ВОПРОС «Дня»

Владимир ВОЙТЕНКО , доктор медицины:

— Проблема социально-психологических последствий Голодомора имеет несколько аспектов. Один из них — личностный. Я, например, не помню голодомор, поскольку родился позже, но помню разговоры об этом своих родителей. Мать была тогда молодой учительницей. Она рассказывала, как эти несчастные, голодные дети с отеками, едва живые приходили в школу. Матери, такие же несчастные, их приводили. Был случай, это произошло в начале весны 1934 года, когда девочка-первоклассница умерла у мамы на уроке. Отец мой тогда был председателем сельсовета. Мать послала за ним, и он приехал с телегой. Забрав эту девочку, вдвоем с матерью они повезли ее домой. Приезжают, а там лежит мертвый отец, еще один мертвый ребенок, едва жив еще один ребенок и еле живая мать. Вот что это было — не с точки зрения статистики, а с точки зрения личностного восприятия. Когда речь идет об объективной регистрации того горя, то прежде всего мы должны говорить о демографической ситуации. Должны помнить, что нет не только тех, кто умер от голодомора, но и тех, кто не родился. И кто уже никогда не родится. Все это — демографические потери украинского народа. Это на фоне того, что эти потери были не первыми и, к сожалению, не последними в нашей истории. Их социально-психологические последствия очень существенны. Что хотел сделать в Российской империи такой ее известный деятель, как Петр Столыпин? Он хотел сделать несчастного, замордованного, ленивого российского крестьянина, который жил «в меру» и не имел никакой социальной личной инициативы, таким, какими были украинские крестьяне. Потому что, обладая имением в Украине, Столыпин хорошо знал, как живет украинское крестьянство. Что потом сделал Сталин? Он сделал все наоборот. Зажиточного, самостоятельного, самодостаточного, честного, работящего украинского крестьянина он превратил в такого же люмпена, каким было подавляющее большинство российских крестьян. Украинскому крестьянину важнее прежде всего — что о нем скажут люди. После того как человек или должен был умереть, или съесть ребенка — а случаи людоедства были, или идти воровать, мораль упала. Это был и непоправимый вред украинскому крестьянству, а значит, и всему украинскому народу, который перенес голодомор вместе с коллективизацией. Результаты всего этого являются существенной составляющей нашего нынешнего менталитета. Того менталитета, который является главным препятствием к действительно независимому и действительно успешному государству. Еще один важный момент. Сейчас много говорят о политическом признании Голодомора, в том числе на международном уровне. Все это, бесспорно, очень правильно. Но приведу такой пример. Я планировал провести научную конференцию по проблемам Голодомора, Холокоста и депортации крымскотатарского народа. Начал обращаться за средствами. Их немного нужно было — копейки, можно сказать. Обратился к коммерческим структурам — безрезультатно. Обратился к религиозным организациям — то же самое. Начал ходить по народным депутатам. Побывал у известных политиков, которые с трибуны Верховной Рады не раз говорили о Голодоморе. Нигде никто и ничего не дал на проведение этой конференции, участвовать в которой уже согласились лучшие специалисты по этой проблематике. И кто только давал деньги — это еврейская благотворительная организация. Но я уже из принципа не взял, и конференция не состоялась. Итак, то, что мы сегодня имеем от Голодомора в социально-психологическом плане, это то же самое, что мы имели от него и сразу после этих страшных лет. Это очень печально, но это правда.

Евгений ГОЛОВАХА , доктор философских наук, заместитель директора Института социологии НАН Украины:

— Голодомор — это вполне соответствующая духу сталинского режима акция, которая преследовала, пусть даже не всегда четко артикулированный, целый ряд важных политических целей. Столкнувшись с многочисленными примерами сопротивления колхозному строительству, было, я думаю, принято решение рассматривать крестьян в целом (то есть, не только кулаков, с которыми боролись поначалу) как препятствие на пути построения тоталитарного политического режима и в целом тоталитарного общества. Но, преследуя определенные политические цели, большевистский режим добился и очень существенных последствий, связанных с формированием психологии крестьянства как огромного социального класса, преобладающего по численности в те времена не только в Украине, но и в Советском Союзе в целом. Первый достигнутый результат был связан с тем, что этот урок жестокости, насилия и полной бесчеловечности, проявленной властью, породил целый ряд страхов перед возможностью повторения такого рода явлений. Крестьянство усвоило: если будет сопротивление, будет голод. А для человека нет ничего страшнее, чем голод, — ведь это растянутая смерть, растянутая репрессия. Голодомор по отношению к крестьянству выполнял ту же функцию, что и массовые политические репрессии по отношению к интеллигенции и вообще городскому обывателю. Эти механизмы шли рука об руку — поначалу власть расправилась с крестьянством, а потом взялась и за интеллигенцию. И этот страх до сих пор сохраняется в нашем обществе. Страх стать частным собственником и поплатиться за это — он очень силен в крестьянах. Не случайно за приватизацию земли рабочие, городские жители выступают достаточно чаще, чем крестьяне. Хотя реальный выигрыш от массовой приватизации земли получают, в общем-то, именно жители сел. Вторым последствием голодомора, по моему мнению, можно считать истребление воли к сопротивлению режиму. Не первый раз в истории жесточайшими репрессиями добивались именно такого результата. Большинство сегодняшнего украинского населения генетически — выходцы из крестьян (в первом или втором поколении), поскольку городская интеллигенция была практически уничтожена на корню в Украине. Они- то и составляют основу нашего безвольного общества. Это безволие проявляется в том, что, например, по данным наших социсследований, за более чем десять лет, когда уже нет тоталитарной идеологии, процент тех, кто выражает желание и способность сопротивляться незаконному попранию своих законных прав и интересов, находится на уровне 5 — 7% относительно центральной власти и 8 — 12% в отношении местных властей. Этот социально-психологический феномен в социологии обозначается как «выученная беспомощность». Выученная — потому что ее выработало жесточайшее преследование за выражение любой формы протеста. Беспомощность — потому что превентивно человек заранее готов сложить руки в любом случае нарушения его прав. Из-за этого мы страдаем как общество в целом. Есть и еще одно важное социально-психологическое последствие голодомора. Часто люди говорят, что у нас ненасытная власть, ненасытные олигархи. Но они — руководство, олигархи — в массе своей выходцы из той же голодающей среды. Их родители голодали в 30-е годы, многие из них сами голодали в послевоенный период (вплоть до конца 50-х годов село жило очень бедно и перманентно испытывало чувство недоедания). И сейчас большинство из наших руководителей, олигархов просто «доедают». К этому можно относиться иронически, но это более глобальное продолжение феномена, когда люди, пережившие голод, часто умирали от переедания. Они не могли остановиться, и если была возможность что-то есть неограниченно, просто умирали от переедания. Я думаю, что наше общество во многом страдает несварением в силу того, что в массе своей те, кто сейчас является руководителем (это не только политическая, но и экономическая, и научная элита), тогда недоедали. И трудно их в этом обвинять, потому что голод, который пришлось пережить их родителям да и им самим, — это было страшно. Ну и еще один социально-психологический феномен — это то, чего и добивались инициаторы голодомора, — поставить людей в полную зависимость от государства. Отсюда — тот остаточный патернализм, который мы никак не можем преодолеть, вера в то, что именно государство должно обеспечить нас всем необходимым. За последние годы есть небольшие позитивные изменения патерналистских настроений, но самые глубинные установки и ориентации людей, выросших в обществе, где был возможен такой голодомор, во многом построены на отсутствии личной инициативы, на надежде в то, что государство что-то сделает. Приведу такой пример: все время по телевидению показывают очень тяжелые сюжеты о том, как наши люди страдают из-за того, что грязно в подъездах, холодно, текут трубы, крыши, не оборудованы детские площадки и т.д.; они жалуются на то, что о них никто не думает, что они годами живут в этом ужасе. Но если уж государство такое зловредное, то вообще-то большой дом всегда мог бы организоваться и найти в своей среде компетентных специалистов, чтобы благоустроить подъезд, площадки около дома, поменять две-три трубы... Ведь тот разительный контраст, когда мы выезжаем за пределы постсоветского пространства и видим, насколько вокруг все чисто и ухожено, — это не только забота государства о гражданах. Это еще во многом и забота граждан о самих себе.