Украинцы осенью 1939-го: третья сторона фронта

2 августа 1939 года газета The New York Times сообщила своим читателям, что во Львове прошли аресты украинских националистов, которые «принадлежат к ранее запрещенной ОУН». Далее речь шла о том, что Польша обвиняет Германию в росте украинского национализма. «Недавно убитый Коновалец, а также Мельник имеют глубокие связи с Берлином. Польское правительство подозревает, что много людей в украинском национальном движении являются немецкими шпионами», — писал корреспондент этого издания.

В этот текст вкралась ошибка: ОУН никогда не действовала легально. Все остальное было правдой. Но не относительно «немецких шпионов», а относительно подозрений польской власти. Ничьими шпионами, ни потенциальными коллаборационистами украинские националисты не были. А контакты тогдашнего руководства ОУН с Берлином сами по себе еще не свидетельствовали о каких-то «симпатиях к нацизму», потому что начались они еще во времена демократической Веймарской республики. Даже более того: те, с кем контактировали руководители ОУН, вовсе не все были нацистами, а некоторые — так вообще вели тайную борьбу с гитлеровским режимом, хотя занимали высокие должности в военных структурах этого режима. Даже более того: далеко не все националисты, кого в те времена арестовывали польские спецслужбы, были членами ОУН — ведь существовала и такая забытая нынче достаточно влиятельная легальная организация, как Фронт национального единства, которая исповедовала не созданный Дмитрием Донцовым и его приверженцами радикальный «действующий национализм», а разработанную философом Николаем Шлемкевичем доктрину «творческого национализма». А кое-кто из арестованных вообще был не националистом, а либералом — членом Украинского национально-демократического объединения.

Одно слово, все смешалось в кучу в тех быстротечных событиях. А через месяц началась Вторая мировая война...

Как по мне, совсем не удивительно, что украинский фактор в событиях сентября 1939 года использовали все, кто только мог; в свою очередь, сами украинцы пытались найти оптимальную политическую линию в тех сверхсложных обстоятельствах. Таким образом, вполне закономерно вышло, что украинцы были тогда по все стороны линии фронта, и даже на «фронте без линии фронта», то есть — в самочинных вооруженных формированиях, которые не подчинялись ни одной из воюющих государств. Таким образом, начальный этап Второй мировой войны, кроме всего прочего, наглядно засвидетельствовал те тенденции, которые ярко проявили себя позже: рассеянность украинцев по различным, нередко враждебным одна другой, армиям и попытка тех или иных государств использовать украинский фактор в своих интересах. В то же время, он выявил и другое: стремление украинских политиков, интеллектуалов и военных — причем таких, которые принадлежали к различным группировкам и были гражданами различных государств, — использовать военный кризис для того, чтобы добиться больших прав для украинского сообщества, реальной автономии, а то и независимости всей Украины или даже ее значительной части.

Кажется, что такие стремления как с позиций сегодняшнего дня, так и учитывая тогдашние нормы международного права, отнюдь не могут быть расценены как «злоумышленный сепаратизм» или «преступный подрыв тыла воюющей стороны». Ведь номинально украинцы даже после поражения национальной революции в начале 1920-х годов получили права на национально-территориальную автономию в той или иной форме как на Надднепрянщине, так и на Галичине и Закарпатье. Советская Украина даже некоторое время, до утверждения личной диктатуры Сталина, этой автономией в определенной мере пользовалась, вследствие чего и возник феномен «расстрелянного Возрождения». Предоставление автономии Восточной Галичине (то есть землям на восток от Сяна до Збруча) было условием признания ее за Польшей со стороны Антанты. Но польская власть не выполнила свое обещание и проводила политику полонизации края. Так же политические элиты Закарпатья 1919 года согласились на включение в состав Чехословацкой республики на условиях национально-территориальной автономии региона, но это было выполнено только осенью 1938 года, под давлением новых геополитических обстоятельств.

Иными словами, в конце 1930-х годов речь шла о нереализованных правовых актах, которые должны предоставить украинцам по различные стороны государственных границ более широкие или более узкие, но реальные возможности создания или/и развития своих национально-территориальных автономий. Вместо этого попытка реализации этих прав — в форме полугодовой автономной, а потом самостоятельной государственности Карпатской Украины — встретила активное неприятие со стороны всех ведущих геополитических игроков того времени (хотя на определенном этапе эта инициатива имела видимую поддержку со стороны нацистской Германии, которая разыгрывала тогда антипольскую и антисоветскую карты). Поражение Карпатской Украины отвернуло немало украинских националистов различного толка от ориентации на Германию, однако не всех и не полностью. Иллюзии сохранялись, тем более, что их подпитывали контакты с армейскими кругами и разведывательными центрами Третьего Рейха, где, как уже было сказано, определенное число командного состава принадлежало к антинацистам.

В первую очередь, понятное дело, говорится о вице-адмирале Вильгельме Канарисе, руководителе службы военной разведки и контрразведки — Абвера — и о его подчиненных — полковнике Гансе Остере и подполковнике Эрвине фон Лахузене (последний непосредственно курировал связи с украинскими националистами). Двое первых были казнены нацистами за заговор против Гитлера 9 апреля 1945 года; Лахузен был свидетелем обвинения на Нюрнбергском процессе, где он разоблачил немало нацистских преступлений, например, деятельность айнзацкоманд. На счету Канариса, кроме всего прочего — более 500 спасенных евреев, и сейчас несколько еврейских организаций подали в Яд-Вашем просьбу признать руководителя Абвера праведником народов мира.

Вряд ли эти люди искали бы в украинском лагере партнеров среди своих идеологических антагонистов; и, по-видимому, не случайно сначала они присматривались к Андрею Мельнику, а потом — к Степану Бандере и Роману Шухевичу.

Но для того, чтобы вести речь о позиции и действиях ОУН в сентябре 1939 года, сначала требуется хотя бы кратко охарактеризовать ее место в тогдашнем западноукраинском политикуме.

Самой влиятельной и наиболее многочисленной парламентской партией Западной Украины было уже упомянутое Украинское национально-демократическое объединение (УНДО). Оно имело разветвленные структуры в городах и селах Галичины и частично Волыни. В 1928 году УНДО получило 26 мандатов в сейм (из сорока, выделенных для украинцев; в 1938-м — 23 (из 30); оно имело представителей в президиумах сейма и сената, а глава партии Василий Мудрый был вице-маршалом сейма. В целом, политическая идеология УНДО имела черты, общие с национальной демократией и социальным либерализмом. Руководство партии пыталось нормализовать отношения с польской властью и парламентским путем добиться защиты национальных и социальных прав украинцев во второй Речи Посполитой, в частности, предоставления национально-территориальной автономии Галичине.

Похожие позиции на Волыни занимала (несмотря на свое название) другая организация парламентского типа — Украинская социалистическо-радикальная партия.

Политическим антагонистом и главным конкурентом УНДО в украинской среде была Организация украинских националистов — ОУН. Главной своей целью ОУН определила создание независимого соборного Украинского государства на всей украинской этнической территории. Эта цель должна была достигаться путем национальной революции и установления партийной диктатуры. Что касается польской власти, то ОУН толковала ее как оккупационную, с которой нельзя иметь никаких дел. На первые места среди средств политической борьбы ОУН ставила перманентные вооруженные нападения на польских госслужащих и на украинцев- «коллаборационистов» (в том числе и на деятелей УНДО) и бойкот польских учреждений. Все это должно было довести украинское население до состояния постоянного революционного кипения, чтобы в подходящий момент галичане и волыняне взялись за оружие и приступили к окончательной расправе с врагом.

Промежуточное положение между этими политическими полюсами занимал Фронт национального единства (ФНЕ) — легальная националистическая организация, которая появилась в 1933 году, состоявшая в значительной степени из числа бывших членов УНДО и ОУН. Она выступала как против политики «нормализации» отношений с польской властью, которую осуществляло УНДО, так и против тактики вооруженных нападений ОУН. ФНЕ стал первой в Западной Украине несоциалистической организацией, которая смогла привлечь в свои ряды немало рабочих, в том числе и тех, кто ощутил на себе воздействие коммунистической идеологии. Целью организации была свободная и независимая Украина, методом достижения цели — создание мощной и сильной общественной прослойки, которая мобилизует весь народ на борьбу.

Более-менее достоверные (даже в общих чертах) данные о планах подготовки немецкого нападения на Польское государство из числа лидеров всех украинских организаций имел только руководитель тогда еще единой ОУН полковник Андрей Мельник и его ближайшее окружение. Мельник встречался с Канарисом, и одним из результатов этой встречи стало формирование в декабре 1938 года под эгидой Абвера военного подразделения из числа украинцев-добровольцев под командованием полковника Романа Сушко. Численность этого Военного отдела националистов или же Bergbauernhilfe, как он проходил в немецких документах, по различным данным составляла от 200 до 600 человек (возможно, однако, что эти данные касались различных этапов развертывания этой военной единицы). Неофициально же это формирование называлось «легионом Сушко». Воины легиона прошли горнострелковую и десантную подготовку в Альпах, в учебные планы входили топография, конспирация, диверсионная и строевая подготовка. Было сформировано даже мотоциклетное подразделение. На вооружении легионеры имели новейшие автоматы МП-38 (каких, вопреки советским кинофильмам, в немецкой армии было не так уж много, следовательно, речь шла об элитном формировании).

Нужно отметить, что легионеры просили отправить их на защиту Карпатской Украины, когда ситуация вокруг нее начала обостряться, но им отказали. Вместо этого «легион Сушко» весной 1939 года принял в свои ряды воинов Карпатской Сечи, имевших боевой опыт. В то же время полковник Сушко выбирал среди украинцев переводчиков для Вермахта, которые бы свободно владели немецким и польским.

Общая установка Провода украинских националистов (он состоял почти исключительно из эмигрантов и возглавлял его Андрей Мельник) заключалась в том, что «Украину нужно себе заслужить у Гитлера», потому что, мол, Гитлер положительно относится к вопросу государственности Украины. Карпатская Украина под этим углом зрения была вынужденной жертвой: мол, ее Гитлер отдал Венгрии, чтобы приобщить эту страну к военно-политическому союзу с Германией; потом сильная самостоятельная Украина заберет Закарпатье назад. А тем временем следует готовиться к созданию Украинского государства под немецким протекторатом после победы нацистов над Польшей. Премьером этого государства провод выбрал Омеляна Сеныка, а Николаю Сциборскому было поручено написание конституции, что он и выполнил за три дня.

А дальше начинается самое интересное. 25 августа 1939 года легионеров сосредоточили в районе Меджилаборца — Выдрани — Полоти. Но в течение нескольких дней их отвели в тыл, и 1 сентября (когда начались боевые действия) по приказу майора фон Деммеля (начальника штаба Абверштелле «Краков») легион был переформирован в «Индустриальную охрану» (Werkschutz) промышленных объектов в Западной Польше. Почему? Неизвестно. А 27 августа в Риме начался ІІ Большой сбор украинских националистов. На нем фактически не были представлены авторитетные, хотя еще и молодые, активисты ОУН из западноукраинских земель. Краевой проводник Мирослав Тураш, который должен был приехать на сбор из Галичины, накануне исчез без вести; Романа Шухевича, который по поручению краевых организаций должен был решительно требовать прекращения пронемецкой политики, просто не допустили на сбор. Поэтому политику надежд на благосклонность «вуйка Гитлера» поддержали в Риме все члены провода, за исключением Рико Ярого, Ярослава Стецько и Ивана Габрусевича. Но настроения низовых структур ОУН были на стороне этого меньшинства — и, в то же время, большинство из них просто не успело или не могло получить никаких инструкций провода относительно действий во время войны, ведь для такой конспиративной и централизованной организации, которой была ОУН, исчезновение без вести краевого проводника неминуемо должно было привести к временной потере связей...

Иными словами, многочисленные вооруженные выступления членов и приверженцев ОУН против польской власти в этом контексте выглядят (во всяком случае, в своем большинстве) невыполнением соглашений Андрея Мельника с немецкими военными относительно подрыва тыла Войска Польского, а самочинными и нередко спонтанными акциями ради утверждения украинских интересов. Более того: даже в случае, когда речь шла о выполнении «заказа» немецких штабов, это выполнение существенно отличалось от замыслов руководителей Третьего Рейха. И действительно: как засвидетельствовал на Нюрнбергском процессе упомянутый уже полковник Эрвин фон Лахузен, «Канарису было приказано начальником ОКВ (Верховное командование Вермахта, возглавляемое генералом Кейтелем. — С.Г.), который заявил, что он передавал директиву, которую он очевидно получил от Риббентропа... подстрекать в галицкой Украине восстание, направленное на истребление евреев и поляков». В свою очередь, Риббентроп высказывал пожелание самого фюрера. И было это 12 сентября 1939 года. Только после этого «легион Сушко» был выведен из тылов и двинулся маршем по направлению ко Львову. Но свидетельств выполнения директивы Кейтеля легионерами нет, хотя они без боев дошли 17 сентября до самого Самбора.

Тем более не выполняли эту директиву боевые единицы ОУН, которые начали вооруженные выступления 10 сентября, — за два дня до высказанного Гитлером Риббентропу и далее через Кейтеля Канарису пожелания о восстании ради уничтожения поляков и евреев. Одной из главных причин этих выступлений стала дезорганизация части польской армии, что вылилось в мародерство и убийства гражданского населения. Даже более того: в тот же день 10 сентября 1939 года польское командование дало приказ на общее отступление, чтобы вывести войска из-под немецкого удара. Оно не знало (и никто тогда еще не знал), что при условиях, когда противник использует тактику блицкрига, прорывая линию фронта и смело бросая в глубокий прорыв танковые и моторизованные дивизии и корпуса, такой «выход из-под удара» почти неминуемо обращается катастрофой. И правда: после этого дня боеспособными в Войске Польском остались в основном те соединения, которые не отступали, а ожесточено защищались на своих позициях.

Профессор Ярослав Грицак в «Нарисі історії України» так пишет о событиях тех лет: «В некоторых местностях отступающие польские части прибегли к насилиям-погромам и убийствам — по отношению к местному украинскому и еврейскому населению, которое не скрывало своей радости по поводу краха Польского государства. Местные жители ответили несколькими днями позже, вылавливая отставших польских солдат и офицеров и расправляясь с ними, совершая погромы над польскими панами и осадниками и тому подобное. Порядок после отхода войск призвана была удерживать Гражданская охрана (Straz obywatelska), состоящая из отставных польских офицеров, чиновников, осадников. Украинские же националисты создавали собственные отряды милиции для охраны украинского населения. В предместье Щирца, Миколаева и Стрыя произошли вооруженные столкновения между польскими и украинскими отрядами».

Но это только одна составляющая дела — создание украинской самообороны. Другая — сугубо политическая. 10 сентября в Дрогобыче, Стрые, Бориславе и некоторых других городах Галичины состоялись вооруженные выступления боевиков ОУН против польской администрации, но захватить какой-нибудь город и провозгласить восстановление Украинского государства (как планировали руководители ОУН) не удалось. Сил было маловато, да и местные националистические структуры вряд ли были знакомы с планами провода. Однако боевые действия велись инициативно созданными отрядами. Одним из первых стал отряд под руководством Петривского и Лабика в Добромильском уезде Львовского воеводства. В ночь с 11 на 12 сентября в селе Оброшино Городокского уезда отряд под проводом братьев Ивасик, Бордуна и бывшего офицера УГА Льва Шанкивского захватил в плен около 400 польских солдат, а также два пулемета и 70 винтовок (очевидно, другое свое оружие эти солдаты побросали ранее). 17 сентября в селе Романив Бибрского уезда был создан отряд под проводом Каминского, который насчитывал 109 человек. А в Жидачивском уезде 13 сентября по инициативе членов уезднной экзекутивы Василия Демуры и Дмитрия Гаджеры началось одно из самых крупных вооруженных выступлений ОУН. Восставшие захватили два моста через Днестр — автомобильный и железнодорожный. На подавление восстания было брошено до трех тысяч полицейских и военных; около десятка украинских сел было сожжено, в ответ крестьяне взялись за оружие...

И хотя 15 сентября 1939 года в газете «Дело» были опубликованы заявления, подписанные митрополитом Андреем Шептицким и лидером УНДО Василием Мудрым, в которых опровергались «распространяемые в городе слухи о том, что украинцы сознательно вредят польскому войску», факт имел место: часть политически активных украинцев действительно сознательно вела борьбу против Войска Польского. В самом Львове за день до этого двадцать боевиков ОУН под руководством доктора Дашкевича обстреляли польских солдат.

По данным ОУН, самые крупные вооруженные выступления состоялись 18 — 20 сентября (то есть уже после вступления в Галичину Красной армии) в Бережанском и Пидгаецком уездах Тернопольского воеводства. Около 4000 повстанцев на протяжении трех дней захватили две пушки, 10 пулеметов, 888 винтовок, большое количество боеприпасов и военного снаряжения, потеряв в боях 23 убитых и 33 раненых.

В общем, по данным из различных источников, участие в вооруженных выступлениях украинцев на Западной Украине приняло около 7 тысяч человек; они до 23 сентября разоружили 3600 польских военных и полицейских, захватили 1 танк, 7 пушек и около 7 тысяч единиц стрелецкого оружия — от пистолетов до пулеметов.

Но эти действия — кроме упомянутых трех уездов — не были массовым восстанием, а там, где отдельные вооруженные столкновения перерастали в народное движение, речь шла не о сугубо политических целях, а, скорее всего, о самозащите от мародеров и насильников в польских военных мундирах и о нежелании украинцев, чтобы к ним относились как к быдлу. Но ничего похожего по масштабу на действия ОУН и УПА после 1942 года тогда еще не было; часть западных украинцев еще надеялась на возвращение польской власти и на справедливые жесты с ее стороны, часть готовилась восторженно встретить «советы», часть просто пережидала тяжелые времена. И целый ряд крестьянских выступлений очевидно имел целью помочь Красной армии быстрее двигаться на Запад — ведь из разбрасываемых с самолетов листовок было известно, что Украинский фронт под командованием Семена Тимошенко идет освобождать братьев...

А между тем, когда 17 сентября, после внезапного удара Красной армии в тыл Войску Польскому, правительство Польши покинуло территорию государства и приказало уцелевшим войскам пробиваться к Румынии и Литве, немало из тех 200 тысяч украинцев, которые воевали под бело-красными знаменами почувствовали себя свободными от присяги и разошлись по домам. Немало было украинцев и среди тех, кто попал в нацистский (700 тысяч жолнеров) и советский (450 тысяч) плен. Часть выпустили, часть (из числа взятых в плен Красной армией) отправили в сибирские лагеря ГУЛАГа. Причем среди тех, кто конвоировал пленных и кто охранял сталинские концлагеря, также хватало украинцев, только уже с красными звездами на шапках и фуражках. В те же лагеря отправились и многочисленные активисты легальных политических партий.

Но, в то же время, вследствие развала репрессивной машины Польского государства (а полицейские и жандармы, как правило, убегают уже тогда, когда солдаты еще дерутся) вышло на волю из концлагеря «Береза Картузская» и тюрем большое количество заключенных — активистов националистического движения. Среди них был и Степан Бандера. И очень скоро террор НКВД и несогласие эмигрантского правительства Польши хотя бы декларативно провозгласить автономию Галичины (а потом и хорошо известная политика нацистов относительно «унтерменшей») доказали западным украинцам (собственно, и не только западным), что надеяться стоит только на себя, на свои силы. И уже в 1940 году революционным крылом ОУН (Бандера, Шухевич, Ребет, Стецько, Митринга, Дякив и другие) был выдвинут лозунг «Воля народам, воля людині!», под которым действовали те, кто во времена Второй мировой войны стремился с оружием в руках завоевать независимость Украины.