Почему Сталин нас уничтожал?

После отмены сталинского табу советские историки начали изучать голод 1933 года с нарастающей интенсивностью. Было бы ошибкой утверждать, что только с открытием этого «ящика Пандоры» началась агония тоталитарного режима и созданной им империи. И все же, тема голода, перераставшая в тему Голодомора-геноцида, мощно зазвучала в украинском обществе.

От своей диаспоры мы были отделены «железным занавесом», ее задел в исследовании Голодомора почти не влиял на советских историков. «Железный занавес» стоял не только на границах СССР, но и в наших головах.

Менее всего я хотел бы перечислять здесь количественные достижения советских историков по тематике украинского голода. Направление изложения детерминировано общей постановкой вопроса: почему Сталин нас уничтожал? Поэтому речь идет не об обнаруженных фактах, а о влиянии их на сознание исследователей. Влияние это состояло в приобретении исследователями способности отказаться от стереотипов советской эпохи, чтобы обнаружить истинные причинно-следственные связи в проблеме Голодомора. Выбранное направление заставляет меня обратить особое внимание на собственное сознание и собственный жизненный опыт. В этой деликатной сфере трудно найти другой материал для нужных обобщений.

11 лет я работал в Институте экономики АН УССР, где исследовал историю народного хозяйства, переходя от одного хронологического периода к другому. Структура Института истории определялась хронологией отечественной истории, и я перешел к нему, чтобы подготовить докторскую работу в рамках так называемого межвоенного периода — с 1921 до 1941 гг. Когда стал доктором наук и заведующим отделом истории межвоенного периода, то должен был, по научной специализации и должности, заняться темой голода 1933 года, когда эта тема стала актуальной.

Историей доколхозного и колхозного крестьянства в отделе занимались другие люди, сам я специализировался на проблемах индустриализации и истории рабочего класса. О голоде знал, как и все другие. Более того, имея доступ к закрытым спецхранилищам демографической информации, я знал, что украинское село потеряло миллионы людей, и потерю нельзя объяснить урбанизацией. Но не понимал причин голода. Даже в кошмарном сне мне не могло присниться, что советская власть способна уничтожать не только врагов народа (это понятие тогда существовало для меня без кавычек), но и детей и беременных женщин. Только после нескольких лет работы над тематикой голода я выбрал самую многотиражную в своей республике газету, чтобы выступить с острой статьей «Нужна ли нам советская власть?». Главный редактор «Сільських вістей», я благодарен ему, опубликовал статью без купюр (7 июня 1991 года), но название изменил на «Яка влада нам потрібна?» К сожалению, пиетет перед советской властью еще и до сих пор распространен среди многих людей моего поколения.

До мировоззренческого переворота, в результате исследований над Голодомором, я был таким, как и все другие, советским ученым. То есть на историю смотрел под классовым углом зрения, рассматривал капитализм и социализм как общественно-экономические формации, считал неколлективизированное крестьянство мелкой буржуазией, верил в то, что коллективная собственность на средства производства может существовать, а колхозы являются коллективной собственностью крестьян.

Спецхранилища в библиотеках и архивах, то есть разделение информации на открытую и закрытую, я считал нормальным явлением. Но именно поэтому не мог понять, почему голод 1933 года был запрещенной темой. В Украине не существовало человека, который бы не знал о нем, так зачем эту информацию закрывать? Мой старший коллега, который также заведовал отделом в Институте истории АН УССР, в минуту откровенности сказал, что в его селе все знали, кто кого съел. Так и жили с этим знанием всю жизнь…

Когда хорошо известные мне ответственные лица в аппарате ЦК Компартии Украины услышали об образовании комиссии Конгресса США по украинскому голоду, они оказались в состоянии непрерывного стресса. В упомянутой выше докладной записке секретаря ЦК по идеологии и главы КГБ УССР за 11 февраля 1983 года содержалась адресованная нашим специалистам за границей рекомендация: в полемику по поводу голода не вступать. Было понятно, что полемика является проигрышной при всех обстоятельствах. Теперь, однако, прятать голову в песок не получалось.

Осенью 1986 года ЦК КПУ создал так называемую антикомиссию. Оказался в ней и я. От ученых ждали исследований, способных «разоблачить фальсификации украинских буржуазных националистов».

В спецхранилищах я работал и раньше, но «особые папки» компартийных комитетов стали доступны только сейчас. У советских архивов была одна особенность: исследователь мог иметь доступ до 99,9% дел, но все существенное для истории тоталитарного государства содержалось в недоступных для него 0,01 % дел.

За полгода работы в архивах я изучил положение в сельском хозяйстве в начале 30-х гг. После этого в моем сознании некоторые обычные со школьной скамьи причины поменялись местами с последствиями. Новые причинно-следственные связи часто совпадали с тем, что приходилось читать в «антисоветской» литературе.

Пока работал в архивах, работа комиссии сошла на ноль. Наверное, в верхах поняли, что перед учеными поставлена нереальная задача. Уже от собственного имени я обратился в ЦК с аналитической запиской, в которой предложил признать факт голода.

Сейчас понимаю, что требовал от цекистов невозможного. Действительно, почему так долго длилось сталинское табу на признание факта голода? Преемники Сталина после ХХ съезда КПСС легко пошли на осуждение политического террора 1937—1938 гг., потому что от него пострадала, в первую очередь, правящая партия. В отличие от индивидуального террора, осуществлявшегося органами государственной безопасности, террор голодом в 1932— 1933 гг. осуществлялся партийными комитетами, комсомолом, профсоюзами, комбедами. Как можно было признать, что Сталину удалось использовать систему власти, которую все называли «народовластием», для уничтожения народа, то есть геноцида? Разоблачая голод, нельзя было разговорами о сталинизме прятать недостатки советской власти за широкую спину вождя.

Помню, что писал записку, еще не избавившись от многих стереотипов официальной исторической концепции. Это помогало, как сейчас понимаю, так выстраивать аргументацию, чтобы она не казалась слишком взрывной для тех, кто должен принимать политическое решение о признании факта голода.

Думаю, речь шла только о признании факта голода. Если я, специалист в области истории межвоенного периода, в 1987 году еще не мог интерпретировать этот загадочный голод как геноцид, то наши начальники в компартийных комитетах еще дальше стояли от подобной интерпретации. Да, были известны вышедшие на Западе книги, в которых жертвы голода 1933 года рассказывали, что власть намеревалась уничтожить их. Но такие рассказы всегда воспринимались в СССР как антисоветская пропаганда и отбрасывались.

Перечитывая текст о способности или неспособности наших тогдашних власть имущих признать факт голода, поймал себя на противоречии: утверждаю, что требовал от цекистов невозможного и одновременно настаиваю на том, что они не могли отождествлять голод с геноцидом.

Я читаю курс методологии истории будущим магистрам и всегда акцентирую их внимание на явлении презентизма: человек наделяет прошлое чертами современности, которых там на самом деле нет, и не замечает в том прошлом черт, отсутствующих в его собственной жизни. Чтобы прошлое заиграло присущими только ему красками, нужно подходить к нему, имея профессиональные знания.

Думаю, однако, что люди с определенным жизненным опытом, даже не будучи специалистами-историками, могут вспомнить, что именно они думали о голоде 1933 года полтора десятилетия тому назад, и как изменились их взгляды сейчас, когда опубликованы тысячи ужасных документов.

Те, кто был у власти в конце 80 х гг., имели и тогда доступ к этимдокументам. Однако осмелюсь утверждать, что они не могли их должным образом оценить, потому что не были современниками Сталина и не участвовали в его преступлениях. Они были такими же воспитанниками советской школы, как и я. А я продемонстрирую далее на конкретных примерах, что осмысление голода как геноцида требовало от людей моего поколения и времени, и большой умственной работы. Люди предыдущего поколения, выжившие после голода, не понимали, а только ощущали, что их намеревались уничтожить. Но понимание и ощущение — это разные вещи. Судья выслушивает свидетелей преступления (в этом случае — геноцида), но выносит приговор лишь тогда, когда устанавливает всю последовательность событий, обуславливавших состав преступления. Апеллируя к международной общественности с просьбой признать украинский Голодомор геноцидом, нужно отказаться играть на эмоциях, что мы делали до сих пор, и предоставить в ее распоряжение аргументированные доказательства преступления.

Я убежден, что никто из руководителей Компартии Украины не осознавал настоящей сути событий 1933 года, но все они понимали, что тогда происходило что-то страшное и гадкое. С другой стороны, они ощущали, что сталинскому табу на упоминание о голоде уже невозможно следовать.

Несколько месяцев моя записка блуждала по кабинетам Центрального комитета. В итоге мне было разрешено передать ее как научную статью «Украинскому историческому журналу», но после обнародования политического решения о признании существования голода. Обнародование назначили на 25 декабря 1987 года, когда первый секретарь ЦК Компартии Украины В. Щербицкий должен выступить с докладом, посвященным 70-летию образования УССР.

Тем временем, либерализация политического режима, начавшаяся после провозглашения М. Горбачевым курса на «перестройку», становилась все ощутимее. Заговор молчания вокруг проблемы голода начал разрушаться сам по себе. В газете «Литературная Украина» 16 июля 1987 года были опубликованы две статьи, в которых голод упоминался между прочим, как общеизвестный факт. О голоде заговорили и в Москве. 11 октября 1987 года известный ученый Института истории СССР АН СССР Виктор Данилов, у которого уже было немало неприятностей в партийных органах за «искривленное» освещение аграрной истории советского периода, выступил в газете «Советская Россия» с утверждением, что зимой и весной 1933 года голод забрал огромное количество жертв. Московский демограф Марк Тольц в небольшой заметке «Сколько же нас тогда было?», напечатанной в декабре в журнале «Огонек», впервые рассказал о репрессированной Всесоюзной переписи населения 1937 года. Вместе с переписью были репрессированы его организаторы, которых обвинили во вредительском недоучете населения. Причиной «недоучета» Тольц назвал голод 1933 года.

Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев выступил 2 ноября 1987 года в Кремле с докладом, посвященным 70-й годовщине Октябрьской революции. Александр Яковлев вспоминал, что существовало несколько вариантов доклада, который готовили консерваторы и либералы в окружении генсека. Победила консервативная версия оценки исторического пути, и о голоде Горбачев не вспомнил.

Владимир Щербицкий не мог следовать примеру патрона, ведь в Украине свирепствовал не голод, а Голодомор! И комиссия Конгресса США готовилась обнародовать первые результаты своего расследования. Поэтому в юбилейном докладе Щербицкого содержалось 6-7 строк о голоде, вызванном якобы засухой. Впервые за 55 лет член политбюро ЦК КПСС нарушил сталинское табу и вымолвил это слово — голод. Историки получили возможность изучать и публиковать документы о Голодоморе.

Моя статья «К оценке положения в сельском хозяйстве УССР в 1931— 1933 гг.» была опубликована в мартовском номере «Украинского исторического журнала» за 1988 год. В сокращенном варианте статью напечатали еще в январе 1988 года обе советские газеты для украинской эмиграции — «Вісті з України» и «News from Ukraine». В мае этого года МИД УССР передало Институту истории АН УССР полученные от советского посольства в США материалы комиссии Конгресса. Англоязычная версия моей статьи почти вся была процитирована и проанализирована. Общий вывод Дж. Мейса был таков: «Масштабы голода минимизированы, Коммунистическая партия изображена как, делавшая все возможное, чтобы улучшить положение, а действия Коммунистической партии и Советского государства, обострявшие голод, игнорируются».

Вывод объективный, ведь я преднамеренно не включил в статью, которая на самом деле была докладной запиской в ЦК Компартии Украины, материалы, уже найденные в партийных архивах. Нельзя было усложнять Щербицкому принятие решения, которое назревало в ситуации возрастающей гласности и подталкивалось организованным в Конгрессе США расследованием.

Тем временем на авансцену общественно-политической жизни с темой о голоде вышли украинские писатели. 18 февраля 1988 года «Литературная Украина» опубликовала доклад Олексы Мусиенко на партийном собрании Киевской организации СПУ. Приветствуя курс нового руководства КПСС на десталинизацию, О. Мусиенко обвинил Сталина в осуществлении в республике жестокой кампании хлебозаготовок, следствием которой стал голодомор 1933 года. Использованное в этом докладе слово «голодомор» было нововведение писателя.

В начале июля 1988 года на ХIХ конференции КПСС в Москве выступил Борис Олийнык. Остановившись на сталинском терроре 1937 года, он абсолютно неожиданно для присутствующих завершил эту тему так: «А поскольку в нашей республике гонения начались задолго до 1937-го, нужно выяснить еще и причины голода 1933 го, забравшего жизни миллионовукраинцев, назвать поименно тех, по чьей вине произошла эта трагедия».

В ноябре 1988 года основатель движения зеленых в Украине, писатель Юрий Щербак дал интервью московскому еженедельнику «Собеседник», в котором много внимания уделил проблеме голода. Он не сомневался, что голод 1933 года был таким самым методом терроризирования несогласных с колхозным рабством крестьян, как и раскулачивание. В то же время он первым высказал предположение, что репрессивная сталинская политика в Украине преследовала и другую цель: предупредить опасность широкого национально- освободительного движения. Крестьянство всегда было носителем национальных традиций, утверждал он, и голод 1933 года именно поэтому стал ударом, направленным против него.

Дж. Мейс опубликовал в американском квартальнике «The Ukrainian quarterli» (лето 1993 года) аналитическую статью «Как Украине позволили вспомнить». Освещая процесс осмысления проблемы Голодомора, я в известной степени и в отдельных сюжетах иду за этой работой, хотя делаю самостоятельные оценки. С одним его утверждением согласиться не могу.

В июле 1988 года Союз писателей Украины поручил Владимиру Маняку подготовить книгу-мемориал на основании свидетельств переживших трагедию Голодомора. В. Маняку, как писал Мейс, не позволили обратиться через прессу к свидетелям голода, и эта миссия была поручена Кульчицкому. Последний в декабре 1988 года обратился к читателям газеты «Сільські вісті» и опубликовал анкету для опроса.

На самом деле ни Маняку, ни мне никто не поручал работать над книгой- мемориалом. Руководителей республики эта проблема не волновала. Инициатором был Маняк. Заручившись поддержкой Союза писателей, он пришел в Институт истории АН УССР с предложением объединить усилия. Мы в это время активно выявляли документы о голоде, сохранившиеся в архивах советских органов власти. Собранного сенсационного материала оказалось так много, что работа над ним пошла по параллельным дорогам: отдельно — воспоминания, отдельно — документы. Опубликовать подготовленные рукописи сразу не удалось. Лишь в 1991 году издательство «Радянський письменник» выпустило составленный Владимиром Маняком и его женой Лидией Коваленко колоссальный сборник воспоминаний «33-й голод. Народна книга-меморіал». В издательстве «Наукова думка» в 1992 и 1993 гг. вышел в свет сборник документов из Центрального государственного архива высших органов власти и управления. Его составителями были Анна Михайличенко и Евгения Шаталина.

Тем временем содержание и даже лексика моей статьи в «Украинском историческом журнале» сразу после ее появления в марте 1988 года стали предметом острой критики в прессе. Прошел только год после ее написания, а общество уже по-другому рассматривало фундаментальные вопросы советского бытия.

В 1988 году я написал брошюру для общества «Знання УССР». Пока брошюра готовилась к печати, я с разрешения общества передал текст для публикации в газету «Литературная Украина». Тогда эта газета пользовалась самой большой популярностью в кругах радикальной интеллигенции и в диаспоре. Текст, опубликованный в четырех номерах газеты в январе-феврале 1989 года, был результатом полуторагодичной работы в архивах. Показанная в «картинках с натуры» робота чрезвычайной хлебозаготовочной комиссии В. Молотова вызвала в обществе шок.

В июне 1989 года общество «Знання» напечатало в количестве 62 тыс. экземпляров эту мою брошюру — «1933: трагедія голода». Как ни удивительно, она печаталась в серии «Теория и практика КПСС». Художественный редактор сделал своеобразную обложку: паутина, в центре которой — название брошюры белой и красной красками. Перечитывая ее сейчас, я вижу, что в ней хорошо раскрыты социально-экономические последствия принудительной коллективизации сельского хозяйства и главное из них — голод во многих регионах СССР. Но специфики украинского голода я еще не понимал. В частности, в брошюре перечислялись все пункты постановлений ЦК КП(б)У за 18 ноября и СНК УССР за 20 ноября 1932 года, принятые под диктовку Молотова. Эти постановления — детонатор Голодомора. Самый зловещий пункт постановлений также приводился в брошюре — о внедрении натурального штрафования (мясом, картошкой и другими продовольственными продуктами). Однако у меня еще не было фактов о том, какие последствия этот пункт вызвал. Поэтому голод в Украине рассматривался как результат ошибочного экономического курса, а не сознательно проводимой конфискации продовольствия под прикрытием кампании по хлебозаготовкам: «Гласность в борьбе с голодом означала бы признание факта экономической катастрофы, которой завершился сталинский эксперимент по форсированию темпов индустриализации. И Сталин выбрал другой путь — путь трусливого и преступного замалчивания положения в сельской местности». Из этих слов следует, что я не видел в замалчивании голода признаков геноцида.

Детальный анализ собственной брошюры оказался нужен, чтобы сделать фон для рассказа о главном достижении советских времен, уже стремительно уходивших в прошлое. Речь идет о книге «Голод 1932—1933 годов в Украине: глазами историков, языком документов». Книга появилась в сентябре 1990 года в «Политиздате Украины» под грифом Института истории партии при ЦК Компартии Украины. В ней были статьи, среди них моя, но речь идет о документах из архивных фондов ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)У. Составителями документальной части были Р. Пыриг (руководитель), А. Кентий, И. Комарова, В. Лозицкий, А. Соловьева. Объявленный тираж составлял 25 тыс. экземпляров, фактический оказался в десять раз меньше. Когда стало понятно, что книга будет напечатана, кто-то решил сделать ее библиографическим раритетом...

Документы, обнаруженные в партийных архивах Москвы и Киева командой Руслана Пырига, я видел за год до их публикации. На основании нескольких из них можно обвинять Сталина в преступлении геноцида, и я их использую в следующих статьях. Однако сейчас моя задача состоит в выявлении того, как осмысливался Голодомор. Скажу, что настоящего содержания этих нескольких документов тогда никто не увидел, и слава Богу! Если бы увидели, то их могли бы изъять из рукописи сборника. Ничего странного в недооценке их содержания нет. Я также не мог оценить значения натуральных штрафов в брошюре 1989 года.

Вокруг рукописи этого сборника развернулась борьба на самой высокой в республике ступени — в политбюро ЦК Компартии Украины. На заседании политбюро ЦК в январе 1990 года (меня пригласили как эксперта) дискуссия относительно целесообразности публикации шла долго. Создалось впечатление, что присутствующие вздохнули с облегчением, когда первый секретарь ЦК Владимир Ивашко взял на себя ответственность и предложил напечатать документы.

Почему политбюро ЦК приняло решение опубликовать документы большой взрывной силы? Есть по меньшей мере две причины. Во-первых, в 1988— 1989 гг. бюрократическая «перестройка» уже превращалась в народное движение. Конституционная реформа лишила правящую партию власти над обществом. Чтобы удержаться на гребне революционной волны, руководители партии должны были отказаться от сталинского наследия. Во-вторых, комиссия Конгресса США уже закончила работу и опубликовала заключительный рапорт, в котором содержалось много поразительных деталей. С конкретными результатами работы комиссии Дж. Мейса члены политбюро ЦК Компартии Украины были знакомы. Я уверенно свидетельствую об этом, потому что в моей библиотеке есть этот том объемом в 524 стр., напечатанный в 1988 году в Вашингтоне. На обложке книги — красный штамп общего отдела ЦК КПУ с датой поступления — 5 сентября 1988 года. Ко мне она попала во время передачи документов ЦК в государственный архив после запрещения партии (как инородный для фондообразования материал).

На упомянутом заседании политбюро ЦК Компартии Украины 26 января 1990 года было принято постановление «О голоде 1932—1933 годов в Украине и публикации связанных с ним архивных материалов». Непосредственной причиной голода признавалась губительная для крестьянства хлебозаготовительная политика, что так же не отвечало истине, как и утверждение В. Щербицкого о засухе.

В январе 1990 года в Украину впервые приехал Дж. Мейс. Мне он привез компьютерную распечатку всех свидетельств о голоде, собранных комиссией Конгресса США. Трехтомник свидетельств объемом 1734 стр. выпущен в Вашингтоне только в декабре 1990 года. Тогда же, в первой половине декабря я напечатал в журнале «Под знаменем ленинизма» статью «Как это было (читая документы созданной при Конгрессе США «Комиссии по голоду 1932—1933 гг. на Украине»). Собственный опыт анализа архивных документов и собранные американскими исследователями свидетельства дали мне возможность сделать такой вывод: «Наряду с хлебозаготовками и под видом их было организовано репрессивное изъятие любых запасов продовольствия, то есть террор голодом». Вывод о геноциде опирался уже не только на эмоциональные свидетельства очевидцев голода, но и на анализ архивной документации.

В марте 1991 года появилась моя итоговая книга «Цена ». Окончательный вывод формулировался вполне определено: «голод и геноцид на селе были запрограммированы заблаговременно» (стр. 302). В последующие годы я удивлялся, почему эта книга неизвестна многим исследователям проблемы Голодомора. Но в итоге понял, что объявленный тираж (4 тыс. экземпляров) мог быть так же уменьшен в десять раз, как и сборник документов из партийных архивов. Хотя издательство уже называлось «Україна», это был тот же «Политиздат Украины».

Перечитывая книгу через полтора десятилетия, я по-новому оцениваю ее преимущества и недостатки. Преимуществом был детальный анализ социально-экономической политики Кремля, которая привела к экономическому кризису, способному нарушить политическое равновесие. Это объясняло, почему Сталин применил террор голодом против Украины в один вполне определенный период — период максимальной глубины экономического кризиса. Недостатком монографии было отсутствие анализа национальной политики Кремля. Без такого анализа вывод о геноциде повисал в воздухе.

В те далекие годы мы с Дж. Мейсом нередко полемизировали в достаточно острой форме. Однако полемика была отстраненной, то есть касалась проблем, а не персон. Я критиковал его за недостаточное внимание к социально-экономическому курсу Кремля, он меня — за игнорирование национальной политики. Время показало, что обоснование Голодомора как геноцида требует одинакового внимания к социально-экономической и национальной политике.

Однако в этой полемике у Дж. Мейса было преимущество. Ему не приходилось, как мне, менять на ходу под давлением неопровержимых фактов мировоззренческие позиции, привитые школой, университетом, всей жизнью в советском обществе. Он видел во мне официального историка, которым я и был. Но в цитированной выше статье «Как Украине позволили вспомнить» Мейс закончил главу об эволюции моих взглядов такими словами: «Он подошел к разработке темы (о голоде. — С.К.) как советский историк, работы которого были настолько же политическими, как и научными. Когда возможности в изучении архивов расширились, он перестал быть советским историком и стал просто историком».

Тот мир, в котором мы живем сейчас, не лучше и не хуже, чем коммунизм брежневских времен, он другой. Не нужно сожалеть или радоваться, что он пришел, нужно понимать, что коммунистический строй исчерпал свой жизненный ресурс, и его дальнейшее существование обязательно было бы связано с силовым давлением государства на общество, свойственное для первых двух десятилетий советской власти. То есть мог повториться и Голодомор. Не могу не вспомнить добрым словом Александра Яковлева, который в октябре этого года ушел от нас. Он нашел оптимальный путь быстрого и управляемого распада коммунистического строя.

Советский коммунизм давно разложился как империя и как строй. Сейчас нужно быстрее преодолевать в себе его мировоззренческое наследие. К сожалению, спустя полтора десятилетия после исчезновения коммунизма эта проблема все еще актуальна. Решить ее поможет знание настоящей истории Украины в советскую эпоху, в том числе знания действительных причин Голодомора. Это я могу утверждать, исходя из собственного жизненного опыта.