Духовное сопротивление Литвы

По случаю юбилея государственности Литвы нам придется по-доброму завистливо рефлексировать о духовном сопротивлении  литовцев в ХХ веке.

Моя заинтересованность духовными успехами Литвы появилась не после интеграционной неудачи Украины, а еще в студенческие годы, когда семестровый курс литературы союзных республик блеснул незаурядными произведениями — Юозаса Балтушиса, Йонаса Авижюса и Юстинаса Марцинкявичюса.

Наша общая история в одной имперской казарме уже дважды споткнулась, чтобы не дать украинцам толчок к формированию европейского миропонимания и практики воплощения идеалов европейского гуманизма.

Моя заинтересованность в трагедийном 1986 году побуждала к научной работе в целевой аспирантуре Института литовского языка и литературы в столице Вильнюсе. Избрав темой исследования украинско-литовские культурные и литературные взаимоотношения, более трех десятилетий приходилось искать подтверждения феноменальной духовности литовцев — в одинаковых с украинцами условиях — они находились в текстах Любомира Гузара о консолидационном духе литовцев в лагерях для интернированных лиц в послевоенной Европе  или в воспоминаниях мукачевской аристократки духа Георгины Мурани, которая признавалась, что литовские девушки в зоне советских лагерей учили украинок, «как сохранить человеческое достоинство, женственность».

Признаюсь, я не была первооткрывателем этой темы, но она привлекла меня, так как позволяла прикоснуться к сокровенному в культуре народа, которому я по-доброму завидовала. Не по случаю ли трагического для нас юбилея директор Института литовского языка и литературы, академик Костас Корсакас, как мне сегодня видится, назвал свою статью 1954 года «Литературные связи литовцев и украинцев».

ФОТО РЕЙТЕР

Имея такой авторитетный фундамент для научной работы, я пользовалась случаем добавить «свох 5— чтобы было 10».

В этой безграничной теме не было лишним определить качество переводов и перепевов поэзии Шевченко в области литературных взаимоотношений двух культур, которые до сих пор считались оригинальными произведениями литовских поэтов на этапе становления литовской поэзии — до и после запретов литовского печатного слова царскими сатрапами. Но мое эссе не о моих диссертационных открытиях. Это только введение в мою любимую тему. Успех научной работы зависит от научного руководителя. Я самостоятельно выбрала себе тему, а руководителя, ведущего литовского исследователя литературных взаимоотношений, мне назначили, им стал светлой памяти профессор Витаутас Кубилюс (1926—2004), автор авторитетнейшей для сравнительного литературоведения на то время монографии «Литовская литература и мировой литературный процесс»

(Вильнюс,1983).

Особенностью культурной духовной жизни Литвы XVI—XIX веков было то, что литовские писатели-просветители несли свет христианских ценностей художественным словом, они не только переводили молитвы и псалмы, но и заботились о тематике художественной литературы для народа и о народе. Это  такие, как пастор и епископ, как Антанас Баранаускас и Кристионас Донелайтис или ректор Каунасской Духовной семинарии и поэт Йонас Майронис.

К сожалению, в Украине в XIX в. наши неуспешные семинаристы повернули вектор украинской литературы в сторону нигилизма и атеизма по причине запущенного быта в семинариях и монастырях империи, так как заботиться о культуре колонии после 1654 года метрополия не пыталась.

Вдохновителями духовного Сопротивления Литвы в ХХ веке стали классики литовской литературы, ученые-гуманитарии, профессоры Каунасского университета: Балис Сруога и Винцас Миколайтис-Путинас. Образование они получили в университетах Мюнхена и Фрибурга (между двумя мировыми войнами Каунас — университетский город — стал столицей Литвы и колыбелью национальной идеи). В Каунасе учился мой научный руководитель, а заканчивать студии пришлось в Вильнюсе, так как университет перевели в исторически на то время пролетарскую столицу. Балис Сруога, даже оказавшись в годы войны в Штутгарте за то, что не способствовал мобилизации литовских студентов на фронт, не носил обязательную в лагере шапку, чтобы не снимать ее перед охранниками лагеря, а свой лагерный опыт зафиксировал в романе «Лес богов» (1957).

Вдохновенный личным примером профессоров Каунасского университета, мой научный руководитель стал их духовным наследником, а для этого стал профессором, хабилитированным доктором философии, литературным критиком, ученым с мировым именем «рівника» Витаутаса Кубилюса.

В XX веке литовские писатели выработали собственную «философию чина» — они действовали «в любых обстоятельствах и для любых обстоятельств». Конечно, действовали на поприще литуанистики и тем утверждали себя как нацию европейского образа мышления и экзистенции.

Литовскую государственность художники слова выстраивали литературным способом, иными словами, формировали само стремление собственной государственности, которая не может предстать без культурной почвы. В этическом измерении об этой почве заботились в одном лице их предшественники священники и писатели-классики, который в заботах о своем народе не покидали работу над литературными текстами, формируя на культурной почве просветительские шедевры, совмещая христианские заповеди с поэтикой народного мелоса от Кристиона Донелайтиса, Мартинаса Мажвидаса и Антанаса Баранаускаса до Йонаса Майрониса и Антанаса Виенажиндиса и Винцаса Миколайтиса-Путинаса.

Такой культурной почвой для XX века становились работы Витаутаса Кубилюса — это в первую очередь 20 монографий и сотни статей в периодике, а также посмертно изданный двухтомный дневник моего научного руководителя. Это издание дневника позволило мне понять сложность литературного процесса ХХ века и его попытки вывести литовскую литературу из сферы влияния узкого кастрированного социалистического реализма. Наработка профессора Кубилюса, как по мне, предоставляется к прочтению на принципах европейского «вольтеризма». Хотя произведения Вольтера ученый ни разу не цитировал, он их усвоил еще с университетской скамьи. Стоит указать, его негативное отношение к обязательному цитированию сформировалось у ученого еще в Гуманитарном институте Каунасского университета. Показательное цитирование без исповедования принципов цитируемого является признаком «дурного» тона и не присуще его европейскому психотипу.

Несколько раз прочитав двухтомный дневник моего научного руководителя, я открыла для себя феномен европейского ученого, которому свойственны не провозглашенные, а воплощенные главные принципы европейской философии, они перекликаются с наследием Вольтера:

Своим творчеством ученый воплотил установки французского энциклопедиста аж через два века. Эти установки стали его Десятью Заповедями служения литовской культуре. Именно содержание его поступков на культурном поле Литвы предоставляется к прочтению на матрице вольтеризма, что является подтверждением его европейского психотипа и выучки:

Первая. С юности он облюбовал кредо: «Работа оберегает нас от трехмерного зла: скуки, разврата и бедности».

Вторая. Эта установка  от Вольтера отразилась на выборе литературной критики как сферы своей деятельности, ведь «кто-то и на втором месте сияет, и его сияние отражается на том, кто занимает первое место». Без преувеличения можно сказать, что в литературном процессе Литвы 1960—1970 годов большее значение имело не то, что написали писатели, а то, что об их произведениях написал критик Витаутас Кубилюс.

Третья. «Земля — огромное пространство, в котором одна и та же трагедия ставится под разными названиями». Что касается автора дневника, название его  жизненной трагедии — «Одиночество». Он действительно относился к самым большим творцам-затворникам, как Франц Кафка  или Владимир Винниченко. Они общество искали в дневниках, в разговорах с самим собой — наиболее надежным, верным и интересным собеседником, так как «все почести мира  не стоят одного хорошего друга».

Четвертая. Ученый как высший человек «никогда в общем не говорил о себе». О его лишениях с докторской диссертацией я узнала из дневника:

Докторская диссертация ученого имеет трехлетнюю историю от представления (март 1972 г.) в ВАК к заключению Института литературы им. М.Горького в Москве. В ней не могла бы разобраться даже такой корифей детективного жанра, как Агата Кристи. Несколько раз текст диссертации то исчезал физически, то опять появлялся. Сначала в библиотеке  в Вильнюсе, а впоследствии в разных научных заведениях Москвы. Диссертацией интересовались работники государственной безопасности. На протяжении трех лет директор Института литературы настоятельно рекомендовал ехать в Москву и «двигать» процесс или забрать диссертацию. К тому же все знали, что из Литвы в Москву поступила негативная рецензия (донос) на 200 страниц, которую в Москве даже не читали, а только посмеялись над ее объемом. Наконец, Институт литературы им. Горького отослал  позитивную  рецензию, и наступила очередь обсудить  аннотацию  к книге в июне 1975 г. Именно об этом  запись в дневнике: «Обсуждение  аннотации к моей работе «Связи литовской литературы ХХ» Галинис (заведующий отделом истории  литовской литературы. — Т.Щ.) требует единой  всеохватывающей системы, Ланкутис (заведующий сектором современной литературы. — Т.Щ.) —  нужен отдельный  раздел о влиянии русской литературы, отдельный раздел о литературах Прибалтики; Степшис (критик левого направления. — Т.Щ.) — какая тут методология, где борьба двух культур, будет ли показан процесс формирования единого советского народа. Словом, полный крах моих надежд и иллюзий. Писал эту работу, чтобы показать принадлежность литовской литературы к миру Запада, а тут дело вышло со знаком наоборот.

И понятно, что здесь не наука, а чистая  политика. Задача понятна: показать влияние русской  культуры, миссию русской культуры.

То задуманное  унижение  своей  литературы Ланкутис, как всегда, любезно уговаривает, но его  интерес понятен: иметь в секторе такую тему, как крыша, а самому писать о Миколайтисе и Грушасе. Словом, ты обречен на пожизненное рабство, строительство  пирамиды  фараонам. Только теперь выяснилось, в какую петлю лезу. Вечная моя наивность. Надеяться от других на добро — глупость. Здесь  игра, и каждый беспокоится о себе. Жаль, что я  вжился с проблематикой связей, и мне  трудно от них освободиться; трудно начать мысль в другом направлении, хотя понятно, что в современных  условиях — это неблагодарная задача. Недаром книга Корсакаса лежит — люди интуитивно чувствуют — это уничтожение национальной гордости». (О сборнике статей по предписаниям теории влияний. — Т.Щ. — Т.1, с.454).

Пятая. Литературным образом ученый полвека литовское государство выстраивал, потому что был одухотворен  идеей  о том, что «нехватка не денег, а дарований делает государство слабым».

Шестая. Чтобы помочь такому колониальному положению вещей, он положил свою жизнь на полувековое духовное противостояние. На такое решение тоталитарная система отреагировала в соответствии с феодальными правилами своей эпохи, так как «честного человека можно преследовать, но нельзя обесчестить».

Седьмая. «Человек создан для  действия, ведь никогда не бывает больших дел без больших  трудностей». Таким большим делом стала его монография «Литовская литература и мировой литературный процесс».

Она была издана в Вильнюсе только в 1983 году! И в ней, наконец, ученый воплотил до сих пор не разрешенный замысел: нашел литовской литературе место в контексте произведений Гете, Шарля Бодлера, Уитмена, Мопассана, Вальтера Скотта, Оскара Милоша. Эта монография принесла автору признание  в научных кругах, а не в кабинетах разложившейся империи, в 1983 году.   

Восьмая. Ученый любил истину более всего и в то же время был снисходительным к ошибочным представлениям других.

Девятая. Он делами сделал свое имя знаменитым, а это тяжелая ноша.

Десятая. «Кто ограничивает свои желания, тот всегда достаточно богат».

Его  богатство — это духовно  богатая Литва. Эта установка созвучна с установкой европейского мыслителя Артура Шопенгауэра:

«Важно то, что есть в человеке, а не то, что есть у человека». Она, эта установка, не была профессору чужда. Свидетелем духовных устремлений  Кубилюса-отца был его сын Андрюс, в такой семейной атмосфере закалялся его государственнический чин, он впоследствии стал премьер-министром в независимой Литве, а сегодня — автором Плана Маршалла для Украины.

Двухтомный дневник после смерти диариста  составила из рукописных заметок на четвертинках листа и набрала текст полувековой истории Души профессора 1045—2004 годов жена профессора Янина Жекайте (1926—2006), литературовед, доктор философии. Также она составила том писем (416 штук)  ученого «Жду ответа» (Вильнюс. 2006). Из предисловия к этому изданию я узнала, что ученый отказался возглавлять Саюдис, Министерство иностранных дел в правительстве независимой Литвы, так как считал, что не имеет таланта административного. Он планировал в почтенном возрасте работать на ниве литературоведения.

К величайшему сожалению, украинские гуманитарии ХХ века не породили ни одного сына-государственника, чаще всего они рождали дочерей, чтобы   подтвердить, что зятья — это родовое проклятие Украины.

Словно бедная вдова, наша неструктурированная украинская культура стоит на распутье и годами ждет —  опубликуют или не опубликуют дневники талантливого закарпатского прозаика Ивана Чендея.

Вот доказательство, что мы слишком хорошо усвоили правило из чужой классики: «А что скажет княгиня Мария Андреевна!»

Критичность нашей ситуации в том, что сказать архетипичное «Я тебя породил...» некому.