашего квартала остались только воспоминания. После обеда все собрались возле нашего дома (возле того места, где наш дом БЫЛ) и решили отстроить все заново. Позвонили на строительство и заказали строителей. Вечером в нашем квартале стояли новые дома, и были они во много раз лучше прежних. Соседи приходили к нам, приносили разные сладости и благодарили за отличный отдых и новые дома. Мы с Михильсоном всю ночь ели подарки!

Рыцарь

Стасика я не боюсь. Стасика я — одной левой. Синяки с его глаз не сходят.

Вовку Босоножкина тоже не боюсь. Вообще в нашем классе никого не боюсь, всех побью.

С Нинкой Кухарук только драться не буду. У нее черный пояс по каратэ. Чего мне с ней драться? Не по-рыцарски это.

Кто-то в нее влюбился

Трубку подняла Юлька.

— Алло, — сказала она. Для солидности я немножко помолчал, а потом нажал на рычаг. Через пять минут я позвонил снова.

— Алло, — обиженно произнесла Юлька, — говорите!

Я шумно вздохнул и нажал на рычаг — пусть, глупая, думает, что в нее кто-то влюбился! А я завтра опять позвоню.