В стране кривых зеркал

Сознаюсь, в школе я так и не прочитал Льва Толстого — его исполинские романы не шли ни в какое сравнение с книжками моих тогдашних любимцев — Джона Виндема, Клиффорда Саймака, Роберта Шекли. Зато, как и все школьники, я прочитал О Толстом в школьном учебнике; львиную долю этого О составляли цитаты из Ленина, неоспоримого авторитета на ниве всех возможных наук.

Таким образом, я знал, что Толстой является «зеркалом русской революции», потому что «отразил накипевшую ненависть, вызревшую жажду лучшего, желание избавиться от прошлого — и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости», присущие миллионам крестьян накануне русской буржуазной революции, он буквально олицетворил собой и своим творчеством «вопиющие противоречия» «крестьянской буржуазной революции». Можно было не читать Толстого и иметь «пятерку», бодро протарахтевши, что писатель «не понял ни рабочего движения и его роли в борьбе за социализм, ни русской революции», однако его произведения не являются безнадежным мусором, потому что в них есть, как-никак, «нещадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, разоблачение всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеванием цивилизации и увеличением бедности, одичалости и мук рабочих масс».

Статья Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции», написанная в сентябре 1908 года к 80-летию со дня рождения выдающегося писателя, дала своеобразный «методологический» ключ для всего позднейшего «марксистско-ленинского литературоведения» в его титанических усилиях адаптировать всю (по мере сил) классическую литературу к своим узкопартийным, утилитарно-пропагандистским потребностям. «Методология» оказалась настолько простой, что, вооружившись ею, не только ленивые десятиклассники становились отличниками, но и бездарные «литературоведы» выбивались в доктора и академики.

Фактически вся «диалектика» сводилась к непритязательному тезису о том, что писатель NN (Толстой, Гоголь, Шевченко, Бальзак, Диккенс — можно было продолжать вплоть до Эсхила и Еврипида) не до конца осознал решающую роль пролетариата в успешном завершении классовой борьбы и, конечно же, не предусмотрел появления компартии как авангарда вышеупомянутого пролетариата, вооруженного самым передовым марксистско-ленинским учением. Но при этом с другой стороны — и это уже была «антитеза» — писатель NN как человек безусловно талантливый, с развитой творческой интуицией, объективно отобразил противоречия существующего строя, разоблачил антинародную сущность, нередко против собственной воли, посодействовал пришествию светлого коммунистического будущего.

Таким образом, каждый более-менее талантливый писатель мог быть легко причислен если не к сообщникам, то во всяком случае к предшественникам русских большевиков — ведь каждый что-то «разоблачал» и что-то «отстаивал», что в той или иной мере может быть интерпретировано как «борьба за социальную справедливость». Поэтому если в коммунистический «рай» большевистское литературоведение допускало только писателей-соцреалистов, начиная с Горького и Демьяна Бедного, то в «чистилище» попадали все остальные.

Сегодня об этом трехъярусном большевистском иконостасе можно было бы и не вспоминать, как и о статье его главного творца-методолога, — ведь в Украине уже выросло поколение, которое ничего о той статье не слыхало. Однако большевизм в Украине никуда не делся — то, что в 1991 году компартия якобы исчезла, а марксистско-ленинская идеология перестала быть официально-обязательной, совсем не значит, что исчез специфический дух, специфический стиль мышления и управления, присущий коммунистическим элитам. Скорее всего наоборот — то, что мы имеем нынче в политике, экономике, культуре, является логическим завершением большевизма, только уже не сектантско-революционного, кровожадного и фанатично-упорного в своем стремлении изменить мир, а разжиревшего и ленивого, безмерно циничного и так же упорного в своей жажде ничего не менять.

Мы должны радоваться, что этот режим не заботится о литературе и искусстве, так как в предыдущие десятилетия его «забота» стоила украинской культуре слишком дорого. Причем не «заботится» не потому, что избавился от вульгарно-утилитарного взгляда на культуру, начатого, в конце концов, не Лениным, а Чернышевским — Добролюбовым — Писаревым. Он не «заботится» именно потому, что с утилитарной точки зрения культура ему абсолютно не нужна для удержания власти.

«Среди всех искусств для нас самым важнейшим является кино», — говорил в самом начале 20-х годов великий политик, хоть и плохой литератор, Владимир Ульянов-Ленин. Он еще не знал тогда, что спустя десять лет кино станет звуковым, а еще спустя десять лет появятся первые телевизоры. Сегодня он, безусловно, сказал бы, что среди всех искусств для нас — важнейшее телевидение. И его последователи, которые удерживают нынче в Украине власть, замечательно это осознают. Включите, господа, любой украинский канал, лучше всего — УТ-1, и вы в этом убедитесь.

#TВ связи с «датой» со дня выхода статьи Ленина, нельзя не сказать о замечательном вкладе Владимира Ульянова в отечественную журналистику (особенно в перестроечную и постперестроечную). Владимир Ильич изобрел не только одноименную лампочку, он и универсальный заголовок «Кто-то как зеркало чего-то». Все мы помним огромное количество таких заголовков в хороших, плохих и очень плохих статьях. Правда, злоупотребление изобретением привело в результате к тому, что теперь в хороших газетах журналистов за такие заголовки просто увольняют с работы. Может, это и к лучшему.