Для тех, кто все еще любит Сталина

«Мы все долго жили при самом негодяйском авантюрно-бандитском правлении, и слава Богу, что оно медленно уходит, хотя еще продолжают нас душить всякого рода «паханы» и «паханчики»...»

«...я сумел «зачерпнуть» из безвозвратно уходящего нашего рабского прошлого часть грязи и выставить все это «во всей красе» для будущих поколений»

Д. С. Балдаев «Автобиография»

Искать метаисторическую логику — гиблое занятие. В истории то и дело оказывается, что самые великие битвы в конце концов выигрывают проигравшие. А значит, победителей — судят, вопреки расхожей поговорке. Судят самым страшным, самым непреклонным судом, по самому суровому, последнему, счету. Наступает время — и сотни тысяч слабых голосов поверженных жертв «великих побед» звучат страшным, неумолимым приговором вчерашнему триумфатору.

В том числе и поэтому времена «великих побед» рождают не только великих борцов, но и удивительных в своей противоречивости свидетелей эпохи. Людей, непонятных нам, живущим теперь, вне того исторического контекста.

Одним из самых непонятных для нас свидетелей эпохи массовых советских репрессий был Данциг Сергеевич Балдаев, автор жуткой в своей репортерской обыденности графической серии «Рисунки из ГУЛАГа». История его семьи, его биография, его работа и наследие, его мировоззрение — все кажется непостижимо собранным из несовместимых противоречий. Для того чтобы понять его самого и значение его работ, его наследие следует рассматривать все целиком, в неразрывной совокупности с контекстом эпохи, свидетелем и активным участником которой он был.

Озадачивают простые факты его биографии: Данциг Сергеевич Балдаев (родился 19 декабря 1925 в г. Улан-Удэ, Бурят-Монголия, скончался 23 января 2005-го в Санкт-Петербурге, Россия) был сыном известного бурятского фольклориста и этнографа Сергея Петровича Балдаева, происходил из древнего бурятского рода, из которого в 30-х годах было репрессировано более 50 человек. После ареста отца как сын репрессированного он воспитывался в специализированном детском доме, был лишен возможности учиться в высших учебных заведениях. В 1940 году, во время «передышки» в репрессиях, отца освободили, и тот, опасаясь повторного ареста, скрывался в Ленинграде, работая истопником. Туда же перебрался и Данциг Балдаев.

Там, уже после войны, и началось его «странное» увлечение фольклором заключенных. С одной стороны, этому способствовало то, что он работал тюремным надзирателем в знаменитых «Крестах»; с другой стороны, такое начинание поддержал его отец — сам знаменитый этнограф. Он же обучил Д. Балдаева научным методикам поиска, сбора и первичного анализа материала. С конца 40-х до начала 70-х Д. Балдаев самостоятельно собирал фольклор заключенных по всей территории СССР.

Результаты 20-летних лагерных и тюремных исследований Д. Балдаева заинтересовали в середине 1970-х годов руководство МВД и КГБ СССР. Под руководством начальника Уголовного розыска г. Ленинграда — Г. Зигаренко — была создана специальная рабочая группа из Д. Балдаева, Г. Тимофеева, Г. Конопатовой и Л. Мильяненкова по составлению справочника для служебного пользования на основании информации, собранной ранее Балдаевым.

В последнее время приходилось неоднократно читать и слышать сомнения в доказательной ценности и достоверности материалов Д. Балдаева, особенно представленных «Рисунков из ГУЛАГа». Основными претензиями является то, что он не был непосредственным участником событий, представленных на рисунках, а также то, что они были сделаны значительно позже самих событий. Доводилось слышать даже глумливо-оскорбительный в своей пошлости эпитет «ГУЛАГовские комиксы». Однако на том же основании можно поставить под сомнение достоверность и документальность многих публицистических произведений, например, «Архипелага» А. Солженицина, «На рубеже двух эпох» Я. Раппопорта или «Колымских рассказов» В. Шаламова. Что с успехом и делают современные нео-сталинисты. Однако этот путь неправильный, иначе в историческом исследовании нам пришлось бы отказаться от слишком многих свидетельств. При этом не будем забывать, что так называемые официальные архивные документы о репрессиях, изредка и дозированно попадающие к исследователям, предоставляются непосредственными идеологическими и юридическими наследниками тех, кто совершал эти преступления. А они не только не выказывают никакого раскаяния, но в последние годы снова начинают гордиться «славным прошлым».

«Рисунки из ГУЛАГа» Д. Балдаева являются совершенно необходимым и органичным контекстом для восприятия остальных частей его собрания, позволяющим соединить в единое целое всю собранную им информацию о преступном мире и о мире репрессивной системы ГУЛАГа, частью которого он и сам был. И именно так — как авторское отображение исторического контекста — они и должны восприниматься. И в этом смысле, вместе со всеми остальными частями его наследия, они представляются исторически достоверными. Собственно, дискуссировать тут особенно и не о чем.

Хотелось бы сказать несколько слов о значении наследия Данцига Балдаева.

Во-первых, с точки зрения практической криминологии, необходимо отметить, что он создал первое и наиболее полное собрание и классификацию татуировок и лексики представителей преступного мира, даже шире — антисистемы в том виде, в каком она существовала в советском обществе. Это, по сути, был набор формальных критериев для того, что современная криминология называет профилированием подозреваемого. Используя выделенные и классифицированные Д. Балдаевым лексические (арго) и иконографические (татуировки) признаки, стало возможным с высокой достоверностью определять криминальную историю, привычки, привязанности, возраст, иногда даже место рождения подозреваемых. При помощи этого метода было выявлено и обезврежено около 350 особо опасных преступников только в Ленинграде в 1980-х годах.

Общетеоретическое значение работ Д. Балдаева, пожалуй, более значительно, хотя его как раз принято недооценивать. Он впервые предпринял попытку объединить в единую систему язык татуировок, «блатной» жаргон и поставить это в соответствие со сложной иерархией антисистемы — тюремного, лагерного мира и криминального сообщества на воле. По сути, он вплотную подошел к анализу мета-языка антисистемы.

К 1990-м годам корпус его работ включал многотомное собрание татуировок (более 4000 изображений с пояснениями и классификацией) — общих «сакральных» символов преступного мира; словарь уголовного жаргона из более чем 14000 статей и словарь топонимов уголовного происхождения, включающий около тысячи географических названий. Эта работа осталась неоконченной по многим причинам. В первую очередь — из-за отсутствия запроса на такие исследования и отсутствия у самого Д. Балдаева необходимого систематического образования. Да он и не ставил перед собой столь серьезных методических целей. Такой результат был достигнут благодаря использованию им верной научной методологии, предложенной его отцом, ученым старой школы.

Сейчас некому развить и закончить на необходимом уровне работы Д. Балдаева. Учеников у него не осталось из-за катастрофического падения профессионального уровня работников силовых ведомств. А ученые не готовы обратить внимание на потенциал его работ, скомпрометированных субкультурой «шансона» и гламурных татуировок.

Отдельно важно выделить культурное значение работ Д. Балдаева. С чем, собственно, мы имеем дело? Все его собрание татуировок, лексики, топонимики, его зарисовки, записи и заметки являются бесценным документом эпохи. Самого страшного и, увы, — очень большого ее отрезка. По сути, это — приговор. Воспринимаемые в известном нам теперь историческом контексте, систематические и аннотированные зарисовки Д. Балдаева, сделанные со слов лагерных охранников и заключенных, они выглядят неумолимым приговором системе, породившей ГУЛАГ.

На мой взгляд, самое страшное и беспощадное литературное свидетельство преступлений коммунистического режима — «Колымские рассказы» Варлама Шаламова. И именно слова Шаламова, мне кажется, послужат лучшей аннотацией к циклу «Рисунки из ГУЛАГа» Данцига Балдаева: «К этому времени я завидовал только тем людям, которые нашли мужество покончить с собой во время сбора нашего этапа на Колыму в июле тридцать седьмого года в этапном корпусе Бутырской тюрьмы. Вот тем людям я действительно завидую — они не увидели того, что я увидел за семнадцать последующих лет» («Перчатка», 1972).

Юрий КОСТЮЧЕНКО

Автобиография

Данциг Сергеевич Балдаев (19 декабря 1925, Улан-Удэ, Бурят-Монголия — 23 января 2005, Санкт-Петербург, Россия)

По линиям отца и матери я происхожу из крещеных бурят-монголов, людей богатых, смелых, физически сильных. Мой дед по отцу Петр умер в девяносто шесть лет в Боханской тюрьме после допроса ленинским способом «физического убеждения». А ведь он забавы ради носил на плечах по кругу свою лошадь-бегунца Хурдан-хара, которая однажды спасла ему жизнь, умчав от беглых каторжан Александровского централа.

Моя мать, Степанида Егоровна Бажичеева-Балдаева, была очень сильной и работящей. И смелостью ее Бог не обидел. Однажды, когда ей было 16 лет, она зимой с обозом в 60—70 саней возвращалась из Иркутска. Крестьяне, русские и бурят-монголы, после продажи сельхозпродукции были при деньгах. Внезапно на них напали с топорами беглые каторжники, совместно с поднадзорными поселянами, и стали отбирать у обозников деньги, одежду и лошадей. Моя мать, услышав шум, схватила двенадцатизарядный винчестер-полуавтомат. На нее кинулись два каторжника с топорами, и она расстреляла их в упор. Крикнув: «Мужики, вяжите их!» — она застрелила и третьего, пытавшегося бежать. Так были связаны и доставлены в Александровский централ более 20 преступников. Мать получила премию и всю до копейки отдала Боханскому двухклассному училищу, где когда-то училась.

Мои деды по договору с царской военной администрацией продавали зерно, овес и скот на провиантские склады Иркутска. В Русско-японскую войну они, вместе с другими состоятельными людьми, открыли бесплатные солдатские столовые на железнодорожных станциях Черемхово и Усолье-Сибирское. В Гражданскую войну семью раскидало. Дядя Александр воевал на стороне красных, за участие в разгроме войск и пленении барона Унгерна был награжден золотым оружием; на эфесе его палаша прикрепили орден Красного Знамени. Также он получил от правительства молодой Монгольской Народной Республики орден Полярной Звезды. Младший мой дядя, Михаил, был награжден атаманом Семеновым за личную храбрость солдатским Георгием, а за взятие Читы — офицерским Георгиевским крестом. Когда при наступлении Пятой Красной Армии атаман Семенов ушел в Маньчжурию, дядя Михаил, набрав на складах Читы оружия, боеприпасов и провианта, ушел в Забайкальскую Муйскую долину охранять старательские артели. Оба дяди, как и их старший брат Петр, ни в чем не замешанный, были умерщвлены коммунистической властью. Когда отец в 60-х годах ходил в Улан-Удэнский КГБ с просьбой вернуть семье реликвию — золотое оружие — и орден Полярной Звезды, начальство ответило: «Вы что, этой шашкой хотите срубить головы работникам НКВД?»

Еще один мой дядя, Георгий, окончивший до революции Черемховское коммерческое училище, в ссылке в «Краслаге» работал главбухом «Спецлеса ГУЛАГа НКВД». Раскулаченная семья дедушки Мирона (дяди матери) почти вся погибла в поселке Ирбейское Красноярского края от непосильной работы, голода и болезней. Комбед улуса Хохорска (30 пьяниц и лодырей) полностью разорил это очень богатое село в 120 дворов.

Сыном «врага народа» стал и я. Отец был арестован по доносу одного голодранца, ухаживавшего за моей матерью до ее замужества.

Нас с младшей сестрой поместили в детские дома. Мне повезло, я попал в детский дом имени Октябрьской революции в селе Икей Тулунского района Иркутской области. В нем находилось 156 детей «врагов народов». Это были дети командного состава ОДВКА (Отдельной Дальневосточной Красной Армии) и Уральского военного округа, а также дети иркутской интеллигенции. Многие имели дворянское происхождение и совершенно свободно говорили на нескольких европейских языках.

Пионервожатые называли нас «враженята» и требовали говорить только по-русски, объясняя это тем, что иностранные языки вызывают антисоветские мысли.

Они проверяли всю нашу почту. Когда школа неожиданно для всех вышла по успеваемости на первое место, это не понравилось НКВД. К нам приехал «товарищ», была сделана показательная переэкзаменовка, которую мы, дети «врагов народа», выдержали с честью. После этого на собрании товарищ из НКВД сказал: «Вы поняли, как враги народа готовили своих детей и сколько они могут принести вреда нашему рабоче-крестьянскому государству. Но в высшие учебные заведения мы их не пустим!»

Все это происходило в 1938 году, когда отца осудили как проповедника русского царизма, потому что в 20-х годах в газетной статье он выступил за открытие русских школ наряду с бурят-монгольскими, за приобщение к русской культуре. Всю свою жизнь отец — ученый, ценимый самыми крупными деятелями науки, — подвижнически собирал сокровища бурят-монгольского фольклора, быта, родословные. Он был первым директором бурят-монгольской семилетки, окончил Московский институт народов Востока, учился в аспирантуре у академика Н.Я. Марра, который намеревался оставить его в институте на преподавательской работе. Но комбедовцы улуса Хохорска послали в Москву требование исключить отца как сына богатого человека. Помню, как вместе с отцом я был в Наркомпросе у Н.К. Крупской, отменившей исключение. Из института отец был вытребован через ЦИК ВКП(б) его близким товарищем, первым секретарем обкома ВКП(б) Бурят-Монгольской АССР, М.Н. Ербановым для организации в республике институтов, техникумов, школ. Ербанов, делегат «расстрельного» XVII съезда партии, был расстрелян в 1937 году. Выбивая признание, в НКВД ему переломали руки и ноги, сломали челюсть.

Отец говорил мне, что в переводе с санскрита слово «Россия» означает «экспериментальная страна или поле Сатаны». Один сказитель-улэгирша говорил отцу: «В настоящее время чертям и дьяволам нечего бояться: раньше они опасались священников, шаманов, церквей, монастырей, мечетей, дацанов, а сейчас они в образе людей стали коммунистами, энкавэдэшниками, доносчиками (мелкие черти), комбедовцами». В 1940 году отца освободили «за недоказанностью». Дали ему квартиру на окраине Улан-Удэ, вернули кое-какую мебель, сильно попорченную (самые ценные вещи — меха, золото, серебряную посуду — не отдали), дали возможность работать. Но в 1948 году его вызвал первый секретарь ВКП(б) Бурят-Монгольской АССР, некто Кудрявцев (зять Г.М. Маленкова), который хотел воспользоваться авторитетом отца, чтобы расправиться с неугодными ему людьми. Он потребовал, чтобы отец написал разгромную статью на более чем 25 человек как на панмонголистов и одновременно низкопоклонников перед Западом. В этом списке было всего 5—6 бурят-монголов, остальные — русские, украинцы, евреи, татары. Этот мнимый «интернационализм» был явно провокационным, сеял национальную рознь, с помощью которой коммунисты хотели вечно «разделять и властвовать». Уже во взрослой своей жизни я, бывая в разных республиках, в местах заключения по всей стране, видел всходы этой политики, обернувшейся в наши дни кровопролитием.

Отец отказался писать статью, и ему тут же напомнили, что он «враг народа». В ту же ночь он уехал в Ленинград к своей старшей дочери (моей сестре), жене капитана 2-го ранга. У нее он — известный ученый и прожил без прописки два года, работая пильщиком дров в Гортопе, рабочим в столовой, сколачивая ящики на тарном складе, копая огороды у богатых дачников, разгружая вагоны. Но все свободное время отец проводил в Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, занимаясь научной работой (билет в научный зал ему достал старый друг профессор М.К. Азадовский). Однажды я показал отцу копии татуировок зеков из «Крестов», где я работал надзирателем, и отец сказал мне: «Сын мой, собирай татуировки, фольклор зеков, их асоциальные рисунки, ведь все это вместе с ними уйдет в могилу». Он обучил меня методике собирания тюремного фольклора, а также приемам шифрования, необходимым в этом опасном деле.

...Свой труд я предназначал не только для служебного пользования. Недаром по «моей» татуировке написана картина П. Белова «Беломорканал». Все пережитое страной, как в зеркале, отразилось в тюремном и лагерном быте. Кривое ли это зеркало? Не думаю — несмотря на всю подчас наивность, суеверие или извращенность представлений зеков. Идеологическая ложь, искусно разжигаемые межнациональные конфликты, унижение людей и лишение их права на достойную жизнь, на само существование — грехи государства, которые в уголовной и тюремно-лагерной среде проступили страшными пятнами татуировок и жаргона, криминальных сюжетов и извращенных представлений о строении общества, нациях, социальных идеях.

Опубликовано Евгением Барановым в 2001 г. в журнале «Смена» в Санкт-Петербурге (печатается с сокращениями)