Армия начинается с... языка

В казарме бригады на приморском направлении, в которую мы попали, после завтрака «День» познакомился с офицером отделения МПО (морально психологическое обеспечение) бригады майором Владимиром ХОВАНЦОМ. Сам он вертолетчик, родом из Тернопольской области. Еще в советское время служил на территории России инструктором. Вернулся в 1992 году служить уже армии Украины, которую искренне хотел видеть именно украинской.

Автомобиль с военными и провиантом выезжал на позицию из части, и Владимир Степанович скупым, но искренним жестом, перекрестил машину. И не зря, ведь в этой части уже был случай, когда вражеский ПТУР попал в машину, которая точно так же везла ребятам на передовой продукты. Снаряд прямым попаданием угодил в кабину. Следствие — два 200-х. Одного из погибших Владимир Хованец знал лично. Молодой парень, лет 26. Все время он предлагал свою помощь, не мог сидеть без дела. Его еще живого едва довезли до Мариуполя, как он умер...

С этого и начался наш разговор об украинской армии, советских рудиментах в ней, с чего начинается государство и других темах, которые возникали сами по себе под мощным мариупольским ветром во время не осенней жары.

«ЕЩЕ В 1992 ГОДУ МЫ ПОНИМАЛИ, ЧТО НАШ ОСНОВНОЙ ВРАГ — ЭТО РОССИЯ»

— Владимир Степанович, как вы считаете, на чем держится армия? Какие основные столбы лежат в ее основе?

— Все начинается с языка. Как дом стоит на фундаменте, как мост стоит на опорах, так и нация держится на языке как одном из основных идентификаторов. Язык является базовым элементом как для государства в целом, так и для армии в частности. Даже с практической точки зрения, если взять боевые действия. Не секрет, что враг пытается прослушивать переговоры наших военных. Если общаться на украинском языке, то они просто нас не понимают. Мы же их понимаем. В этом наше преимущество. Так что известное библейское высказывание «в начале было Слово» — это не выдумка. Это истина. С украинского слова начинается наша безопасность.

— Сложно не согласиться с тем, что армия действительно была не в приоритетах государства долгое время. Так откуда появился феномен такого экстренного возрождения нашей обороноспособности?

— Сейчас вы натолкнули меня на мысль, которая возвращает меня в 1992—1993-й годы, когда мы сидели с ребятами в военной части в Бродах и анализировали наше количество войск на западе и на востоке Украины. Тогда на базе этих и других факторов, к которым имели доступ, мы пришли к выводу, что угроза будет не с запада, а с востока. Очень хорошо помню наши разговоры о реальности войны именно с Россией, которая, возможно кому-то казались бредом. Тогда мы осознавали, что наш основной потенциальный враг — это Россия. Было понятно, что она не смирится с тем, что Украина будет самостоятельным государством. Для этого было придумано образование СНГ, которое, на мой взгляд, должно было быть прологом к новому Союзу. Россияне были убеждены, что Украина «погуляет» и вернется. Очень хорошо, что новое поколение уже не помнит Советского союза. Это совсем новая генерация, которая в итоге не восприняла агрессию РФ и которую некоторые опять же пытаются отравить, рассказывая, как с Россией было хорошо. Никогда с Россией нам хорошо не было. Это страна, которая всегда была для нас источником опасности. Я уже не говорю, что в советские времена не всегда можно было купить ребенку нормальное молоко. Миф о добрых советских временах — это внушение, которое некоторыми силами передается и новому поколению. К сожалению, мы до сих пор тянем за собой шлейф старых недостатков, которые проявляются во многих сферах, в том числе в бюрократии, в нерасторопности и тому подобное. Но феномен украинского духа существовал даже в советское время, что я хорошо помню со времен, когда до распада СССР служил на территории России. В конце концов, Россия и сейчас продвинулась войсками лишь на несколько десятков километров на Донбассе. Но главное — мы сохранили государство.

ПРИМОРСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ. ТУТ КОМАНДИРАМИ РОТ ИНОГДА ЕСТЬ МОЛОДЫЕ РЕБЯТА, КОТОРЫЕ НА ЭТОЙ ВОЙНЕ БЫСТРО ПОВЗРОСЛЕЛИ. ОНИ ДОЛЖНЫ ПРОВЕСТИ СОЛДАТ ПО МИННОМУ ПОЛЮ ЭТОГО ОТРЕЗКА ЖИЗНИ, КОТОРОЕ ПОСВЯЩЕННО ВОЙНЕ / ФОТО АВТОРА

— Как происходил переход от советской армии к украинской?

— Все началось с того, что генерал Морозов в начале 90-х начал создавать Вооруженные Силы Украины. Тогда появилось движение офицеров, которое превратилось в Союз офицеров. Этот Союз поддержал генерал-полковник Константин Морозов. И, я вам скажу, что в том Союзе превалировал патриотический, даже националистический дух. Только не нужно путать национализм с факельными шествиями, разнообразными эмблемами, стилизованными под свастику. Пророссийские элементы потихоньку вытеснялись. Был такой человек, как Владимир Мулява — человек глубоких патриотических убеждений. Он разработал концепцию социально-психологической службы, которая должна была прийти на замену политрукам. Ему тогда дали звание генерал-майора, и он стал заместителем министра обороны, то есть Морозова. Союз помогал первым руководителям ВС в разработке разнообразных концепций, которые должны были бы возрождение украинской армии совмещать с созданием государства в целом. Тогда Морозов завоевал довольно высокий авторитет не только среди военных, но и среди гражданского населения. Кравчук этот рост авторитета Морозова увидел и начал его потихоньку «съедать». В итоге Морозов подал в отставку, и за ним ушел Мулява. Но «съев» Морозова, который на самом деле не претендовал на президентскую должность, Кравчук в итоге получил Кучму, который подвинул его.

— И как вы в армии восприняли Кучму?

— Как большую беду. Были выборы 1994-го года. Мы поехали с товарищами в одну из частей и услышали, что выигрывает Кравчук. Обрадовались, аж на душе стало легче. А когда уже доехали до части, то появилась окончательная информация о том, что победил Кучма. Для нас это был стресс.

— Тем более для людей, которые были настроены исключительно патриотически. Я постоянно вспоминаю Луганск 1994-го, облепленный плакатами Кучмы «за двузычие» и привожу это как пример, каким он был «государственником».

— Тогда пошел конкретный откат назад. Как только мы начали строить армию на патриотических началах, как только мы начали вытеснять пророссийские кадры, как к руководству пришел человек, который все повернул в обратную сторону. Тогда появился, например, Шмаров, который стал министром обороны под видом того, что министром обороны якобы должно быть гражданское лицо. Первое, что сделал Шмаров на этом посту, это то, что он поехал в Житомирское военное училище, из которого он был с треском когда-то выгнан еще курсантом за нарушение военной дисциплины, чтобы отомстить своим бывшим командирам взводов и рот. Шмаров присвоил звание полковника Дмитрию Табачнику неизвестно за какие заслуги. Наш тогдашний командир полка (тогда еще были полки) полковник Цимбал, который за своих 50 лет прошел дважды войну в Афганистане и всю жизнь посвятил службе в армии, сказал: «А кто тогда я, если 30-летний Табачник, который ни дня не служил, вот так запросто получает такое высокое звание?». Тогда и начались эти деструктивные процессы, которые нивелировали базовые ценности и мотивы для военнослужащего. Союз же делал свою работу. Мы тогда, например, в начале и в середине 90-х приглашали ветеранов УПА на разные мероприятия. Более того, мы в Бродах сводили ветеранов УПА и советских ветеранов на 9 мая. Сначала на сцену выходили небольшое количество представителей и тех, и других. А затем в летной столовой за стол садился уже более широкий круг ветеранов УПА и советской армии. И, знаете, они вместе пили водку и никаких эксцессов между ними не было.

«С НАС ХОТЕЛИ СДЕЛАТЬ ЧТО-ТО СУРРОГАТНОЕ ПОД ВИДОМ СОВЕТСКОГО НАРОДА»

— Помню, как впервые увидел фильм «Афганский излом». Советский военный, этнический россиянин, в Афганистане жаловался, что не попал служить в Украину. Там тепло, борщ, сало, виноградники, никакой войны. Тогда я понял, что для советских военных было особым искушением попасть именно в Украину. Вы до 1992-го года служили в советской армии на территории России. Как вы попали на Родину?

— Когда произошло ГКЧП в 1991 году, я все понял. С товарищем, кстати, россиянином, Василием Даниловым мы прогуливались по городу Кузнецку, где был летний аэродром, на котором мы обучали курсантов. Вместе мы стали свидетелями того, как в этом городе снимали флаг Советского союза и поднимали триколор. Вася на меня посмотрел, прочел настроение на лице и сказал: «Все, Володя, это не твоя страна». Вернулись в лагерь. Все ребята были нормальные. Миронов Саша, тоже россиянин, говорит мне: «Вова, а что тебя здесь держит? У тебя здесь ничего нет. Жена у тебя украинка. На двухкомнатную квартиру плюнь. Езжай домой. Там скоро будут Вооруженные Силы Украины. Там ты пригодишься». Александр Миронов был адекватно мыслящим человеком. Со временем он станет депутатом местной думы, создаст свое предприятие, на которое будет приглашать исключительно бывших военных. При этом он еще с советских времен, будучи военным, был ярым противником коммунизма. Партия вообще начала валиться снизу, когда приходили молодые люди и видели, что в партийной системе происходит что-то не то, что слово и дело здесь расходятся. Адекватным людям это не могло нравиться. Во времена перестройки в газете «Труд» появлялись иногда очень острые, критические на то время материалы. Миронов брал эти статьи и вешал на доску объявлений. А замполит шел и срывал эти статьи. Дошло даже до того, что замполит вызывали на партийные собрания — чего это он ограничивает военным доступ к информации? Это же одна из центральных официальных газет. Так вот, мои товарищи мне подсказали путь, как можно вернуться в Украину. Мне даже нашли в Бродах летчика, который хотел служить в Сызрани, ведь родом оттуда. У него была квартира в Бродах, а у меня в Сызрани. Соответственно, мы просто поменялись и должностями, и квартирами.

— В советской армии были конфликты на межэтнической основе, в частности между украинцами и россиянами?

— Конечно, были. Проблема такая существовала. Я вспоминаю годы, когда учился в училище. Ну, во-первых, в училище я остро чувствовал нехватку украинского языка. Из-за этого потребность в нем еще больше усиливалась. Тогда я нашел в библиотеке книгу Ирины Вильде «Сестри Річинські», которая была напечатана на украинском языке. Читал и наслаждался. Буквально смаковал каждое предложение, каждый абзац. Так сложилось, что товарищами у меня в училище были татары и башкиры. В спортзал нельзя было заходить в сапогах. Но так получилось, что мне срочно нужно было кого-то там позвать и я немножко одним сапогом ступил на пол с порога. Ко мне подбегает преподаватель и кричит: «Ты что, не русский?! Тебя что, не ясно?!». Я спокойно ему ответил: «Да, я не русский». — «Ты что, издеваешься?!». — «Нет, не издеваюсь. Я не русский». — «А кто ты тогда, если не русский?!». — «Я украинец». Честно скажу, что это у меня взбунтовалась украинская кровь, ведь если бы он не перевел сразу тему в национальную плоскость, то диалог, возможно, был бы другим. И тогда я ему окончательно ответил: «Товарищ подполковник, я сейчас напишу рапорт за разжигание вами межнациональной вражды». И он моментально заткнулся и извинился. А около меня стояли два татарина и все это слышали. Они весь вечер потом меня хвалили за то, что я того подполковника «взул». То есть они этому радовались. Да, из нас хотели сделать что-то суррогатное под видом советского народа, где россиянин все равно должен был быть доминантой. Сначала они это делали открыто через репрессии, выселения, а потом — хитро, под видом создания так называемого единого советского народа. Нас хотели всех загнать в советское стойло во главе с Москвой. Мы же автоматически оказывали этому сопротивление. Возможно, мы этого не осознавали, но это было прежде всего подсознательное сопротивление на генном уровне. И, как я уже говорил, важным моментом был фактор языка, на котором разговаривали все мои предки. Нельзя ломать нации через колено. Для империи это плохо закончится. Ей никто этого не простит, как бы потом она ни пыталась выдавать себя за «миротворца» или «благодетеля».

«МОЖЕТ НАСТУПИТЬ ТАКОЙ МОМЕНТ, КОГДА СИТУАЦИЯ СТАНЕТ НЕУПРАВЛЯЕМОЙ»

— Вы из живописных краев Тернопольщины. Как вам здесь в пролетарском городе среди перестроенной в казарму бывшей промышленной базы?

— Я все это видел еще в Сызрани. Там тоже заводы, и для меня ничего странного здесь нет. Я военный, мое дело быть там, где беда, где нужно защищать страну.

— А как вы приняли решение с пенсии пойти на войну?

— Помню, как весной 2014-го по телевидению показывали вертолет, атаковавший бронепоезд бандитов под Славянском. Он завис на очень низкой высоте и бомбил его. Я очень хотел посоветовать нашим — отлетите, а потом опять атакуйте. Не висите так грубо над источником опасности. Вы же открытая мишень. Почувствовал беспомощность. Понял, что на войну пошли ребята неопытные, с которыми нужно быть рядом. Тогда я принял решение, что должен быть на фронте. Вообще, сейчас у молодых еще не созрел инстинкт самосохранения. Они должны проходить обкатку, пока не почувствуют, что такое опасность, что нужно всегда надевать бронежилет, каску и тому подобное.

— Вы непосредственно занимаетесь социально-психологическими вопросами военных. Не секрет, что военный постоянно находится в перманентном стрессе — от угрозы жизни до длительной разлуки с домом. Это может быть причиной эксцессов?

— В армии бывают разные эксцессы. И здесь важно смотреть на человека и давать ему шанс. Были случай еще задолго до войны, когда приходилось спасать человека от увольнения из рядов Вооруженных сил за проступок, а затем в 2014-м он проявил себя дважды как герой. А можно было на нем поставить крест. В тот момент он свое наказание получил, но мы знали, что человек этот достоин, что ему нужно дать шанс и не ломать его судьбу. Конечно, как и в обществе в целом, так и в армии есть небольшой процент неисправимых. Для этого существует алгоритм работы с такими людьми. Если видно, что человек не имеет шансов на исправление, то мы его увольняем. Это обычный процесс отбора.

— Сегодня мы завтракали вместе с военными в столовой. Был включен телевизор, и показывали Нелю Штепу на свободе. Солдаты, мягко говоря, возмущались. Они покинули семьи и почти ежедневно рискуют своей жизнью, а вместе с тем где-то в мирной жизни власть отпускает тех, кто был у истоков войны и оккупации. Вам не кажется, что такое раздвоение реальности пахнет бедой?

— Здесь существует несколько аспектов. Может наступить такой момент, что ситуация станет неуправляемой. Если власть не сделает адекватные выводы и не будет наказывать тех, кто пошел против государства, то это будут делать другие. Начнется суд Линча, который ни к чему хорошему не приведет. Поэтому доводить ситуацию до точки кипения никак нельзя. Если начнутся расправы, то под них могут попасть и невинные, ведь когда льется кровь, то никто уже особо не разбирается. Безусловно, будут попытки привлечь к этим процессам и ребят с опытом, которые особо не разбирались в политике, но держали фронт. Это может закончиться вообще катастрофой. Второй момент, который я заметил, когда был в отпуске. Мой друг в 2015 году тоже хотел на фронт. Сейчас он говорит: «А что там делать? За кого воевать? За Порошенко? Не буду». Я ему доказывал, что воюем мы не за Порошенко, а за Украину. То есть люди закрываются и ищут этому оправдание. Такой момент апатии в обществе есть даже среди тех, кто еще вчера стремился воевать и защищать свою страну. И здесь, опять же, нужно делать выводы. Люди так и не увидели справедливости, что сеет в них ощущение того, что их обманули. Если своего друга я могу убедить, то как убедить всех остальных? То, что вы видели с ребятами в столовой по телевизору, убеждает их в обратном. И этого допустить никак нельзя.