Страна Певеция
Рассказ, который подарила мне моя бабушкаДорогая редакция газеты «День»!
Если можете, напечатайте, пожалуйста, на своих страницах этот рассказ, который подарила мне моя бабушка, кандидат химических наук Андрущенко Д. О. Я прочел его с большим интересом и восхищением. Также его прочли мои друзья-студенты, сам я тоже студент. Они тоже были очарованы.
Возможно, кому-то из читателей вашей газеты тоже будет интересно прочитать этот рассказ, события которого происходили так давно и так далеко — на другом конце Земли.
Весной 1962 года судьба забросила меня на Крайний Север, в чукотский порт Певек, что в переводе означает «гнилая яма». Действительно, ничего там не радовало глаз. На черной гальке берега стояло несколько двухэтажных домов и куча бараков. Деревянные настилы заменяли мостовую. Ни одного деревца, ни травинки, ни цветочка. Над всем этим жалким городком, прижатым к бухте высокими сопками, непрестанно дымила ТЭЦ, забивая дыхание своим едким дымом и посыпая все вокруг черным пеплом. В те времена добраться до Певека можно было лишь воздушным путем, потому что морской был закрыт мощной коркой льда большую часть года.
В городок Чекурдах летело много людей, а в Певек из Чекурдаха забрал нас маленький самолетик, обогревавшийся отработанными газами только в воздухе, и то так-сяк. В салоне сидело не больше полдесятка посиневших от холода людей, самолет бросало вниз и вверх, и самочувствие всех собравшихся было не из лучших. Вдруг самолет быстро сел, и высокий летчик, выйдя из кабины, насмешливо объявил: «Страна Певеция».
В поселок Певек нас привез вездеход. Так началась моя трехлетняя жизнь в Певеке, о которой я и теперь думаю не иначе как о добровольной ссылке, потерянных годах, из-за чего свою кандидатскую диссертацию я защищала на три года позже. Но это я пойму позже, а на то время мне не исполнилось и 25 лет, за плечами был университет, все вокруг было необычно и восхищало меня безмерно. Поэтому я с радостью принялась за свою работу по анализу горных пород — цинобры, содержащей ртуть, кассетирита, имевшего в составе цину, и других минералов — в небольшой химической лаборатории районной геологоразведывательной партии. Образцы этих минералов собирали в тундре летом разведывательно-поисковые партии геологов.
Работа была, что называется, каторжной, потому что твердые горные породы можно было разложить до растворимых только нагреванием до высокой температуры с концентрированными кислотами и щелочами, а вытяжные шкафы были дощатыми, электромоторы работали несильные, и вентиляция была очень плохой — сотрудники лаборатории работали в постоянному чаду и дыму, от которых кашляли и чихали. Но все это тогда воспринималось как должное, никто не высказывал недовольства — давало о себе знать сталинское воспитание.
По окончании работы в химической лаборатории все свободное время принадлежало мне. В летнюю пору обувала кеды и ходила на сопки, которые полукругом окружали Певек, прижимая его к морю. Сопки были красивые, поросшие низким кустарником, стелившимся по земле, а также покрытые сочным мхом и травами, в которых светились желтыми и фиолетовыми огоньками небольшие цветы. За сопками — овраги, за оврагами возвышались другие сопки, и все это составляло красивейший зеленый летом и белый зимой пейзаж.
С вершины ближайшей к поселку сопки не удавалось увидеть, что происходит в темном овраге по ту сторону сопки — он был глубокий, темный, всегда в тумане, на его дне хлюпал по камням небольшой ручей, который огибал сопку и впадал в небольшое пресное озерцо как раз в конце поселка. В Певеке своей питьевой воды не было, ее привозили в больших деревянных бочках из тундры, набирая просто из ручьев. Зимой, когда дороги заметало, доставка воды в поселок практически прекращалась, и все люди шли на то пресное озерцо, рубили лед, растапливали его, кипятили и пили ту воду. Я сама была там не раз.
Весной я как-то довольно быстро со своим напарником-геологом взбежала на вершину сопки и стала спускаться с нее в овраг. Вскоре мы очутились в котловине между двумя высокими сопками и ужаснулись тому, что увидели: на дне того оврага оказалось бескрайнее необозримое кладбище. Такие захоронения я видела впервые. Ужас вселился в мою душу, и волосы на голове стали дыбом, — прямо на земле так-сяк придавленные камнями стояли близко друг к другу дощатые гробы. Время разрушило их, они сгнили и развалились, а потому сквозь те едва сколоченные неотесанные доски просвечивались кости и черепа, убогая одежда арестантов. Это действительно были захороненные заключенные, мученики сталинских концлагерей. Когда в короткое северное лето ненадолго оттаивало море, арестантов тысячами привозили с материка корабли. Они сходили прямо в жидкую портовую грязь и по команде ложились в нее. Лежали часами. Кто не выдерживал, вставал — того убивали на месте. Забирали их партиями по 100 человек, вели в казематы за сопки. Это были сооружения из неотесанных досок, с высоким ограждением из тех же досок, с натянутой над ним колючей проволокой. В этих казематах были маленькие конурки, в каждой из них — трое нар, занимавших все помещение. Арестанты жили в большой тесноте. Они десятилетиями добывали кассетирит в штольнях Валькумея, цинобру, золото и другие бесценные металлы. Когда кто-то из них умирал, его хоронили под сопкой — дощатый гроб клали прямо на снег или на вечно мерзлую землю и прикрывали кучей камней. Спустя некоторое время срывался сильный ветер — «южак», силой разбрасывал те камни, разрывал те доски, и все то захоронение выходило на свет божий, все те кости и черепа. Такова была тайна того глубокого оврага.
После того, как она открылась мне, я уже никогда не могла пить воду из того озерца, потому что она была плоть от плоти тех погибших людей. Долго потом я не могла есть и спать, мне страшно захотелось домой, в Украину.
Прошли годы и годы, много воды с тех пор утекло, но до сих пор в моей памяти яркие воспоминания о том далеком, на самом краю земли, мрачном и суровом городке, где проводило свою жизнь и встретило свою смерть много лучших людей родины. Каково им было встречать бесчисленное множество дней и ночей в той дощатой тюрьме, за дощатым ограждением, с колючей проволокой, черной бухтой и высокой сопкой, среди «южаков», голода, льдов, холодного мрака влажных тюремных помещений и 48-градусного мороза?
Никто оттуда не сбежал, никто не спас своей жизни, потому что это было практически невозможно. Все было продумано и сделано так, что о побеге не могло быть и речи.
Выпуск газеты №:
№147, (2011)Section
Почта «Дня»