Леся ГОНГАДЗЕ: «Купить меня невозможно»

Мать Георгия Гонгадзе вместе с его женой Мирославой, наверное, есть наиболее заинтересованными лицами в полном расследовании относительно судьбы Георгия. В ответах пани Леси в интервью «Дню» — много вопросов относительно настоящего расследования дела Гонгадзе и вообще верховенства права в Украине. Ее не устроят и не введут в заблуждение ни декларации о том, что дело раскрыто, ни аргументы какой-то «высшей политической целесообразности» относительно избежания ответа на вопрос — а кто заказчик? Просто она хочет правды.

— Пани Леся, сегодня (8 июля, — Ред.) вы сдавали пятый раз кровь на ДНК. Вы еще надеетесь добиться правды?

— Я просто мать, которая хочет знать, где похоронен ее сын и рядом с кем будет похоронена она. Меня часто называют мужественной, сильной, но я — лишь оболочка. Внутри все выгорело. Как-то женщины, окружившие меня, стремились прикоснуться ко мне в надежде взять от меня частицу энергии и силы. Подзарядиться, как говорили они. Какие смешные! У меня совсем не осталось сил… И все же хочется добиться правды и поэтому я упрямо констатирую факты: да, на правой конечности предъявленных останков осколочные ранения руки совпадали с ранениями моего сына, которые он получил в Сухуми в 93-м. А вот стопа, пальцы, не принадлежали Гии. (Разве мама не узнает пальцы своего сына?!) У моего сына была экзема на ногах, а на тех ногах экземы не было…

И хотя ДНК крови не дает 100-процентного результата, я согласилась пятый раз сдать кровь. Приехали представитель Генпрокуратуры, следователь по особо важным делам, вместе с работником судмедэкспертизы. Мне показалось (или действительно так было?), они прятали от меня глаза. Еще бы! Игра продолжается, господа?

Но я согласилась сдать еще раз кровь, — и поверьте, это не очень приятная для меня процедура, хотя и простая в медицинском смысле, — только при условии, что мне пообещали сделать, наконец, анализ волос и кости стопы, пятки. Это может дать 100-процентно правдивый результат.

— То есть у вас еще теплится надежда похоронить действительно своего сына. И, возможно, правосудие настигнет не только исполнителей убийства, но и заказчиков? Ведь их, якобы, ищут также…

— О чем вы говорите — никто никого не ищет, всем все ясно, и все знают, но играют, тянут. Пугают друг друга. Каждый имеет в этом деле свою выгоду. По большому счету я уже никого не интересую (я имею в виду власть имущих), и Гия уже никого не интересует. Но хочется власти, — когда ты раб этого желания, то пойдешь на любое лицемерие. Одни ушли, другие пришли. Одна оппозиция мной пользовалась, теперь другая. Однако народ — сила непостижимая, и тот, кто играет с народом, тот плохо кончит. Я прошла школу Грузии, я знала, как Гамсахурдия играл народом, теперь так же Саакашвили.

После покойного Кравченко еще больше людей задумалось — что-то в нашем доме не так! Если вас заставляют поверить, что министр Кравченко сам себе два раза выстрелил в голову, то что еще говорить!? Это уже что-то большее, чем аморальность и неуважение к людям. Знаю, что в этом государстве узнать правду сложно. Поэтому мне надеяться, что я могу добиться правды проблематично. Все построено на лжи. А все же я — мать, и хочу, повторяю, знать, где похоронен мой сын и рядом с кем буду похоронена я. У меня больше нет желаний.

— Фотографии, где вы стоите рядом с известными политиками, — явление не редкое. Как вы относитесь к политике?

— Дело в том, что меня, мою фамилию просто использовали. Например, пан Тарас Стецькив и Тарас Чорновил, чтобы войти в парламент, одним из последних козырей сделали обещание, что сделают меня почетным гражданином Украины и Львова; то сделают, и еще это сделают… А войдя в парламент мне даже «здравствуйте» не говорят. И таких много. Думаю, что 30% людей в парламенте находятся благодаря фамилии Гонгадзе. Объясняется это тем, что народ воспринял эту трагедию, как личную, и сегодня люди понимают, что такое может случиться с каждым. «Дело Гонгадзе» стало своеобразной лакмусовой бумажкой, и если ты ее держишь в руке, то ты — честный. Однако после нескольких лет многочисленных обещаний люди уже мало верят, что преступники будут наказаны. Как и мало верят, что и следующие выборы будут честными. Но меня лично уже использовать я не позволю. У меня даже были такие случаи — на напечатанных агитках я стою рядом с каким-то кандидатом в депутаты. А я никогда в жизни его не видела и рядом не стояла. А народ верит — рядом стоит Гонгадзе, это что-то значит!…

Единственного, кого я поддержала, так это Шкиля, но и то не его лично, а в желании помочь другим ребятам, севшим в тюрьму вместе с ним. Чтобы он, попав в Верховную Раду, вытянул из тюрьмы своих товарищей. Он не смог вытянуть. Они все вышли больные и уничтоженные.

— Есть ли у вас надежда, что Запад поможет в деле расследования?

— Моя невестка Мирося уже три года как подала в Европейский суд, ну и что она выиграла? Никто ее дело не рассматривает. У мира есть свои проблемы. Если у нации нет лидеров, которые бы заботились о своем народе, то кому мы нужны? Европа — это сложный конгломерат, который сегодня и сам измучен своими проблемами. Если в семье нет порядка, то никто со стороны не поможет.

Нашим нардепам уже расширили кресла на шесть сантиметров, а человек, носящий перед собой такой живот, уже не может мыслить высокими категориями. Это уже рабы, образно говоря, желудочно-кишечного тракта. Кровь до мозга не доходит. Смех смехом, но над этим стоит задуматься.

— Что приносит вам сегодня боль?

— Многое. У всех есть внуки. Их водят на танцы, на музыку… Не знала раньше, что это может быть привилегией. Невестка Мирося далеко, с ней ее мама. А я здесь одна… Наверное, вы знаете, что племянник моего сына погиб при невыясненных обстоятельствах. В 17 лет не дошел до дома, полгода искали. А нашли его на пастбище почему-то именно тогда, когда я приехала в село. Одежда чистая, а труп скелетирован. Анализ ДНК не делали два года, держали в морге, пока мама не сошла с ума. Только сейчас сделали… То есть судьба этого ребенка похожа где-то на судьбу моего сына. А перед этим в 2002-м ко мне приходил человек, из разговора с которым я поняла, что будут проблемы с моей семьей. Я только не понимаю, что они от меня хотят?…

Этот случай как-то отгородил от меня мою большую семью, не скажу, что от меня отвернулись (возможно, испугались). Мне же пришлось уединиться. Если бы не мои братья, не знаю, как бы я до сих пор держалась.

К тому же лет пять подряд я получаю негативную информацию, дети пропадают массово, и многие родители ко мне обращаются за помощью. Но что я могу сделать? Поэтому сейчас пытаюсь не общаться с людьми, потому что я устала от всего этого. Думать о чем-то глобальном я не в состоянии. Я только одно поняла: мы живем в странном мире, чистилище проходим здесь, на земле, а не там, при переходе — или в рай, или в ад. Каждый выбирает свою дальнейшую дорогу здесь. И об этом стоит помнить.

— Вы и до сих пор работаете в инфекционной больнице?

— Я — медик, и свое призвание вижу только в этом. А работаю я в больнице, которую в полной мере можно назвать «богоугодным заведением». Ведь к нам богатые не попадают. Богатые где-то в частных клиниках или к ним домой приходят капельницу ставить. А у нас частые гости — бомжи, бывшие зэки, больные СПИДом, несчастные, обделенные судьбой люди. Но ко мне они хорошо относятся. Я убедилась, что люди — те, кто наверху, и те, кто внизу, ничем не отличаются…Но слишком сытые звереют, а сытые звери — становятся добрыми…

— Пленки Мельниченко в значительной степени связывают с делом Гонгадзе. Что вы об этом думаете?

— Знаю одно — признать, что это труп моего сына — означает признать, что эти пленки правдивые. А этого не хочется. Мне как-то звонили, как будто от Мельниченко, чтобы я приехала за границу с ним пообщаться. Но зачем я ему? Вероятно, это был повод вытянуть меня из дома, а в дороге мало ли что может произойти. Слишком уж я бунтую и говорю свободно. Хотя — это моя единственная привилегия. Я хоть и несчастная, но абсолютно свободная и независимая. И купить меня невозможно.

Хожу я по привычке в шляпке, худая, пожилая женщина, с не очень радостным лицом. Дети зовут меня старухой Шапокляк… А когда-то маленькой, помню, что завидовала старшим женщинам, — они были такие спокойные, в красивых, тоненьких перчатках, всегда напудренные, от них пахло духами и уютом. А я словно понимала, что не смогу стать такой спокойной, улыбаться своим мыслям и носить изысканные перчатки. Жизнь не позволила мне этого, как не позволила тысячам других женщин спокойно встречать старость. По большому счету, у каждого возраста есть свои прелести. Годы дают мудрость... и свободу от многих вещей, которые делают зависимыми молодых. Но произошло какое- то искривление, все смешалось и поменялось местами. На старость не можешь не работать. Не можешь спокойно радоваться солнцу, отдыхая от предварительно проделанной работы. Вынужден работать и еще тянуть молодых, их проблемы и беды.

— Вас любят журналисты — за откровенность, вы не скрываете ни своих бед, ни бед других...

— Вчера я беседовала с Галиной Терещук, которая вынуждена уже несколько дней скрываться. У этой корреспондентки радио «Свобода» также слишком независимый голос, а это в нашем обществе опасно. Кстати, именно Галина позаботилась о том, чтобы мне установили телефон. Мы потом часто с ней общались, и каждый раз я повторяю: «Галя, будь осторожнее! Так когда-то я говорила своему сыну: «Гия, что-то нехорошее происходит вокруг тебя». «Я знаю, мама, но все будет хорошо, ничего со мной не случится». Есть люди, которые не могут идти вопреки своим убеждением, вопреки своему назначению. Таким был и мой сын.

А хотите еще узнать о моих проблемах? У нас украли счетчики в 2000-м году, открыли уголовное дело. Я подала в суд, потому что меня оскорбили, унизили. Я приехала из Киева измученная, меня перед этим два года не было. Почему я должна платить по 75 киловатт ежемесячно? Шевченковский суд решил дело в мою пользу, а облэнерго подало апелляцию, и закончилось это тем, что меня заставляют платить за свет, которым я не пользовалась. Мне вообще отключили свет.

Я прописана на улице Хвылевого. В 30 шагах от меня — свалка мусора, которая горит день и ночь, и вонь денно и нощно заполняет квартиру. И уже третий губернатор, второй мэр назначен, а я все борюсь и борюсь, но ничего не решается. Я там жить не могу, вынуждена жить у брата.

— А пенсию вам повысили?

— Я привыкла жить по своим потребностям, а это означает, что у меня абсолютно нет никаких особых запросов. Мы всю жизнь жили в нужде. И когда мы были очень голодны, а сосед бросал собакам колбасу, мама говорила: «Пусть он бросает, у меня денег на колбасу нет. И папу я не пошлю воровать, и сама не буду». Это так отложилось в сознании — не бери чужого.

Вот мне предлагали президентскую стипендию, предлагали пенсию увеличить. Все министры социального обеспечения пытались позвонить мне и увеличить пенсию. Я отвечала: когда будет больше у всех, больше будет и у меня, а увеличивать единолично не требуется.

Миросе предлагали 100 тысяч евро, чтобы она больше претензии к Украине не предъявляла. Это означает взять взятку, чтобы потом молчать. Нормально, когда суд присудит, а не, извините, Юлия Тимошенко будет давать деньги. Это принципиальный вопрос, терять свой авторитет нельзя. Все 5 лет ожиданий и страданий не измерить деньгами, и еще неизвестно чем это закончится.

— Приходится слышать: вот у Мироси в Америке хорошая работа…

— Это только низкие духом так могут думать. Я на чужбине прожила 24 года, жила, как в раю, но не было дня, когда я о родном доме не вспоминала. Чужбина — это как любовник, красивый, но не твой. Жить и умирать нужно на родной земле.

— Но у вас и гражданства украинского нет…

— А у кого я должна просить гражданство? Я хожу в свою церковь, где еще мой прадед венчался, а в мэрии записаны мои родственники, жившие еще сотни лет тому назад, Корчаки. И мне кто-то из разваливших Украину будет «дарить» гражданство? Я и так его в душе ношу.