Как я провел сутки

Утром я умылся, почистил зубы, оделся, проснулся и поехал на работу. В России не у всех есть работа: у одних она есть, а у других ее нет. Наша Конституция гарантирует работу всем, но работу дает не Конституция, а работодатели, а работодатели дают работу не всем, поэтому у нас одни не работают, а другие работают. Те, которые не работают, не получают денег, поэтому они бедные. А те, которые работают, обычно тоже не получают денег, потому что им их задерживают, а они начинают бастовать и тоже кончают работать. Мне деньги за работу платят, поэтому я на нее езжу, а также чищу зубы.

На работе я сначала пишу новости, а потом перестаю писать новости и начинаю писать колонку. Когда я приехал на работу, меня сразу спросили, знаю ли я, какие у нас новости. Я сказал, что не знаю.

Тогда мне сказали, что сегодня мы объединяемся в союз с Беларусью и Югославией. Беларусь — это страна, в которой очень мало еды, и мы с ней уже объединены, но пока только понарошку. А Югославия — это страна, которую очень много бомбят, потому что когда там мир, то одни мирные люди все время убивают других мирных людей.

Тогда я спросил, зачем нам объединяться в союз с людьми, которых бомбят. Мне сказали, что сами понятия не имеют, и пусть я не умничаю, а сажусь писать новость про союз. И как только я эту новость напишу, сразу всем станет понятно, зачем нам это нужно.

В общем, я сел и стал писать эту новость. Новость оказалась большая-пребольшая. Сперва там дядька с фамилией Селезнев тоже пришел на работу и рассказал всем, что один югослав попросил его передать Ельцину, что его бомбят, а он не хочет, чтоб бомбили, а вместо этого хочет в союз с Россией и Беларусью. Тогда Селезнев позвонил президенту, президент сразу обрадовался и позвонил в Беларусь, а Беларусь обрадовалась больше всех. И тогда Ельцин позвонил Селезневу и сказал, что вчера он просто пошутил, когда говорил, что в войнушку мы играть не будем, а сегодня мы в войнушку уже играем, потому что Югославию никому не отдадим. И еще Селезнев сказал, что Ельцин приказал разворачивать ракеты, чтоб не бомбили наш союз. Но не ему приказал, а военным.

В общем, новость получалась длинная-предлинная. Тогда я ее писать закончил и начал писать другую, про ракеты.

Про ракеты писать было интересно, но только непонятно. После новости Селезнева про то, что президент приказал разворачивать ракеты, военные очень удивились. А когда пришли в себя, сказали, что никакие президенты им не звонили, особенно наш. Но если позвонят, они сразу развернут свои ракеты и шарахнут куда скажут. Тогда удивились уже вообще все и начали звонить тем, по кому президент собрался шарахать. И спрашивать, не нервничают ли они из-за того, что мы на них ракеты разворачиваем. А они сказали, что не нервничают, потому что наш президент им еще не звонил и не говорил про ракеты. И пока не позвонит, про ракеты не считается.

Когда я это написал, то задумался. Вот интересно, а если мы взаправду собираемся пуляться ракетами, то военные должны сразу же звонить на телевидение и рассказывать, что сейчас все растютюрят нафиг? Может, лучше позвонить на телевидение и сказать, что президент не звонил, и так обмануть всех врагов? Я спросил наших, но они сказали не умничать и садиться писать новость про Карлу дель Понти (это место опускаем ввиду малозначимости проблемы для нашего читателя. — Ред.)

Как только я закончил писать про дель Понти, опять сказали, что военные снова звонили и очень настойчиво предупредили, что им никто до сих пор не позвонил, а раз так, то они и пальцем о палец не ударят, чтобы ракеты разворачивать. Я спросил у наших, где у нас ближайшее бомбоубежище, но они сказали не умничать и писать про Селезнева.

Я сел и написал про то, что Селезнев узнал, что его с президентом не показали по телевизору, и он сейчас будет звонить президенту, потому что это провокация. Я спросил наших, почему бы ему не звонить сразу на телевидение, но они наорали и сказали писать про Якушкина.

Я начал писать про Якушкина. Про Якушкина всегда писать очень сложно, потому что Якушкин очень непонятно разговаривает. Якушкин сказал, что Селезнев все напутал, и президент ничего такого не говорил. То есть говорил, но то ли не Селезневу, то ли совсем не то. Может, про ракеты что и сказал, но уж точно не то, что Селезнев услышал. Например, мог сказать, что вообще ракеты можно куда-нибудь направить, к примеру, если захочется. Но про «хочется» он ничего никому не рассказывал. Или рассказывал, но не военным и не Селезневу. И вообще, это он раньше рассказывал, и сейчас еще говорит, но только все меньше и меньше.

Я эту новость написал и стал писать про Селезнева и Ельцина. Ельцин сказал, что ничего из того, что Селезнев про него сказал, он ему не говорил. А Селезнев сказал, что говорил, и даже пленка есть, только Ельцин ее ему не отдал, потому что жухло.

Тут меня попросили еще новость про Чернобыль написать, но я им сказал, чтоб не умничали, потому что рабочий день уже закончился, и мне надо писать колонку.

Вот и закончились они, эти сутки. Скоро я поеду домой, чтобы пить чай и думать, куда же были нацелены наши ракеты до того как их не перенацелили, в какой же из стран все-таки я живу и что будет, если кто-нибудь вдруг неправильно наберет телефонный номер...