«Мемориал надо делать с мыслью о погибших, а не о себе»

Екатерина ШРАГА родилась в Киеве. С 1992 живет в Нью-Йорке, США. Выпускница Тартуского университета (Эстония) и Института Пратта (Pratt Institute, США). Филолог-русистка, архивистка, переводчица, сотрудница отдела редких книг и рукописей Колумбийского университета, член архивной библиотечной комиссии Научного общества Шевченко (Нью-Йорк). Работала во всемирно известной компании — разработчице музейного дизайна Ralph Appelbaum Associates. Участвовала в создании мемориального Дома-музея Булгакова (Киев), Еврейского музея и Центра толерантности (Москва), президентского центра Бориса Ельцина (Екатеринбург), консультировала частные музейные инициативы. Активистка проукраинского сообщества Signerbusters, которое последние 6 лет устраивает акции протеста в США против российских гастролеров, поддержавших путинскую агрессию против Украины.

Я попросил Екатерину, исходя из ее профессионального музейного опыта, прокомментировать ситуацию вокруг мемориализации Бабьего Яра.

ВОПРОСЫ

8 лет назад коллега-американец, корнями немецкий еврей, узнав, откуда я, спросил: «А как тебе жилось в городе, который является крупнейшей братской могилой в мире?» Скажу честно — меня этот вопрос поразил. Я его себе никогда не задавала, и, видимо, это хорошо. Думаю, что во многом мой коллега ответил сам себе. Впрочем, я ему сказала тогда: «Оглянись на 911. Ты живешь в городе великой американской трагедии». — «Да, это правда, я подумаю об этом». С тех пор и думаем.

Для меня это вопрос со многими составляющими. Я росла в еврейской семье, где название «Бабий Яр» произносилось шепотом. Я завидую тем, кто знает, кто у них там погиб. У меня там есть погибшие со стороны бабушки, но не знаю имен. Вот Бабий Яр, я, евреи, неевреи, застройки и все остальное — как мы с этим жили? Есть ли ощущение этой братской могилы? Должны ли горожане разделять его? Должно ли оно быть настолько острым? Должно ли быть осознание? И мне кажется, что музей или мемориал может помочь ответить на эти вопросы.

ГДЕ

Музеев Холокоста много. Музей или мемориал Бабьего Яра при наличии Бабьего Яра может и должен быть только там. С другой стороны, возникает вопрос: есть место — но надо ли там что-то строить? На земле, под землей, много этажей вверх, много подвалов вниз там, где находится, простите за цинизм, основной экспонат? Там пафос не нужен, потому что энергетика совершенно иная.

Очень разумно, мне кажется, поступили при создании мемориала 911 в Нью-Йорке. Есть музей — и есть отдельно место. Они разведены. Место может говорить, особенно, повторюсь, насыщенное такой энергетикой, как Бабий Яр. Оно способно говорить даже при том, что его засыпали грунтом, застроили высотками и телевышками — оно слишком велико.

Что меня привлекает в украинской концепции? Идея задействовать существующее здание бывшей конторы старого еврейского кладбища. Как это сделают — другое дело. Это дом-свидетель. Окна конторы выходят на улицу Мельникова, по которой вели людей, и на сам Яр. Я сейчас говорю — и у меня мурашки по коже. С этим можно так работать!

Украина безусловно нуждается в музее Холокоста. Но не в Бабьем Яре. Туда надо привлекать ландшафтных дизайнеров, городских архитекторов, сосредоточиться на топографии. Значит ли это, что там должна быть территория страха, рана, которая постоянно кровоточит? Я считаю, что каждый выберет это сам. Куда ступить ногой, а куда нет. Я знаю, что здесь убитые — стану жарить я здесь шашлыки или выпью рюмку за память? Если сделать разумно, тактично и с историческим подходом, то это действительно тот самый выбор, который сегодняшний человек должен сделать. Да, я пойду в этот парк, потому что это все еще будет парк, прекрасное место, место не запугивания, а памяти. Что переживать там — личный выбор каждого.

ФОТО НИКОЛАЯ ТИМЧЕНКО / «День»

Во многих музеях Холокоста объединяется сразу несколько тем. Например, когда делают музей не на месте трагедии, то есть возможность привлечь сопутствующую тему. Устроим зал памяти жертв всех геноцидов, расскажем о геноциде как позорной черте человеческой натуры. Или зал прав человека, зал истории нацизма. В музее или мемориале Бабьего Яра давайте говорить о погибших. О евреях, о ромах, об украинцах.

ВЫЙТИ ЛУЧШИМИ

Разработчики музеев думают о том, что переживает посетитель. Более того, мы просчитываем, какой посетитель что будет переживать. Мы знаем, что к нам придут взрослые и дети, мужчины и женщины, ЛГБТ и люди с инвалидностью, манкурты без памяти и знаний и продвинутые интеллектуалы. Придут люди, способные на глубокое сопереживание, и их состояние может быть пограничным, если мы слишком сильно нажмем, и придут люди бесчувственные. Наша цель — чтобы каждый из них вышел из музея лучшим. Если ты ничего не знал — чтобы узнал что-то, если был неспособен к сопереживанию — чтобы что-то пошевельнулось в тебе. Так же просчитываем чисто технические вещи вплоть до размера шрифта на табличках. Цвет помещений, панелей, интенсивность освещения. Например, если я хочу, чтобы ты прислушался к тому, что я говорю — выставлю соответствующую громкость. Я заставлю тебя это услышать, заставлю подойти и прочитать текст, который ты издали не разглядишь. Мы просчитываем, сколько эмоционально человек может выдержать проход по экспозиции, когда ему понадобится сесть, и эта лавка будет не просто лавкой, а сиденьем, вписанным в смысловую нагрузку музея.

Вот Музей истории Киева получил новое здание. Первое, что мне пришло в голову после визита туда — можно ли недостатки этого здания превратить в достоинства. Киев холмистый, да? Так сделайте полы немного неровными. Это неопасно. Просто немного задайте рельеф — и у человека будет иное ощущение места. Такие вещи работают.

НЕЛЕГИТИМНОСТЬ

Исходя из предложений Ильи Хржановского — если бы я была спонсором этого проекта, я бы построила ему павильон где угодно, чтобы он там ставил свои эксперименты. Это не имеет никакого отношения к мемориализации. Это имеет отношение к психологическим экспериментам — не более.

Хржановский — очень неглупый человек, наверно, небесталанный — не смотрела фильм, не знаю. Могу судить по той концепции, которая появилась в прессе — для меня она не имеет отношения к месту. К главной задаче мемориализации памяти. Она не музейная абсолютно.

Кстати, думаю, скандал с переименованием станции метро с «Дорогожичи» на «Бабий Яр» — сознательная провокация. Для чего — непонятно. Когда я читала обсуждение, у меня возник один вопрос: почему сейчас? Если вы считаете, что должен быть редизайн станции — редизайн в соответствии с чем? Есть такое понятие — выносные элементы экспозиции. Очень часто музей начинается задолго до входа. Станция подземки в Манхеттене рядом с Музеем естественной истории оформлена имитациями древних окаменелостей, следами и профилями животных. Выглядит замечательно и тематически. Дизайн метро связан с музеем, а не наоборот. Хотите переоформить станцию — создайте сначала дизайн музея, тогда сможете инкорпорировать элементы оформления станции в пространство музея. Но в любом случае я против переименования, поскольку «поезд дальше не идет, освободите, пожалуйста, вагоны» — не говоря уже о том, что «встретимся на «Бабьем Яре»» — это забалтывание трагедии.

Но Хржановский — второстепенное. Для меня русский проект не является легитимным, кто бы его ни возглавлял. Его не может быть. Это все равно как если бы гитлеровцы на оккупированной территории СССР строили мемориал пожару Москвы 1812 года. Разве что только эти деньги принесены в зубах, на коленях, с извинениями и челобитными. И не на музей. А то получается индульгенция такая. Нет. Вы нам сначала Донбасс верните и отстройте.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Мы с коллегами в свое время имели замысел по ландшафтному обустройству территории. Сделали разбивку, и в соответствии с различными участками Бабьего Яра подобрали разные растения. Например, как ромскую тему передать? Включили туда перекати-поле и ковыль. Казненных пациентов психиатрической больницы символизировали очень легкие, хрупкие цветы: то ли цветы, то ли воздух. Военнопленных — маки. То есть рассказать территорией о том, что там произошло.

Другой интересный материал — камни. Их кладут на еврейские могилы, чтобы показать, что человек не забыт. Можно было бы из тех камешков, что люди принесут в Яр, выстраивать какие-то композиции, сады камней.

Очень важны звуки. Мы придумали специальные конструкции, скульптуры из трубочек, которые реагируют на шаги, на количество людей. Ветер в разных частях парка создавал бы различные звуковые эффекты в соответствии с направлением, силой, перепадом высот.

Мы собирались задействовать надгробия с еврейского кладбища, найденные там. Или тени. Мы знали, в какое примерно время жертв гнали по улице и когда начались расстрелы. Место изменилось, но точно так же в тот день светило солнце. И тень человека падала именно так. Поверхности, запахи, свет — тоже рассказчики. То есть там очень много возможностей и инструментов для работы, если подойти без политизации.

ГЛАВНОЕ

Наконец, мы запланировали остров, на котором тех, кто спасся, передали бы краснокнижными, исчезающими растениями. А чтобы попасть на него, нужно пройти через мостик Праведников, потому что люди спаслись благодаря им. Ты можешь пройти по мостику и провести за руку своего ребенка, постоять и подумать.

В Бабьем Яру можно сделать, минимально вмешиваясь, впечатляющий мемориал. Главное — подойти к этому с мыслью о тех, кто там погиб. А не с мыслью о себе.