Дневник эмигранта

Слишком долгим был путь этой книги к читателю. Она собиралась почти из лоскутов, а первые строки ее начеркивались на пути к эмиграции, спешно, на страницах из записной книжки («обрывках»), под пулями братоубийственной войны. Не случайно и название ее — «Обрывки из моего дневника». Шла эта книга из далекой Австралии, из Сиднея. Наконец в этом году она издана в Москве и заняла надлежащее место в книжных фондах Национальной библиотеки Украины им. В.И. Вернадского.

Жизнь автора этой книги — Дмитрия Васильевича Скрынченко — вобрала в себе несколько исторических эпох: она начиналось при императоре Александре ІІ, а завершилась на чужбине, в Югославии.

Дневник для эмигранта — словно глоток свежего воздуха, именно ему доверяет он свои потайные мысли и чувства. Да еще это летопись эпохи, и мемуары очевидца, его дневники особенно значимы для истории. «Писать дневник особенно следовало бы нам, эмигрантам, — утверждал Дмитрий Васильевич, — но удастся ли мне это сделать, не знаю...»

К счастью, ему это удалось. В творческом наследии Дмитрия Скрынченко, составляющем свыше 500 трудов по философии и богословию, педагогике и истории, именно дневник стал выдающейся литературно-исторической памяткой эпохи ХХ века.

Следовательно, посмотрим в прошлое...

НА ИЗЛОМЕ ИСТОРИЧЕСКИХ ЭПОХ

Семейные корни предков Дмитрия Скрынченко — из Воронежской земли, откуда и происходил его великий земляк Иван Бунин. Как и у многих русских интеллигентов, в частности Михаила Булгакова, его предки принадлежали к «колокольным дворянам», то есть к сословию духовенства. Еще сызмальства в селе Дмитрий поставил себе цель — «...добиться всеми силами получить высшее образование...»

Незаурядный талант и чрезвычайная целеустремленность помогли ему с успехом пройти курс обучения в Воронежском духовном училище и семинарии, а затем в 1901 году блестяще окончить Казанскую духовную академию. Итогом многолетнего труда и духовных исканий 27-летнего выпускника академии стало произведение «Ценность жизни по современно-философскому и христианскому учению», посвященное вопросам православной этики, за которое Дмитрий Скрынченко был признан достойным звания кандидата богословия с предоставлением ему права преподавать в духовных семинариях.

По-видимому, именно историческое время начала ХХ века заставило его выйти далеко за пределы своей педагогической деятельности и погрузиться в водоворот общественно-политической борьбы. В Минске он проявил себя ярким публицистом, а в дальнейшем и выдающимся редактором газет «Минские епархиальные ведомости» и «Минское слово». Публицистическую деятельность успешно продолжает он в Житомире, а впоследствии — в Киеве, куда приглашен был преподавать историю во ІІ классической гимназии.

То были времена незабываемые, когда, как вспоминал киевлянин Михаил Булгаков, «...в садах самого прекрасного города нашей родины жило беспечальное юное поколение... Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история».

Революционная буря 17-го года, а в дальнейшем и гражданская война кровавым колесом прокатилась по территории страны. Жестоким преследованиям подверглись и представители православной церкви, не миновали они и Дмитрия Скрынченко. С прибытием в Киев Льва Троцкого летом 1919-го начался кровавый кошмар «красного» террора: истреблялась интеллигенция и состоятельные прослойки населения.

Именно «красный» террор побудил Дмитрия Скрынченко уйти за границу.

«БЛАЖЕННЫ ИЗГНАННЫЕ ЗА ПРАВЕДНОСТЬ...»

Эти строки из Евангелия вспоминались ему в эмиграции, в Югославии, куда прибыл он в начале 1920 года. В министерстве образования Дмитрию Васильевичу предложили преподавать русский язык в женской гимназии города Нови-Сад.

Об обстоятельствах своего вынужденного отъезда он вспоминает в дневнике (болели 10-летний сын Анатолий и жена Александра Ивановна, категорически отказывалась ехать теща). Но он еще имел надежду на возвращение.

С первых дней своего изгнания Дмитрий Скрынченко делает заметки карандашом на лоскутках бумаги, из которых сложится впоследствии дневник, который помогал ему угомонить душевную боль и тоску по семье, ему свойственна чудотворная возможность очищать душу, словно водокрещение. «Жить без семьи, без детей, не видеть их роста, воспитания — какая это страшная казнь...» — запись в июле 1920 года. Мысленно он всегда рядом с семьей: «Сегодня Воздвижение Креста Господня; дни теплые, прелестные, а как там?». Моральные страдания возносят его чувства на небывалую высоту, к благородным поэтическим образам: «Сегодня вечером с криком пролетели над городом дикие гуси... может быть, они пролетали над Киевом?». Горькие размышления над собственной жизненной драмой и трагической судьбой Родины словно преследуют его: «Буря, страшная буря сгубила мою Родину, разбила миллионы семей...» С тревогой узнает о страшном голоде 1921 года: «... Печатаются потрясающие известия о голоде в России; сердце сжимается от боли за семью и Родину». О неласковом приеме, ожидавшем его, Дмитрий Васильевич писал: «Монахи скупы, жмутся дать лишний кусок хлеба...» Как дармоедов воспринимает эмигрантов рабочий люд: «проклятый Рус, я на тебя работаю». В отчаянии Дмитрий Скрынченко запишет в дневнике в июле 1921 года: «Милая Родина, как хотел бы отдать тебе свои последние силы, как тяжело, мучительно есть кусок хлеба на чужбине...»

С осени 1922-го он наведывается в дипломатические учреждения Белграда, получает там визу для семьи на выезд в Югославию. Однако все напрасно: «Получил ужасное письмо из Киева: семье не позволено выехать... Господи, сжалься над нами...»

Отныне оставалась переписка, в которой жил семейными делами. Обходными путями направлял семье письма и деньги, что сэкономил с мизерной эмигрантской платы. С началом массовых репрессий в СССР переписка прекратилась.

Чтобы утолить боль разлуки, Дмитрий Васильевич полностью погружается в работу: постепенно приобщается к общественной и религиозной жизни эмигрантского общества. Он активно участвует в жизни Русской Православной церкви за рубежом, а с 1927 по 1941 г. постоянно избирается главой местной Русской Матицы, культурно-просветительской организации эмигрантского общества. Новый период в жизни предоставил новый толчок его энергии, отвлек мысли от моральных страданий. «...Созданное мной крупное культурное дело у всех на виду...» — с гордостью записал он в дневнике.

40-летие своей педагогической деятельности Дмитрий Скрынченко встретил в августе 1941 года, когда в Югославии уже бурлила война. Разорванную пополам страну топтали сапоги иностранных захватчиков — итальянцев, немцев и их союзников. По разрешению оккупационной власти в городе открыли гимназию, директором которой Дмитрий Васильевич был до 1944 года. Но к границам Югославии подошли войска 3-го Украинского фронта.

Между тем в Вене Дмитрия Васильевича ждала вся его большая семья, которая еще осенью 1943-го покинула Киев. Но — не дождались. Не дождались и в Мюнхене, куда добирались весной 1945-го. Ответа на это нет в дневнике; последняя запись датирована декабрем 1943-го. Но дневник оказался-таки в семье!

С апреля 1945 года, уже 70-летний дедушка, работал в библиотеке местного филиала Общества по культурному сотрудничеству с СССР. Длительная болезнь сердца уже давала признаки. Он умер от инфаркта 30 марта 1947 года. Последнее свое пристанище нашел в «русской парцелле» (на русском участке) Успенского кладбища города Нови-Сад.

Осенью 2002 года на месте захоронения восстановлен православный крест.

ТАМ, ЗА ОКЕАНОМ, — АРГЕНТИНА...

Через год после смерти отца семья его отправилась за океан. На стареньком пароходе из Марселя путешественники добрались до Латинской Америки, вошли в живописный залив Ла-Плата, неподалеку от города-красавца Буэнос-Айреса.

Только через несколько лет узнала Александра Ивановна о смерти своего мужа; не было и дня, чтобы не вспоминала его и сына Анатолия, который остался в Киеве со своей семьей. В конце 70-х гг. бабушка Александра тихонько отошла на тот свет. И после смерти не воссоединилась она с мужем. На разных континентах они похоронены, их разделяет океан. Но неисповедимы пути Господни. Летней ночью 1990-го в Киев позвонили по телефону из Буэнос-Айреса, и далекий голос со страшным акцентом обратился к автору этого очерка. Свидетельство тому — эта драматичная история, что рассказал ее внук Владимир о своем дедушке Дмитрии Скрынченко.