Джеймс Мэйс и его миссия

Очень страшно, когда вдруг надо сказать о близком человеке, о друге, потеря которого остается болью на всю жизнь: хорошо, что этот человек ушел из жизни, ЭТОГО не увидев...

Так я должна была себе сказать 28 ноября 2006 года, после принятия Верховной Радой Закона о Голодоморе.

Да, закон был принят. Но таким способом, что это голосование останется не только поименным, но и коллективным клеймом на политическом теле нации.

Мейс ушел из жизни, не увидев этого позора. Ушел из жизни до того, как правящая политическая сила Украины признала себя — через свое фактическое НЕголосование — потомками авторов Большого Террора. Иными словами — законным «правопреемником» убийц Украины.

Именно это голосование подтвердило идею Мейса о том, что украинское общество является постгеноцидным обществом. Что вкладывал он в это понятие?

Да, речь идет именно о постгеноцидном обществе, а не постколониальном, как утверждают некоторые исследователи. Ведь постколониальными являются в основном общества, у которых были цивилизованные колонизаторы. Поэтому постколониальная Индия сегодня встала на путь демократии и превращается в экономического колосса. Даже южноафриканская Республика, несмотря на бывший апартеид, выходит из состояния колониализма и приобретает значительный экономический вес. Цивилизованные метрополии в свое время имели мужество отказаться от своих владений — и перейти с ними на режим паритетного общения.

Однако это не случай Украины. Ее колонизатор, в отличие от цивилизованных метрополий, никогда и не думал отказываться от завоеванных территорий. Наоборот: чем больше агонизирует, тем более отчаянно глубже вонзает когти в страны, регионы и целые геополитические ареалы.

А поскольку когти «братские», то колониализм, по-видимому, еще и не скоро станет ПОСТколониализмом.

И, возможно, именно поэтому в Украине видимое колониальное наследие «растворено» в наследии постгеноцидном — часто невидимом, но зловеще и постоянно присутствующем не только в психологии, но и психике общества, в стимулах, комплексах и кошмарах этой психики.

Так что Мейс оставил нам трагическую мысль, которую придется еще долгое время осмысливать. А содержание этой мысли еще долго будет так же больным, как и скрытым нервом нашей истории.

Парадигматика требует рассматривать Голодомор рядом с другими двумя геноцидами ХХ в. на территории христианской цивилизации — армянским и еврейским. Несмотря на множество политических и экономических причин этих геноцидов, были еще и глубинные культурные причины. Это не просто один народ уничтожал другой. Это были разные формы уничтожения христианской цивилизации. В случае армянского геноцида механизмом этого уничтожения был исламский фундаментализм. В случае Холокоста — атеистический монстр, который отказался от Бога, уничтожал народ, в глубинах культуры которого зародилась и сама христианская цивилизация. И на земле которого родился христианский Бог.

И в случае Голодомора также — антихристианский мир уничтожал мир христианский. Новообразованный политический Молох, который боролся с Богом, разрушая и профанируя храмы, уничтожал цивилизацию, которая была последней цитаделью христианства на уже немерянном пространстве нигилистического большевистского варварства.

Оставленная армянским и еврейским геноцидами рана в теле этих народов по сегодняшний день является неизлечимой. С этих трагедий начался для них и новый отсчет их истории.

Общепринятым является мнение, что Холокост как геноцид нельзя сравнивать ни с одним другим. Правильно ли это? Я не знаю. Говорю об этом откровенно: не знаю. По-видимому, все же правы те, кто настаивает на уникальном значении Холокоста. Но как уникален Холокост, так же уникален и Голодомор, хотя оба геноцида проходили в эсхатологическом ключе Endlosung, «окончательного решения». С той только разницей, что Холокост был акцией убийц, которые не скрывали своих намерений. Немцы и в этом были точны, — они подвели и теоретическую и практическую базу под этот геноцид. Зато Голодомор был тем более галлюцинозным проектом, который осуществлялся в сопровождении риторики о «дружбе народов-братьев» и других клише идеологической шизофрении русского коммунизма.

В первом случае речь шла об «арийской расе», а во втором — о «савєцком народе» как окончательном результате этой преступной «социальной инженерии». Именно в этом и правда — никакой разницы, потому что и там и там уничтожались все, кто не вписывался в соответствующую парадигму.

Эти две национальные катастрофы являются выразительно уникальными, однако, в частности, с двух разных перспектив. Трагедия Холокоста стала консолидирующей энергией для самоосмысления еврейского народа, для укрепления его идентичности, для нового понимания его места и роли в мире. Холокост стал также грандиозным моральным потрясением и для всего мира — в первую очередь для Европы, которая — через создание концепции геноцида в послевоенное время — поставила перед собой вопрос собственной — общей — ответственности за это преступление. Преступление против одного народа ВПЕРВЫЕ было интерпретировано как преступление против целого человечества.

Именно эта идея стала основой НОВОГО ЭТОСА — и самого человека, и исторической науки ХХ века. Ведь дело не только в Гитлере и нацизме, ставшими эмблемой зверства, до которого может дойти человек. Содействовали этому превращению Человека в Бестию все, кто закрывал глаза на то, что происходило, кто способствовал этому преступлению консенсусом, сотрудничеством, молчанием. Человечество было вынуждено признать: трагедия одного народа не должна замыкаться в пределах истории этого народа — только общая память человечества об этой трагедии может стать залогом ее неповторения в будущем.

Отсюда и искупление Европы — на протяжении десятилетий — своей вины перед еврейским народом. Моральное искупление. Путь Германии к демократическому государству начался с признания своего преступления, с подробной его документации и с постоянного, непрерывного, драматического для себя и всех ИСКУПЛЕНИЯ. Ежедневного, ежеминутного — на немецком телевидении есть каналы, которые постоянно транслируют историю и анализ Холокоста. Но Европа искупает свою вину также и материально. Прежде всего евреям была дана, наконец, возможность иметь свое государство. А Германия десятилетиями выплачивает астрономические суммы потомкам замученных шести миллионов евреев.

Конечно, осознание Холокоста стало признаком демократической зрелости послевоенной Европы. Но осознание Холокоста стало возможным благодаря также еврейскому сообществу, которое сумело организовать и структурировать свой протест, свою самозащиту, свое, наконец, ТРЕБОВАНИЕ ИСКУПЛЕНИЯ.

Так происходит тогда, когда у народа есть самоуважение. Тогда драма этого народа становится моральным мерилом сознания целого человечества.

Трагедия Холокоста стала для евреев защитной каменной стеной для их памяти. Символом мужества и выносливости. Символом неуничтожимости. Символом бессмертия. Помню манифестацию в Риме в ноябре 2005 года против угроз иранского президента уничтожить Израиль. После всех официальных выступлений под стенами посольства Ирана, под светом фонарей и шум платанов и пальм оркестр заиграл еврейские мелодии. И двое влюбленных, молодая еврейская пара, вдруг затанцевали «Хава Нагила». Среди завороженных людей, среди нацеленных на них журналистских камер и фотоаппаратов они танцевали с такой страстью и забвением, что было понятно, что им тысячу лет. И что это только начало.

В Европе осознание Холокоста стало моральным критерием демократии, обязательным «пропуском» в цивилизованный мир. Один известный славист из Израиля сказал как-то на конференции по украинистике в Италии, что отношение к евреям станет для постсоветской Украины «паспортом» для ее вхождения в круг цивилизованных государств.

Тяжело с этим не согласиться. Интересно, однако, спросить у себя: с такой точки зрения «паспортом» в какой мир может стать отношение украинцев к самим себе — и к своим трагедиям?!

По-видимому, «паспортом» в антимир. Или, проще, в ту часть джунглей, где паспортов не нужно. Где история начинается утром, а заканчивается вечером. И поэтому она просто лишняя.

Эти джунгли, однако, недалеко, — ими густо зарастают властные дворцы. Если «народным депутатам» огромное количество уже, наконец, изданных и переизданных документальных свидетельств не помогает воспринять гибель миллионов соотечественников как геноцид, — а следовательно, как преступление против человечества, — значит, они не считают украинское общество ( тo есть и собственных избирателей) частью человечества.

В отличие от Холокоста, Голодомор стал одним из основных причин потери Украиной идентичности и сделал невозможной консолидацию общества. Послевоенная Европа написала историю своих катастроф. Послевоенный СССР в очередной раз фальсифицировал историю. Голодомор в этой истории был одной из наиболее запрещенных тем.

Вот поэтому, в который раз потеряв прошлое, сегодня страна оказалась неспособной на проект будущего.

Гитлер хотел уничтожить евреев именно как народ — ведь у рассеянных по Европе евреев не было родины, конкретной земли. Сталин также хотел уничтожить украинцев как народ. Но у этого народа была родина, была земля. Гитлер хотел уничтожить еврейскую культуру. Но народ Библии имел свою культуру по всему миру — и умел ее хранить. А украинская культура была именно в Украине — и прошлая, и современная. Поэтому Сталин — параллельно с Голодомором — уничтожал храмы и книги прошлого — и культурную, художественную и научную элиту тогдашней Украины.

Ведь основной целью идеаторов Голодомора было превращение Украины на НЕ-Украину. А со временем — и в АНТИ-Украину.

Как видим, Сталину этот проект удался. Хотя наполовину, но удался. Сталин действительно изменил генетический код нации. И произошло это не случайно именно в Украине — ведь Украина была самой мятежной — после Польши — частью Российской империи и наиболее непокорной частью империи советской. И Молох сталинской империи уничтожил это сопротивление неслыханно садистским и циничным способом. Не прямым убийством, как в Холокосте, когда человек мог, во всяком случае, попробовать, противостоять — или хотя бы достойно умереть. Коммунистическая Россия убивала Украину превращением человека в вегетативное существо, сводя его к состоянию животного существования, к невозможности сопротивляться, противостоять, делать моральный выбор. В романе Василия Гроссмана «Все течет» описывается, как над украинскими селами стоял вой людей, которые уже не могли ходить, которые могли только ползать по земле, чтобы добраться до железной дороги, где это было возможно, — может, какая-нибудь милосердная рука бросила бы из окна кусок хлеба.

И тогда окна поездов, которые проходили по железной дороге Одесса — Киев, начали забивать досками.

Закон «пяти колосков»? Женщин, матерей, расстреливали просто на полях, если они подбирали несколько колосков для умирающих детей.

Это происходило в «житнице Европы».

Именно в Голодоморе проявилось полное презрение коммунистического русского мира к человеку как таковому. К основополагающим человеческим чувствам. К любому моральному измерению человеческого существования.

А также патологическая ненависть к «братской» Украине.

Вместе с убийством людей было уничтожено чувство Дома, смысл и культура труда. А прежде всего — любовь к этой земле, которая из животворного ресурса превратилась в неизмеримую могилу, которая принимала в себя мертвых и живых, шевелилась под их стонами и вновь и вновь поглощала новые жизни.

Вместо человеческих чувств обществом овладел Страх — тотальный, унизительный Страх. Страх быть собой. Разговаривать на своем языке. Вспоминать своих мертвых.

СТРАХ БЫТЬ. Со времен Сталина украинское общество парализовано страхом быть.

Отсюда и пропасть Не-присутствия, НЕ-труда, НЕ-морали. Отсюда жадность одних и готовность к полуголодному существованию других. К постоянным лишениям. Чтобы не трогали. Чтобы не мучили. Какая свобода? Какая демократия? «БУДЕМ ТЕРПЕТЬ». Вытерпев Голодомор, можно вытерпеть все на свете.

Отсюда также отказ от своей культуры. Осталось в генах: за принадлежность к этой культуре — убивают.

СТРАХ — это единственное — и тотальное — наследие, которое Система оставила украинскому обществу. Это унизительное наследие передается из поколения в поколение. Выветривает из людей язык. Достоинство. Память.

Выветривает из людей людей.

Поэтому руководить таким обществом легко. И именно это общество способно только на одну власть: воров. Циников. И откровенных преступников.

Во время Голодомора был уничтожен не только демографический и экономический ресурс страны на столетие вперед. Был уничтожен украинский селянский космос во всей его культурной, языковой, философской преемственности. А главное — был уничтожен его тысячелетний этос — этос отношения с землей. Этот селянин на стол не клал перевернутый хлеб, — хлеб нельзя было обижать, он был от Бога. Тот, кто смел с лица земли этот селянский мир, который об этой данной Богом земле заботился, мог уже безнаказанно осквернять эту землю Чернобылем и прятать ее под тоннами радиоактивного лома.

Царь-Мидас смерти. К чему он ни прикасается, все превращается в смерть.

И кто же, как не потомки этого коллективного Варвара могли сегодня так разворовать страну, что на ней не осталось живого места? Кто мог вытеснить миллионы людей за границу в поисках унизительных форм зарабатывания того самого — отнятого в 30-х — куска хлеба? Кто может сегодня гноить зерно в портах и выбрасывать его потом в Черное море? Кто может планомерно отдавать России безопасность и независимость государства?

Сегодня мы эту постгеноцидную Анти-Украину, о которой предупредил Джеймс Мейс, видим на каждом шагу, и в первую очередь опять же — во властных дворцах. Эта Анти-Украина ведет откровенный грабеж государства. Издевается над обществом. Топчется на его могилах. Продолжает политику русификации. Называет интеллигенцию «узким слоем» — блестящий фрейдистский ляпсус, признание своей постсоветской генеалогии, потому что где же интеллектуалы были «прослойкой», обреченной на исчезновение, как не на Шабаше Люмпенов под названием СССР? И эта же Анти-Украина делает все возможное, чтобы государство шага не ступило к Европе и осталось в этой «серой зоне» геополитического небытия, — потому что только так можно иметь еще несколько оперативных лет на ее окончательный дерибан.

Вот портрет постгеноцидного общества в одной отдельно взятой — Харьковской — области. Когда в ВР аж двое депутатов Партии регионов проголосовали за закон о Голодоморе, один из лидеров партии, Евгений Кушнарев, в интервью «Радио «Свобода» великодушно пообещал, что партия не будет принимать карательных мер в отношении депутатов своей фракции. «Никаких последствий на сегодняшний день это иметь не будет», — сказал он (www.pravda.com.ua, 9.12.2006).

В ноябре прошлого года в Харьковской области, счастливой сегодня тем, что русский язык приобрел, наконец, статус «регионального», ни одно должностное лицо из городской власти не пришло на официальные мероприятия почтить память жертв Голодомора, которые проходили на украинско- польском Мемориале и у Креста жертвам Голодомора.

На похоронах Кушнарева было 30 тысяч человек.

Справка: в Харьковской области за три месяца 1933 года умерло больше 600 тысяч человек. Общее количество умерших в регионе достигало 2 миллионов — это была треть селянства Слобожанщины. Селяне, как это можно видеть из архивных фотографий, умирали на центральной улице города. Каждое утро их тела свозили в овраги на околицы. Каждый вечер на улице лежали новые трупы.

Историки называют тогдашний Харьков — тогда столицу УССР — «столицей отчаяния».

Все это происходило во времена «постышевского террора». Улицы Харькова и до сих пор носят имена руководителей ЦК КП(б)У, которые осуществляли этот геноцид. Есть, конечно, в Харькове и проспект Постышева.

Именно в Харькове в 1933 году застрелился Николай Хвылевый. Он понял обреченность свою личную — и обреченность Украины на этот кровавый кошмар. Ценой собственной жизни — Хвылевый предупредил. Поставив этим выстрелом точку на завершающей странице гениального и трагического «Расстрелянного Возрождения».

И еще можно сказать: хорошо, что Мейс не дожил до того дня, когда на руководство историческими архивами Украины был назначен коммунистический кадр. Как человеку, ему было бы очень больно. Как человеку, который так любил Украину, ему было бы стыдно за Украину.

Однако как ученый он бы получил полную сатисфакцию: его жуткий тезис «постгеноцидного общества» полностью подтвердился.

Ведь быть «постгеноцидным обществом» — значит, не иметь памяти. Значит, иметь исключенное сознание. Уничтоженное таким способом общество — это общество лоботомизированное. А та часть общества, которая выстояла против этой лоботомизации, очевидно, еще не имеет достаточно психологических и физических сил, чтобы отодвинуть от себя эту омертвевшую массу погашенного мозга, которая наваливается на живой мозг, душит его своим мертвенным весом.

Мейс — ученый. Он работал над цифрами и фактами. Он давал им рациональное объяснение. Но всегда было такое ощущение, что он пришел в эту культуру, потому что его позвали мертвые. По-видимому, потому, что они еще не похоронены. Потому что неоплаканы. Потому что забыты.

Он услышал их голоса. Издалека. Из другой страны. Из другого континента. Он изучил их язык. Пока убогие служители Системы, способные вобрать несколько лживых слов в дефективный суржик, смеялись над его акцентом, Джим раскатывал свое американское «р» в языке мертвых, которые его позвали. И разговаривал с ними без препятствий.

Мейс был врагом любой формы пренебрежения к человеку. Это был алгоритм его интеллектуального противостояния любым проявлениям тоталитаризма. В этом он был сыном той — лучшей — демократической Америки как духовного наследия Вашингтона и Линкольна. У него было чувство справедливости и честности настолько страстное и сильное, что оно как будто жгло его изнутри. И именно это чувство и привело его в Украину — страну, которая, возможно, как никакая другая в мире, стала жертвой постоянной несправедливости и бесчестного с собой обхождения.

Во многих странах в отношении Холокоста существует уголовная ответственность. Во Франции собираются ввести уголовную ответственность за негационизм в отношении геноцида армян. Одним из категорических условий для вхождения Турции в ЕС является признание армянского геноцида.

А из стен Верховной Рады Украины и сегодня раздаются слова о «так называемом геноциде», о «голодоморном фантазере Мейсе».

Киев и другие города Украины зажаты петлей улиц, которые носят имена ее убийц.

Памятники ее убийцам стоят по всем городам Украины.

Вот поэтому трудно надеяться, что с такой страной кто-то в мире будет считаться. Россия понимает только язык силы, — а сегодняшняя официальная Украина умеет говорить с ней только с позиций слабости и повиновения. Европа понимает язык самоуважения. Для сегодняшней официальной Украины это глубоко иностранное слово, перевода которого она на свой политический суржик не знает.

Такая официальная Украина, какая она есть сегодня, — тo есть. Украина лоботомизированная, — вряд ли найдет государственные средства на Мемориал, посвященный Голодомору. Или на Институт национальной памяти. Она возводит памятники фальсификаторам выборов, а не ученым, которые поднимают со дна небытия ее историю.

В такой Украине находятся миллионы долларов на дебильные предвыборные рекламы и — зеро средств на издание трудов Мейса. Тем более, что Мейс писал не только о Голодоморе. Мейс был историком Украины ХХ в. И напечатать его труды — значит, обнародовать целый парад скелетов в российско- украинском политическом шкафу. В 1983 г. Мейс издал в Америке свою книгу об уничтожении национального коммунизма в Украине. Мейс писал безжалостные статьи о политической природе русского православия. Некоторые его исследования сегодня звучат пророчески. Мейс писал, например, о драме украинского социализма. «Или к счастью, или к сожалению, в ХХ веке в Украине самой влиятельной идеологией был социализм», — этой фразой Мейс начинал свой раздел в книге «Українська державність у ХХ столітті» (1996). По- видимому, когда начала украинского социализма обозначены такими фигурами, как Драгоманов и Грушевский, а на сегодняшнем его этапе — именами, которых в этом ряду стыдно произносить, то остается сказать: Джим, таки, К СОЖАЛЕНИЮ, «в Украине самой влиятельной идеологией был социализм»! В большой степени идеалистический социализм первых его адептов помешал Украине построить государство. А дальнейшая дегенерация этого социализма, которая с европейской традиции скатилась к торгам на блошином рынке постсовковой политики, доказала политический и моральный крах этой идеологии в истории украинской государственности. Доклад Мейса на харьковском конгрессе МАУ в 1996 г. назывался: «Социально-генетическое наследие геноцида и тоталитаризма в Украине и пути его преодоления». Мейс хорошо знал, что порожденные геноцидом патологии в Украине пропорциональны эсхатологическим измерениям самого геноцида. И их так трудно искоренить именно потому, что геноцид тем и ГЕНОЦИД, что он деформирует основы генофонда нации.

Мейс открыл перед украинским обществом книгу его Апокалипсиса. Прочитал ему эту Черную Книгу вслух. Но общество и не очень услышало — и именно потому, что нейтрализованные, лоботомизированы именно те участки его мозга, которые отвечают за самосохранение, за самозащиту. За выживание, в конечном итоге.

26 ноября, когда зажигаешь свечу в день памяти десятков миллионов украинцев, убитых только за то, что они с деда-прадеда выращивали хлеб, достаточно выглянуть в окно. Кое-где еще засветится свеча. А в основном будут прогибаться экраны телевизоров от децибелов локальной или московской попсы.

Будет ли продолжаться бесконечно это вегетативное состояние общества, трудно сказать. Мейс — вместе со своими украинскими коллегами-историками — сделал все, чтобы возродить нервную материю мозга украинской нации. Чтобы этот мозг начал посылать сигналы. Чтобы заработала память. Чтобы это общество начало восстанавливать волю к жизни.

А действительно ли заработает этот мозг, это уже не дело Мейса. Это дело украинского общества.

Наконец, российского также. Россия определила себя наследницей золотого и алмазного фондов СССР. Но станет цивилизованным государством только тогда, когда признает себя наследницей также и кровавого фонда СССР.

Вот поэтому, смотря на эту постсоветскую Верховную Раду, с трибуны которой прозвучало не одно оскорбление Мейсу, видишь в основном толпы зловещих мертвяков, политических трупов с застывшими глазами.

А Джим удивительно живой. Может, он знал какую-то мистику, как его древние индейские пращуры. Тайну преодоления смерти. Он всецело занимался трагедией. Но его трудно было увидеть не улыбающимся. Он даже когда бывал возмущен — было кем и чем, — от него струилась мощная энергетика добра и неизъяснимый, только ему свойственный оптимизм. Казалось, что Джим — несмотря ни на что — верит в победу смысла, в победу человека над им же порожденным абсурдом и фантомами.

Думаю, мы все, кто с Джимом тем или иным образом работал, будем всегда соизмерять нашу историю с работой Мейса, его любовью к Украине, его интеллектуальной честностью. А главное — с его верой в то, что Украина — нация удивительной жизнеспособности, а следовательно, когда-то преодолеет свое постгеноцидное наследие и станет сознательным, благородным и упорядоченным европейским государством. Уважаемым в мире, в частности, за свое умение самоуважения.

Наконец, оранжевая революция доказала, что эта европейская Украина уже рождается. Как ни тяжело, а рождается.

Или, точнее, — возрождается.

Когда я попросила Джима встретиться с одной моей итальянской аспиранткой, которая писала диссертацию о Хвылевом, он мне ответил: «О, конечно! Друг Хвылевого — это мой друг!»

Так, словно Хвылевый не застрелился в том же таки 33-м, а жил где-то рядом с Джимом — перебежать улицу — и они время от времени собирались попить кофе.

Теперь Джим с Хвылевым точно пьют кофе вместе.

Когда-нибудь, по-видимому, на улицах Киева можно будет встретиться с каменным Мейсом. Он, такой живой и пасионарный, отнесся бы к этому с юмором. Потому что самому Джиму памятник не нужен. Ему был более важен памятник, который он возводил сам, своим трудом, — памятник безвинно погибшим миллионам украинцев.

Памятник Мейсу, возможно, прежде всего нужный самой Украине. Это был бы важный знак того, что Украина начинает выходить из постгеноцидного состояния. А следовательно, учится отличать своих врагов от людей, которые за любовь к ней заплатили своей жизнью.

И это также был бы небольшой, но шаг Украины в Европу. Сделанный благодаря американцу Джеймсу Эрнесту Мейсу.