Пособники или противники?

Терроризму столько же лет, сколько лет человеческому обществу. Менялись времена и государства, идеалы и лозунги, виды оружия и способы умерщвления заложников, — неизменным оставался состав террористического «тандема»: террористы и их жертвы. После московского кошмара уже с уверенностью можно говорить: тандем превратился в триаду — непременным «участником» всех современных террористических акций стали масс-медиа. Конечно, это не то соучастие, которое заканчивается, как в старой немецкой поговорке — «Mit gehangen, mit gefangen», что означает: «вместе поймали, вместе повесили». По мнению авторитетных экспертов, сегодня одним из наиболее сложных моментов в противодействии терроризму являются место, роль и поведение СМИ. Еще в 1986 году в докладе специальной правительственной группы США по борьбе с терроризмом было сказано: «Среди факторов, способствующих росту инцидентов, следует отметить успехи террористов в получении широкой рекламы и оказании влияния на возможно более многочисленную аудиторию».

Смысл (если в данном случае можно говорить о каком-либо смысле) любой террористической акции — не убийство само по себе, а вызываемый этим убийством или его возможностью страх. Поэтому терроризм, как политическая технология, нуждается не просто в очевидцах, а в запуганных свидетелях. И чем больше таких свидетелей, тем большей становится «критическая масса» страха, который превращается не просто в коллективную эмоцию, а в основной инструмент политического воздействия. В переполненном насилием мире любая террористическая акция по-прежнему является сенсацией, а ради сенсаций конкурирующие между собой СМИ готовы на все. Во время московских событий в погоне за вниманием аудитории телевизионные репортеры и комментаторы вместе с техническими подробностями происходящего выбалтывали оперативные сведения, данные, остававшиеся вне внимания террористов. Мнения оккупирующих эфир многочисленных экспертов зачастую представляли собой конкретную информацию о возможных способах и направлениях нейтрализации террористов. А как назвать не санкционированные штабом контртеррористической операции попытки журналистов связаться с террористами? Или периодически звучавшие с телеэкрана безответственные, по сути своей подстрекательские, предположения о якобы скором начале штурма, что могло спровоцировать расправу над заложниками?

Зачем многомиллионной аудитории обязательно нужно было знать биографию главаря террористов? Для достоверности происходящего? Телевидение не просто сообщало о насилии, а воспроизводило и тиражировало его посредством трансляции ужаса, доставляя его в миллионы квартир. Для чего телевизионщики с профессиональным безразличием кладбищенских рабочих показывали нам крупные планы мертвецов на зрительских местах? А не для того ли нам так настойчиво демонстрировали лица людей, чьи родные сгинули в душегубке концертного зала, чтобы мы ощутили собственную беспомощность и парализующий ужас перед терроризмом?

Нас, зрителей, не просто запугивали. Нас пытались разъединить. Именно поэтому вдруг возникла «информация», слава Богу, не подхваченная украинскими телеканалами, что бандиты готовы освободить украинских граждан и с этой целью якобы уже отделили их от заложников-россиян. Смерть равнодушна к национальности и гражданству. Забота о спасении только «своих», все-таки сквозившая в эфире, вряд ли могла способствовать дальнейшему укреплению межнационального согласия в Украине.

Говорят, что все люди учатся на ошибках: не очень умные — на своих, умные — на чужих. Очень хочется думать, что мы все еще (или пусть даже пока еще) умные. Что же нам следует предпринять, чтобы мы могли не бояться нашего телевидения? Можно, конечно, постоянно внушать ему, что подлинная демократия имеет всего две настоящие ценности: свободу слова и свободу ею не пользоваться. Можно уповать и на профессиональную этику, но какая этика может быть в условиях рынка, когда любая человеческая беда становится всего- навсего информационным поводом? Как же обуздать присущую современному телевидению тягу к «эстетике душегубки»? Это вовсе не будет ограничением гражданских прав, ибо там, где царит постоянный страх, не бывает даже частичной свободы. И если ТВ не в состоянии самостоятельно выработать для себя хоть какие-то ограничительные рамки, их нужно вводить извне.

Поэтому в законодательном порядке следует, с одной стороны, сделать невозможными любые попытки скрыть жизненно важную для населения информацию об экстремальных ситуациях — к возникновению паники и страха приводит не только информация, но и ее отсутствие. С другой стороны, необходимо, на мой взгляд, в законодательном порядке жестко ограничить, а то и исключить открытое и широкое распространение в СМИ информации:

— раскрывающей специальные технические и тактические приемы проведения контртеррористической операции;

— способной затруднить ее проведение и поставить под угрозу жизнь и здоровье населения, заложников и бойцов спецподразделений;

— служащей пропаганде идеологии терроризма, экстремизма и насилия, а также методов проведения преступных акций.

Вряд ли стоит при этом принимать во внимание неизбежные в условиях «разнузданной» демократии упреки по «введению цензуры, ограничению демократических прав и свободы информации». К слову, цензура осуществляется не только запретами. Барьеры на пути правдивой информации ставятся и посредством искажения фактов, их подмены (слухи выдаются за бесспорную истину, второстепенное — за главное) и забалтывания (чрезмерного использования необязательных деталей и второстепенных подробностей). Право на жизнь заложников и тех, кто вступает в прямую схватку с террористами, неизмеримо выше права любых других лиц на получение и распространение информации.

Р.S. Бичуя бездушность СМИ, не стоит забывать, что журналистика превратилась в одну из наиболее опасных, социально значимых профессий, в которой личная безопасность во многом зависит от уровня личного профессионализма. Который, в свою очередь, невозможен без соответствующей выучки и подготовки. Сразу же после Чернобыльской катастрофы руководство и молодые преподаватели факультета журналистики Киевского Национального университета имени Т. Шевченко попытались ввести специализацию по журналистике экстремальных ситуаций. Может быть, стоит вернуться к этой попытке, которая сегодня более чем актуальна?