Роскошь и вызов свободы

Статью, опубликованную в газете «День» (27 марта 2008), А. Окара адресовал конкретным представителям украинской интеллигенции, и кто-либо им названный, возможно, ответит «по всем пунктам». Но некоторые мысли хотелось бы высказать уже теперь, так как точка зрения А. Окары по поводу цивилизационного выбора Украины и роли украинской интеллигенции типична и для определенной части граждан Украины.

ВОСТОЧНО-ХРИСТИАНСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И ЕЕ ОСОБЕННОСТИ

Главное обвинение А. Окары в адрес украинской интеллигенции состоит в том, что она якобы совершает злодеяние, пытаясь сменить цивилизационную идентичность украинцев — с восточно-христианской на западно-христианскую, что, по словам А. Окары, не обязательно предполагает смену конфессиональной принадлежности. Любому поклоннику так называемой восточно-христианской идентичности ясно, что ее основным критерием является ориентация на Москву, а для православных верующих — подчинение московскому патриарху. Переход любой православной церкви или прихода из Московского патриархата в Константинопольский, по мнению идеологов «восточно-христианской идентичности», является не намного меньшим злодеянием, чем отказ от православной конфессии. Еще А. С. Пушкин, а вслед за ним и несколько поколений славянофилов, мечтал о том, чтобы «славянские ручьи» слились в «русском море», что в конечном итоге, по выражению русского философа Владимира Соловьева, сводилось к одному — «давить и поглощать других для собственного насыщения» (см. В. Соловьев, «Национальный вопрос в России»).

Национальная, как и наднациональная идентичность, напрямую связана с историей, культурой и ментальностью народов, с общностью их цивилизационных устремлений. Общеевропейская идентичность, к примеру, сдерживается в развитии культурными и ментальными различиями между разными народами, а также предполагаемыми различиями в выгодах и перспективах на будущее в представлениях различных групп населения и целых народов.

Поскольку большинство приверженцев «восточно-христианской идентичности» склонны видеть ее основу в русском православии, то следует обратиться к некоторым его особенностям. Очень верно и откровенно они представлены одним из видных русских религиозных мыслителей, православным священником Павлом Флоренским (П. Флоренский. Вопросы религиозного самосознания. Москва, 2004).

Флоренский указывает, что русское православие сложилось из трех сил: греческой веры, славянского язычества и русского национального характера (великорусского). Что касается русского национального характера, то Флоренский согласен с точкой зрения историка В. Ключевского, утверждавшего, что с переселением на Волгу и Оку характер великоросса изменился и приобрел черты, которых не было у жителей Киевской Руси: собственно характер великоросский, «выражающийся в наклонности дразнить счастье, играть в удачу, в принятии самых нерасчетливых и безнадежных решений, в кратковременном напряжении сил с последующим длительным бездельем».

Эти факторы и определили в значительной степени характер русского православия. По Флоренскому, это «перевес культа, и в частности, обряда, над учением и моральной стороной христианства. Брань, драка, пьянство — меньший грех, чем нарушение поста; нарушение целомудрия легче отпускается духовником, чем нехождение в церковь... Отправление культа важнее дел благотворительности». Как пишет Флоренский: «Наш народ недаром усваивал христианство не по Евангелию, а по прологам (жития святых). Просвещался не проповедями, а богослужением, не богословием, а поклонением и лобызанием святынь». Для русского православного, как пишет далее Флоренский, «евхаристия, принятие в свое тело Тела Господа, бесконечно важнее всех проповедей, учреждения богоугодных заведений, школ, больниц и т.д.».

Православного не огорчает, что дьякон невразумительно читает и часто бывает нетрезв; «от «попа» никто не ожидает ни особенно благолепного служения, ни проповедей, ни устроения прихода, ни даже нравственного руководительства. Его дело — крестить, венчать, хоронить, служить молебны на полях, освящать куличи на Пасху». По мнению Флоренского, если православный священник решит заняться просвещением своего прихода, воспитанием в прихожанах нравственных привычек, приняться за искоренение пьянства, улучшение семейных отношений, то настоящий православный в таком священнике заподозрит протестантский дух и осудит такую деятельность.

Православие тесно сплелось с языческими верованиями и обрядами, и русские в домового верят не менее, чем в Христа — Флоренский не только не отрицает этого, но и считает это проявлением своеобразия русского православия.

Далее автор подчеркивает, что «вера в царское самодержавие, мистическое к нему отношение — это один из непременных элементов православия, и поэтому изменения в способах управления страной наносят православию новый удар». Понятие «царя» получило «значение священное» и «тесно слитое с понятием «церковь». Однако В. Соловьев полагал, «что русский народный взгляд не признает государственность саму по себе за высшую и окончательную цель национальной жизни». Очевидно, идея государственности у большинства русских существовала всегда лишь в персонифицированном виде сильного правителя- самодержца. Слишком «мягкий» правитель достоин презрения и низвержения.

По свидетельству В. Ключевского, в допетровскую эпоху царь принимал активнейшее участие в решении чисто церковных дел. Например, тропари, кондаки, стихари и каноны были исправлены «в 1591 году повелением царя и патриарха», царь принимал участие и в утверждении житий святых (В. Ключевский, «Древнерусские жития святых как исторический источник»).

Флоренский свои описания представил читателям не в осуждение православия, а как своеобразный панегирик в противопоставление «западно-христианской традиции». Следует отдать должное Флоренскому: он в своих описаниях был по крайней мере правдив и не пытался изобразить русское православие идеальным, к чему был склонен, например, А. Хомяков. Следует отметить, что другие христианские конфессии тоже имеют свои недостатки, описанные в достаточной мере — в частности, тем же Хомяковым. В данном случае речь идет не о том, какая конфессия предпочтительнее, а о ментальных особенностях, связанных с определенной конфессией или национальной церковью.

ВОСТОЧНО-ХРИСТИАНСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК БЛАГО И КАК ПРОКЛЯТИЕ

Борясь с консервативной верхушкой русского православия, Петр I уничтожил окончательно остатки независимости духа русской церкви. Церковная жизнь русского православия в послепетровской России исключала даже зачатки рациональности. Православие освободилось от пут государства в 1917 году, но большевистский режим сразу же снова поставил его на колени, теперь уже перед атеистической властью.

В церкви православный не искал истины, не искал ответа на важные богословские и экзистенциальные вопросы. Он приходил сюда, чтобы помянуть умерших, замолить грехи и попросить у Бога поддержки; а в лучшем случае — чтобы послушать красивое церковное пение и, может быть, таким образом испытать своеобразный катарсис. Подобная религиозная жизнь — благо для человека, лишенного свободы, человека, социально и идейно пассивного, привыкшего к послушанию любому «начальству» — и церковному, и светскому.

Наивная апологетика Флоренского объясняет многое в русской истории. Становится понятно, почему потерпело поражение демократическое Временное правительство, а у власти оказались большевики с чередой новых царей — «вождей мирового пролетариата», мудрых генсеков... Дворцовые перевороты в России не в новинку и воспринимаются как что-то естественное. Главное, чтобы новый правитель был властным и твердым, чтобы его боялись и чужие, и свои.

Понятно и то, почему русский народ в своем большинстве легко «сдал» свою православную веру. Он не обладал верой, основанной на принятии основных христианских догматов, среди прочего и через «уразумение», и поэтому сравнительно легко отказался от христианского культа и обрядов. Их заменил культ пролетарских вождей, а также ленинские комнаты, политзанятия и прочая атрибутика новой «пролетарской веры». Вспомним слова старой песни времен правления КПСС: «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой... Ленин в твоей судьбе, в каждом счастливом дне. Ленин в тебе и во мне». Коммунисты явно пошли путем сакрализации своей идеологии. Неудивительно, что бывшие и действующие коммунисты и их последователи снова так легко вошли в православие. На место Ленина (или рядом с ним) они лишь поставили Христа.

Идеология большевизма (русского коммунизма) потому так быстро укоренилась в сознании русского народа, что неплохо гармонировала с основой его «восточно-христианской идентичности». Кстати, некоторые вожди большевиков, анализируя причины победы большевиков в гражданской войне, указывали, что они опирались на великорусское население центральных районов России, в то время как контрреволюция базировалась, в основном, в национальных окраинах, не связанных между собой, и поэтому она выступала разрозненно.

Огромная, но рыхлая Россия всегда пыталась держаться как целое, основываясь на двух факторах: на жесткой авторитарной власти и на тоталитарной идеологии, — в какой бы форме эта идеология ни выступала: в форме ультраконсервативного русского православия, атеистического учения Компартии или чего-то нового по форме, но идентичного по сути. Иного России, видимо, пока не дано. И в этом, выражаясь языком А. Окары, — ее проклятие.

ТЕНДЕНЦИЯ УКРАИНЫ К ЕВРОПОЦЕНТРИЗМУ КАК ЕСТЕСТВЕННОСТЬ

Киевская Русь поддерживала связи не только с Византией, но и с другими европейскими государствами и не ощущала оторванности и обособленности от Европы. Московская же Русь, попав под татаро-монгольское иго, утратила связи с Европой. Позже, разбив татар, но унаследовав от них деспотический тип управления и некоторые элементы частной

Что же касается украинской культуры, то она — хотя бы в некоторых частях Украины — всегда была связана с так называемой западно-христианской культурой. Воссоздавая аутентичную украинскую идентичность, в значительной мере разрушенную полонизацией, «австризацией», русификацией и «советизацией», украинская интеллигенция естественным образом осознает ее как ориентированную на общеевропейскую идентичность. Конечно, важно при этом не перенимать слепо все западное и не искать новых «старших братьев».

За многие годы чужой власти украинский национальный характер подвергся сильной деформации, но его основные черты — трезвое и даже скептическое отношение к государственной власти, стремление к индивидуальной свободе, некоторая склонность к рациональности — сохранились. Это не может не сказаться и на украинских православных церквях, которые, став в той или иной степени самостоятельными, постепенно приобретают некоторые новые черты. Вследствие этого демократическое устройство государства для Украины было бы более естественным, чем авторитарное, закономерна и ориентация на тесные связи с европейскими демократическими государствами.

Но в Украине все еще присутствует и «восточно-христианская идентичность», часто в ее «казарменно-социалистическом» варианте. Если в наших верхах не произойдет кардинальных изменений, то наша украинская идентичность действительно окажется неконкурентоспособной, каковой ее назвал А. Окара. Против украинской идентичности, территориальной целостности и государственности небезуспешно действуют силы, находящиеся как в пределах Украины, так и за ее границами. Они часто действуют скоординированно, и руководят ими, судя по всему, неплохие специалисты. У нас же нет хорошо организованной проукраинской структуры, в которую входили бы политики наивысшего ранга, обладающие реальной властью, толковые чиновники и предприниматели, — т.е. те, кто имеет организаторский дар, власть и деньги, — а также эксперты и другие специалисты, порождающие идеи. Отсутствует проукраинский «мозговой центр». Отдельные действия некоторых патрии общественной жизни, московиты стали ментально уже сильно отличными от киево-русичей, по-прежнему развивавшихся в общеевропейском контексте.

Украинское православие в течение трех веков пребывало в иноверном, веротерпимом и вообще более «мягком» Литовском государстве, и этим оно прервало средневековую византийскую традицию фактически безраздельного главенства над церковью единоверного самодержца. Церковь приучилась существовать и развиваться автономно от верховной государственной власти. После того, как Русь-Украина вошла в состав Польского королевства, православная церковь всеми доступными средствами стала сопротивляться вмешательству иноконфессиональной государственной власти в свою жизнь. В освободительной войне под руководством Богдана Хмельницкого одним из главных лозунгов был «За православную веру!». Но при всем этом при киевском митрополите Могиле украинское православие сблизилось с западно-христианской традицией.

Также и у украинских греко-католиков высшей духовной инстанцией был Ватикан и Папа Римский, а не польская королевская или австро-венгерская императорская власть, что также не способствовало сакрализации личной власти, как и государственной власти вообще. Российский царизм, который ввел в Украине ненавистное крестьянам крепостное право, был способен вызвать у них страх, но никак не святую любовь. Неслучайно отцом идеологии национального и социального освобождения украинцев стал бывший крепостной Тарас Шевченко. Поэтому украинцам чуждо восприятие авторитарного или просто сильного светского лидера, как священного отца нации, а его власти — как Божьей благодати. Запорожцы избранного атамана пачкали грязью — чтоб не зазнавался. В этом (и не только в этом) украинская ментальность более близка современной западной и отличается от русской ментальности. отически настроенных граждан имеют спорадический, точечный характер и поэтому не приносят значительных успехов.

БРЕМЯ ИНТЕЛЛИГЕНТНОГО ЧЕЛОВЕКА

Слово «интеллигенция» в России и на Западе понимают по-разному, на что есть свои причины. В Российской империи интеллигенция (и церковная, и светская) существовала и развивалась в условиях преследования всякого проявления свободомыслия. Начиная с Радищева, которого Бердяев назвал «отцом русской интеллигенции», путь русского свободомыслящего человека был весьма тернистым. Лишь немногие избирали этот путь. Вследствие этого господствующее представление о главных чертах интеллигенции в России и на Западе различается.

Например, для англичанина интеллигенция — это «часть общества, считающаяся интеллектуальной и способная мыслить серьезно и независимо» (оксфордский «Словарь современного английского языка» для продвинутых в изучении языка). При таком толковании интеллигент явно отличается от чиновника, находящегося в распорядительно-властной и строго иерархической структуре, исключающей независимость мнений по важным вопросам.

В царской России интеллигенцией считали «разумную, образованную, умственно развитую часть жителей». Так ее определил в своем толковом словаре Владимир Даль. В СССР, где интеллигенция считалась «прослойкой», к ней официально относили лиц, связанных с определенной сферой деятельности (наукой, медициной, образованием, культурой) и уровнем образования (см. например, Словарь русского языка С. Ожегова). В народном же представлении с интеллигенцией в СССР ассоциировалась еще и более или менее высокая культура поведения, что тоже зафиксировано в некоторых толковых словарях.

Независимость суждений и воззрений с понятием «интеллигенция» в России (СССР) в общественном сознании не связывалась. Русская интеллигенция позволяла себе высказывать и открыто распространять в обществе образ мыслей, не совпадающий с тем, которое одобрило правительство, лишь в несколько десятилетий, непосредственно предшествующих падению династии Романовых.

Именно в это время русская интеллигенция приблизилась к тому, чтобы в качестве независимого коллективного мыслителя быть выразителем совести русского народа. Это был золотой век русской интеллигенции. Октябрьский переворот и последующие репрессии «гнилой» старой интеллигенции сократили ее катастрофически и заставили ее остатки приспособиться к «новой жизни». Лишь окончательное загнивание казарменного социализма вызвало ренессанс совести и активность определенной части новой «русско-советской» интеллигенции — незадолго до развала СССР. Русская интеллигенция привыкла быть несвободной во многих отношениях. Вместе с тем она всегда беспрепятственно пользовалась родным русским языком и имела возможность так или иначе развивать родную культуру и ею пользоваться. И это примиряло с властью.

Украинская интеллигенция была всегда представительницей национального меньшинства и часто вынужденно находилась в оппозиции к колониальной власти. Нежелание украинца признать себя неотъемлемой частью господствующего народа и отказаться от своей культуры и языка было само по себе актом «диссидентства» и требовало известного мужества, а иногда и самоотверженности. Украинская интеллигенция теряла количество из-за дезертирства слабых духом и слишком хитрых, но тем больше стойкости требовалось от оставшихся. Вследствие этого свободомыслие присуще украинской национальной интеллигенции в большей мере, чем русской. «Советское» время искалечило и ее. Старая дооктябрьская интеллигенция была практически уничтожена. Прервалась потомственность интеллигенции, способствующая накоплению и передаче культуры и знаний от поколения к поколению, а также закреплению социально-ментальных черт. Но присоединение не сломленной Западной Украины поддержало национальный дух Украины. Представители интеллигенции сыграли важную роль при достижении украиной независимости.

И сегодня украинская национальная интеллигенция ослаблена в количественном, качественном и социальном отношении, но сознательные украинцы ожидают от нее мнения, независимого от власти, действий по совести. Об этом свидетельствуют и письма читателей «Дня» (например, письмо Владимира Шкоды, «День» №73). Таким образом, в этом украинской ментальности более близка западная, а не «восточно-христианская идентичность». Мы более чтим свободу, чем русские. В нас говорят казацкая традиция, более короткий период крепостного права и другие причины.

Иван Ильин писал: «Две великие опасности грозят человеческой свободе: во-первых, недооценка свободы, ведущая к легкомысленному отречению от нее, и во-вторых, злоупотребление свободой, ведущее к разочарованию в ней и утрате ее» (И. Ильин. «Путь к очевидности». Москва, 2007). Русским больше угрожает первая из названных Ильиным опасностей, а украинцам — вторая. Анархист батька Махно с целой армией и другие наши «исторические чудеса» — не случайность...

Со временем, в условиях государственности Украины, нынешний индивидуалистский тип украинской рациональности — мелкорасчетливый и ограниченный пределами собственной квартиры и текущего месяца — должен претерпеть изменения. Европа (и Запад вообще) является для многих украинцев ориентиром как для устройства личного благополучия, так и для личностного и государственного развития.

Отметим, что на Западе термин «интеллигенция» употребляется редко. Более употребительным является слово «интеллектуал(ы)», относящееся к людям с высокоразвитыми умственными способностями и проявляющим интерес к отвлеченной умственной деятельности. Видимо, в свободных и высокоразвитых странах высокий уровень образования, культурность поведения, а также независимость мнений и суждений по важным вопросам характерны для большей части населения, и поэтому общество не нуждается в особом групповом выделении людей, обладающих подобными качествами.

Таким образом, не только интеллигенция, но и большинство украинцев стремятся к сближению с Европой, потому что она близка нам по некоторым важным чертам ментальности и по схожести общественных целей. Этот выбор находится в согласованности с давними культурными связями между Русью-Украиной и Европой. Ожесточенное сопротивление противников этого выбора приносит обратный эффект.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ И ПРОЕКТ «РОССИЯ»

Нынешняя русская интеллигенция в своем большинстве приняла навязанные властью ограничения свободы. Этим она оказала медвежью услугу самой власти. Без общественного контроля любая власть быстро коррумпируется, перестает быть эффективной и уничтожает позитивные результаты собственного труда. Но русским интеллигентам психологически трудно настроиться на решительную защиту своих демократических прав. Во-первых, как уже отмечалось, они беспрепятственно пользуются родным языком и развивают русскую культуру. Во- вторых, находясь под каблуком у власти, они приучились издавна залечивать свою униженную гордость рассуждениями типа: «Хоть я и не имею всех гражданских прав, но зато я принадлежу к великому народу, на котором лежит особая миссия... Я — не какой-нибудь киргиз или хохол». Не случайно большинство русских религиозных мыслителей, как и прочих мыслящих русских людей, старались не замечать, что значительное негативное влияние на русские души (в том числе и на души интеллигентные) всегда оказывало пребывание этих душ в «тюрьме народов» — в качестве охранников, тюремных священников или замполитов.

Этот метод компенсации социальной неполноценности своеобразной манией национального величия исправно служит уже многим поколениям русской интеллигенции, равно как и многим другим русским людям. Убежденность в своей миссионерской предназначенности помогает русским компенсировать также и сознание цивилизационного отставания от Запада. Это отставание пробуждает у многих скрытую зависть к Западу, но убежденность в своей особой исторической миссии помогает компенсировать эту зависть неприязнью, даже презрением ко всему западному или вообще инородному.

В девяностые годы и после Россия прилагала большие усилия для так называемой интеграции стран СНГ, чем большинство из них весьма испугала и побудила к поиску путей укрепления своей безопасности. Большинство политиков и граждан России, к сожалению, не учитывают, что, пытаясь возродить империю (на колониальной или неоколониальной основе), они подвергают опасности сам проект «Россия». Опыт СССР и других стран показал, что если государство берет на себя чрезмерные задачи, то его организм истощается и неизлечимо заболевает.

Поэтому вопрос, заданный А. Окарой украинцам, следует переадресовать россиянам: может ли Россия обойтись без сверхмиссий и сверхзадач и ограничиться сугубо утилитарными целями построения государства с высоким уровнем потребления и комфорта граждан?.. Комфорта душевного. Построенного не на презрении к инородцам и нацменьшинствам, а на чувстве полноценного собственного достоинства.

...Если не сможет и будет продолжать преследовать химерные сверхцели, то нам, всем ее соседям, станет опасно иметь с ней крепкие связи. Перегруженный сверхзадачами и историческими миссиями корабль под названием «Россия» пойдет на дно, увлекая за собой и нас, бывших «младших братьев и сестер».

Вполне возможно, что режим сильной личной власти в настоящее время является оптимальным для России с ее господствующей «восточно-христианской идентичностью» — для того чтобы удержать как единое целое расползающуюся в разные стороны страну, различные регионы которой почти не связаны между собой ни экономическими, ни культурными, ни даже (из-за огромной территории) просто человеческими связями. Однако не следует навязывать свой путь решения проблем, свою идеологию и «идентичность» другим — то, что для русского хорошо, может для украинца оказаться ядом. Действительно и обратное. Поскольку перед нами стоят в определенной мере сходные задачи, то нам следовало бы как минимум не мешать друг другу. 15—20 лет разумного управления могут настолько приблизить и Украину, и Россию к Европе, что об особенной восточно-христианской идентичности будет неловко и говорить.

Во многом мы и русские, как и другие народы бывшего СССР, похожи друг на друга, ведь всех нас Компартия утюжила красным утюгом семьдесят лет. Но русским уже следует смириться и с тем, что в чем-то мы совсем не такие, что у нас своя ментальность и своя украинская идентичность, свой взгляд на историю и свое видение будущего. Каждый народ, даже самый маленький, уникален сам по себе. Нужно только дать ему свободу для проявления своей уникальности. Принесет ли пользу русскому народу его искусственная консервация в «восточно-христианской идентичности»? Сомнительно. Ведь она мешает демократизации России и ее сближению с европейскими народами. Всякий раз, когда Россия противопоставляла себя Западу и шла «другим путем», она обрекала себя на цивилизационную отсталость.

Распространяемые в российском обществе крайне националистические идеи типа так называемой «Русской доктрины» (см. в Интернете www. rusdoktrina.ru), поддерживаются некоторыми именитыми иерархами Русской православной церкви. Запад и Украину ныне открыто объявляют врагами России. Подыгрывая радикальному национализму, российские правящие круги и интеллигенция могут выпустить на свободу опасного джинна — если еще не выпустили.

Как писал В. Соловьев, радикальный «исключительный национализм» обрекает свой народ на поражение, поскольку остальной мир всегда сильнее.

P.S. Статья А. Окары написана в злом и оскорбительном тоне. Украинским интеллигентам можно было бы и обидеться. Но не стоит. Николай Бердяев писал в «Самопознании», что у русских нет условностей, нет дистанции, есть потребность «выворачивать душу, ввергаться в чужую жизнь и ввергать в свою жизнь, вести бесконечные споры об идейных вопросах». Он отмечал, что русские очень легко задевают личность другого человека, говорят обидные вещи, бывают неделикатны. При обсуждении идей они легко переходят на личную почву и говорят не столько о ваших идеях, сколько о ваших недостатках. «Русские всегда считают себя призванными быть нравственными судьями над ближними», — признавал Бердяев.

Так что дело, оказывается, в национальном характере. Что ж, будем снисходительны к слабостям других. Тем более, что многое из сказанного Николаем Бердяевым относится и к нам самим.