Как убивали Россию

 Между тем вроде бы сугубо теоретический «нерешенный вопрос» приводит к постоянным метаниям российской политики и даже парадоксальным соединениям обоих направлений в одном лице (как это было, например, в случае с бывшим министром иностранных дел Козыревым). Вот и побывавший недавно в Киеве российский спикер Селезнев вновь говорил о «союзе славянских государств», причем складывалось впечатление, что он действительно не понимает, почему его слова вызывают истерику. 

«День» публикует статью профессора Нью-Йоркского университета, известного историка и политолога Александра ЯНОВА, урожденного одессита, которую он написал специально для нашей газеты на основе своей книги, в которой исследуется феномен российского национализма.

Отметим, что поднимаемые в ней проблемы актуальны для нас не только с точки зрения лучшего понимания своих соседей (у которых практически все кандидаты в президенты, включая вновь выдвинувшегося Юрия Лужкова,— славянофилы). Осмелимся утверждать, что в Украине тема «Запад или Азия» еще даже не поднималась. Об этом свидетельствует образ мышления большинства наших «западников» — образ типично азиатский...

ПРОИСХОЖДЕНИЕ «БЕСОВ»

О российской цивилизационной Катастрофе 1917 написана без преувеличения библиотека — на всех языках. Но как-то так случилось, что вся эта мировая историография вертится вокруг да около одной и той же старой схемы, предложенной еще в прошлом веке в романе Достоевского «Бесы». Согласно ей, как помнит читатель, непосредственные исполнители разрушения России, «бесы», заимствуют свои «красные» поджигательские идеи у Запада — через посредство «русских европейцев», либералов-западников. Я не хочу сказать, что все историки следуют этой схеме буквально. Некоторые — и их, собственно говоря, большинство — убедительно оспаривают отдельные ее аспекты. Я лишь говорю, что все они так или иначе от нее отталкиваются.

Ричард Пайпс, допустим, развернув старую схему в трехтомную эпопею «большевистского заговора», отвергает тем не менее идею о западном происхождении русского «бесовства». Для него «бесы»-большевики вполне самобытный, доморощенный продукт, выросший из особенностей истории русского «патримониального», как он думает, государства. В этом есть своя логика: в конце концов в Европе было сколько угодно собственных «бесов». Однако нигде, кроме России, они почему-то не привели свои страны к национальной катастрофе. Но и Пайпс, разумеется, исходит из основного тезиса Достоевского, что виновниками ее в России могли быть только «бесы». Потому и посвящает он целый том российскому происхождению большевизма и датирует начало Катастрофы октябрем 1917, то есть моментом его прихода к власти.

Александр Солженицын, в противоположность Пайпсу, копирует схему Достоевского целиком. И потому в его многотомной эпопее «Красное колесо» в роли главных злодеев выступают, естественно, «русские европейцы», породившие бесов», старательно подчеркивается роль в ней «черного вихря с Запада» и дата начала Катастрофы отодвигается к февралю 1917, то есть к моменту падения монархии и торжества западников.

Эти хронологические и этнологические, если можно так выразиться, разногласия еще больше осложняются тем, что эмигрантский историк Григорий Бостунич, дослужившийся в свое время до высоких чинов в СС, и бывший шеф Союза русского народа Николай Марков идут в своих размышлениях о Катастрофе куда дальше Пайпса и Солженицына. Согласно их версии событий, происхождение «бесовства» оказывается вовсе не русским и не западным, а еврейским. То есть для них и сами «бесы», и породившие их либералы (тут они, естественно, верны схеме Достоевского) были если уж и не чистокровными евреями, то непременно «жидовствующими». Соответственно дата начала Катастрофы отодвинута, к примеру, у Бостунича к 929 году до Рождества Христова, когда, как он полагает, «был составлен царем Соломоном политический план порабощения мира жидами».

Конечно, упомянул я здесь лишь самых выдающихся представителей всех трех течений мысли. На самом деле работало над этими версиями русской Катастрофы великое множество писателей, политиков, историков и поэтов — на протяжении почти столетия. И признаться, мне эти их занятия всегда казались странными, чтоб не сказать абсурдными. Ну хотя бы потому, что никому из них не пришло почему-то в голову, что сам-то Достоевский представлял в драме пореформенной России лишь одну из сторон, а именно славянофильскую, и был, следовательно, в своих суждениях о ней лицом, мягко говоря, заинтересованным. Стало быть, вся его схема была основана на элементарном политическом предубеждении.

ЛЕСТНИЦА «СОЛОВЬЕВА»

Мне же представляется, что причина российской Катастрофы была в другом. Я бы хотел обратить внимание читателя на идеи Владимира Сергеевича Соловьева, сына знаменитого историка и основателя «русской школы» в философии. В 1880-е он пережил мучительную духовную драму, сопоставимую разве что с аналогичной драмой безызвестного сборщика налогов иудея Савла, внезапно обратившегося по дороге в Дамаск в пламенного апостола христианства Павла. Бывший славянофил Соловьев не только обратился в жесточайшего критика покинутого им славянофильского кредо и не только очертил всю дальнейшую историю его деградации, но и предсказал, что именно от него Россия и погибнет. Случаев, когда крупные умы обращались из западничества в славянофильство, в прошлом веке было предостаточно. Самые знаменитые примеры, конечно, Достоевский и Константин Леонтьев. Никто, кроме Соловьева, однако, не прошел этот путь в обратном направлении.

В книге «Россия после Ельцина» я о Соловьеве упомянул. «Предложенная им формула, которую я называю «Лестницей Соловьева», — открытие не менее замечательное, чем периодическая таблица Менделеева. А по силе и смелости предвидения даже более поразительное. Вот как выглядит эта формула: национальное самосознание — национальное самоуничтожение».

Вчитайтесь и вы увидите, что содержится здесь нечто и впрямь неслыханное. А именно: в России национальное самосознание, то есть естественный, как дыхание, патриотизм может оказаться смертельно опасным.

Неосмотрительное обращение с ним неизбежно развязывает, как утверждает Соловьев, цепную реакцию, при которой культурная элита страны и сама не замечает происходящих с нею роковых метаморфоз.

Нет, Соловьев ничуть не сомневался в жизненной важности патриотизма, столь же нормального и необходимого для народа, как для человека любовь к детям или родителям. Опасность лишь в том, что в России граница между ним и второй ступенью его страшной лестницы, «национальным самодовольством» (или, говоря современным языком, умеренным национализмом), неочевидна, аморфна, размыта. А соскользнуть на нее легче легкого. И стоит культурной элите страны на ней оказаться, как дальнейшее ее скольжение к национализму жесткому (или по аналогии с крайними радикалами времен Французской революции «бешеному») становится необратимым. И тогда «национальное самоуничтожение» — гибель цивилизации оказывается неминуемой.

В 1880-е, когда Соловьев порвал со славянофильством, оно на глазах вырождалось, неотвратимо соскальзывая на третью, предпоследнюю, ступень его «лестницы». Достаточно сослаться хотя бы на декларацию того же необыкновенно влиятельного в тогдашних славянофильских кругах Достоевского, чтоб не осталось в этом ни малейшего сомнения. Вот она: «Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в нем одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал... Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенною ролью в человечестве и даже с первостепенною, а стало быть, только единый из народов может иметь Бога истинного... Единый народ-богоносец — это русский народ». Что это, скажите, если не национальное самообожание?

Тем более что декларациями, пусть даже безумными, дело вовсе не ограничивалось. За ними следовали ничуть не менее безумные — и агрессивные — политические рекомендации правительству. Например, что «Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки».

Более того, Федор Михайлович еще и яростно спорил с другим кумиром тогдашнего национализма Николаем Данилевским, который тоже был, разумеется, убежден, что захват Константинополя — судьба России, но полагал все же необходимым поделить его после войны с другими славянами. Для Достоевского об этом и речи быть не могло: «Как может Россия участвовать во владении Константинополем на равных основаниях со славянами, если Россия им не равна во всех отношениях — и каждому народу порознь и всем вместе взятым?».

Впрочем, не в одном Достоевском дело. Все без исключения светила тогдашнего выродившегося славянофильства, и Иван Аксаков, и Данилевский, и Константин Леонтьев, как бы они между собой ни расходились, одинаково неколебимо стояли за войну и насильственный захват Константинополя. А Тютчев даже об этом великолепные стихи написал:

И своды древние Софии

Вот доказательства. В разгар «патриотической» истерии, охватившей славянофилов по поводу Константинополя, Соловьев заявил: «Самое важное было бы узнать, с чем, во имя чего можем мы вступить в Константинополь? Что можем мы принести туда, кроме языческой идеи абсолютного государства, принципов цезарепапизма, заимствованных нами у греков и уже погубивших Византию? Нет, не этой России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо Вторым Римом».

Отсюда его удивительное пророчество: «Нам уже даны были два тяжелых урока, два строгих предупреждения — в Севастополе, во первых, а затем, при еще более знаменательных обстоятельствах, в Берлине. Не следует ждать третьего предупреждения, которое может оказаться последним». Мороз идет по коже, когда читаешь эти строки. Ну просто как в воду глядел человек. Именно так ведь все и случилось в момент следующей «патриотической» истерии между 1908 и 1914-м. Она и впрямь оказалась последней.

Разумеется, национальное самоуничтожение — термин условный. И у России, и у Германии, и у Японии была, так сказать, жизнь после смерти. Но цена национального выздоровления оказалась, как и предвидел Соловьев, непомерной, катастрофической, просто уничтожающей. И подумать только, что предсказал это все человек еще за два десятилетия до Первой (не говоря уже о Второй) мировой войны, когда сама возможность такого развития событий никому, кроме него, даже и в голову не приходила. Поистине неблагодарное потомство...

Формула Соловьева свидетельствовала неопровержимо: «бесы», по поводу этнического происхождения которых так яростно ломали копья в многотомных эпопеях и Пайпс, и Солженицын, и Бостунич, и Марков, и многие другие, имя им легион, имеют к российской цивилизационной катастрофе отношение, вообще говоря, лишь косвенное. Ибо прийти они могут только на готовое. Лишь в том случае, если культурная элита страны, заглотнув славянофильскую наживку, расчистит им дорогу, обескровив страну и положив ее, обессиленную, к ногам палачей. В национализме оказалась истинная причина Катастрофы, а вовсе не в том запутанном клубке либералов и «бесов», который безнадежно пытались распутать позднейшие историки, сбитые с толку Достоевским.

Ведь разгадка здесь бьет в глаза. Ясно же, что не соверши русская элита коллективное самоубийство в июле 14-го, не втрави она страну в очередную нелепую и совершенно ненужную ей войну, не видать бы «бесам» власти в России как своих ушей. Тем более что еще и на самом пороге этой войны не предвидели они ее и на нее не рассчитывали. Сам Ленин с характерной для него неспособностью просчитать события на год вперед тут лучший нам свидетель. Вот что писал он Горькому еще в 1913-м: «Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иозеф и Николашка доставили нам сие удовольствие».

Даже самый умеренный национализм обязательно раньше или позже превращается в России в «бешеный». В тот самый, который в ядерном веке чреват буквальным уничтожением страны, небытием. Что может быть страшнее этого?

ГЛАВНЫЙ УРОК ИСТОРИИ: ИЗ НЕЕ НЕ ДЕЛАЮТ УРОКОВ

Удивительно ли, что становится мне теперь не по себе, когда главный сегодняшний теоретик «бесовства» Александр Дугин словно бы между прочим вставляет в разговор, что «Россия немыслима без империи» или «кто говорит геополитика, тот говорит война»?

Отличаются эти наши «патриоты» от тех, что привели страну к катастрофе в июле 14-го? Отличаются. Тем не давали покоя Сербия и Константинополь, этим — все та же Сербия и Севастополь.

Есть и более серьезные признаки того, что снова «славянофильствует время». Вот трое из пяти кандидатов в преемники Ельцину — Лужков, Лебедь и Зюганов — в точности, как «патриоты» 1908-го — требуют для России Константинополя, виноват, Севастополя. Четвертый, Черномырдин, человек в высшей степени рассудительный, вдруг заявляет публично, что «Россия не страна, а континент» (т.е. сам того не замечая, начинает изъясняться на дугинском канцелярите).

Так что же все это значит? Ничему не научилась русская культурная элита на роковом опыте июля 14-го? Снова она на пути к коллективному самоубийству? Снова рискует отдать страну «бесам»?

ВТОРАЯ ЖИЗНЬ СЛАВЯНОФИЛЬСКОГО МИФА

Нет спора, славянофильский миф по-прежнему «гегемон» в идейной жизни России — пусть и в новой своей евразийской редакции. Но так ли уж трудно показать, что есть у России и другая, европейская политическая традиция, ничуть не менее укорененная, нежели славянофильская? И даже, честно говоря, куда более отечественная, по крайней мере, не заимствованная у немецких тевтонофилов. Ведь еще в начале прошлого века именно эта европейская традиция господствовала в русской культурной элите безраздельно.

Немыслимо ведь, согласитесь, представить себе главного идеолога декабризма Никиту Муравьева произносящим, подобно Бердяеву, чудовищную расистскую формулу: «Бьет час, когда славянская раса во главе с Россией призывается к определяющей роли в жизни человечества». Немыслимо потому, что глубоко чуждо было декабристскому поколению «национальное самодовольство».

Это поколение продемонстрировало нам воочию, что такое патриотизм, свободный от славянофильского «самообожания». Никто не сказал об этой разнице лучше самого Соловьева: «Внутреннее противоречие между требованиями истинного патриотизма, желающего, чтоб Россия была как можно лучше, и фальшивыми притязаниями национализма, утверждающего, что она и так лучше всех, — это противоречие погубило славянофильство».

БУДУЩЕЕ СТРАНЫ ПРИНАДЛЕЖИТ ТОМУ, КТО ОВЛАДЕЛ ЕЕ ПРОШЛЫМ

Кто и когда спросил себя, например, почему четырежды на протяжении двух столетий охватывала российскую культурную элиту мощная «патриотическая» истерия? И принималась она вдруг страстно доказывать, что Россия не государство, а Цивилизация, не страна, а континент, не народ, а идея, которой предстоит спасти мир на краю пропасти, куда влечет его декадентский Запад и что истина открыта ей одной. Откуда эта средневековая страсть к Русской идее? Не странно ли, что никому до сих пор не приходило в голову даже увидеть это как болезнь?

А вот еще вопрос. Почему даже когда рухнули вокруг России обе последние континентальные империи, Оттоманская и Австрийская, умудрилась она тем не менее снова бросить вызов истории, продолжая свое одинокое путешествие в средневековом пространстве — по прежнему уверенная, что «не может идти ни по одному из путей, приемлемых для других цивилизаций и народов»?

Но кроме всех этих увлекательных загадок, которые имеют все-таки отношение к прошлому, перед нами ведь и еще одна, главная загадка, касающаяся будущего. Четырежды на протяжении двух последних столетий представляла России история возможность «присоединиться к человечеству». В первый раз в 1825 году, когда силой попытались сделать это декабристы. Во второй — между 1855 и 1863 годами, в эпоху Великой реформы, когда ничто не мешало сделать это по-доброму. В третий — между 1906 и 1914 годами, когда Витте и Столыпин положили, казалось, начало новой Великой реформе. И в четвертый, наконец, в 1991-м. Три шанса из четырех по разным, как мы еще увидим, причинам были безнадежно, бездарно загублены. Судя по тому, что и сегодня «время славянофильствует», пятый может оказаться последним.

В момент, когда страна опять накренилась над пропастью, пробил, я думаю, час для российской интеллигенции остановиться, оглянуться, посмотреть на судьбы отечества и мира глазами мыслителей масштаба Соловьева.

Ибо именно этого контекста прошлых эпохальных поражений и недостает нам сегодня, чтобы избежать еще одного, чтобы ясно увидеть: все это с нами уже было.

Начиная с 1921 года новое — эмигрантское — поколение ревизионистов славянофильства начало заботу по реабилитации русского национализма. Сегодня их идея добилась серьезных успехов, завоевав уже не только коммунистическую часть российской культурной элиты, и, естественно, рвется в «гегемоны». Если вовремя не остановить ее марш, то, как пришлось испытать это на своем горьком опыте Соловьеву, может оказаться поздно. В особенности если обретет евразийство в 2000 году «своего» президента (как обрели «своего» царя славянофилы в 1881 в лице Александра Ш).

Я знаю, что, как и во времена Соловьева, совсем другим заняты в наши дни либеральные умы в России. Будет или не будет девальвация рубля, иностранные займы, Чечня и шахтерские блокады, министерская чехарда, олигархи, налоги и конфронтация президента с Думой — такими сюжетами поглощена либеральная пресса. Я совсем не уверен, что пробьется чрез эту повседневную суету простая, проверенная веками истина: «будущее страны принадлежит тому, кто овладел ее прошлым».