«Авторитет страны бросает отблеск и на автора»

К беседе с Павлом Вольвачем побуждали несколько факторов. Во-первых, это один из наиболее интересных поэтов и прозаиков, которые определяют уровень современной украинской литературы. Во-вторых, недавно вышел его новый сборник «У Києві» (Киев, изд-во «Український пріоритет», 2015), в большей мере итоговый (то есть в нем, кроме нового, немало избранного). В-третьих, в этой книжке сконденсирован тот невероятно неравнодушный Вольвач, который пытается ответить не только на жгучие вопросы настоящего, но и заглянуть в будущее как всякий настоящий поэт.

В сборник вошли стихотворения не сугубо о Киеве (как кое-кто, не разобравшись, объявил), а поэзии, которые «всматриваются» в пространство и время нового тысячелетия и мира, увиденного из вечного Киева. Это — переплетение взрывной энергетики и бурных эмоций,  спонтанной нежности и резких вердиктов и оценок, бытовой приземленности и взгляда в небеса, это тайнопись мгновения и постижение вечности.

Поэтому и беседа наша охватила достаточно широкую проблематику, которой пропитаны тексты Павла Вольвача. Чем же дышит писатель? О чем и как он думает «вокруг» стихотворений?

— Пан Павел, расскажите о «нервной системе» книжки «У Києві», в частности о мотивациях ее создания.

— Эта книжка вобрала разные стихотворения — от давних до новейших. Поэтому и мотивации были разными. А главная одна — невозможность не сказать того, что должен был сказать. Где-то так. Это стихотворения, написанные за последнее десятилетие. Которое провел преимущественно в Киеве, с разъездами по Украине, немного по миру, и с традиционными заездами-возвращениями на Запорожье. Но главной точкой наблюдения за действительностью был именно Киев. 16 лет уже. Поэтому и название такое — «У Києві». Не натужное, но, как мне кажется, точное. Емкое. Для меня название много значит, и я долго к нему шел. Появилось как-то само собой, когда ехал через Московский мост и смотрел через Днепр на киевские холмы, на тучи. Тот пейзаж мне часто кажется гравюрой на меди, барокковой такой. А в целом пересказывать — неправильная затея. Надо читать...

В сборнике я вспоминаю реальных людей. Знаменитых и неизвестных, невхожих дальше завода, тюрьмы или пивной. Настоящая — жизненная поэзия. Не лозунги, не головоразламывающие ковыряния в себе любимом, а вот — жизнь. Эпоха, свидетелем которой ты являешься. Люди, которые живут вместе с тобой. Поэтому в этой книжке есть поэт Василий Герасимьюк, боксер Майк Тайсон, девушка с Житнего рынка и четырежды судимый персонаж. Генерал-хорунжий Юрко Тютюнник соседствует с поэтом Мыколой Холодным и женской ножкой, которая ступает из джипа «Порше Кайен». Ну и Винграновский, конечно. А еще — там много предсказаний. Например, «папери нечинних відучора влад» летят из окон года так за три до того, как это произошло в действительности.

— В современной литературе и в целом в искусстве наблюдается пожирание массовой культурой высокого искусства. Это мы видим на примере западных литератур, где доминируют развлекательные жанры. А в соседней России за последние два десятилетия вообще исчезла «серьезная» литература. Похоже, это ожидает и нас. Как противостоять экспансии массовой культуры?

— Не знаю. Я литератор, который что-то время от времени пишет, но совсем не теоретик «культурной борьбы», противостояния. Собственно, пишу — следовательно уже утверждаю что-то свое, противопоставляясь чему-то другому. Поэтому могу говорить только в пределах такого локального, личного взгляда. Как дела на Западе — не знаю тоже, ведь для этого надо там дольше побыть или по крайней мере обстоятельно изучать положение вещей. Что же касается России, то не думаю, что по местной «серьезной» литературе надо проводить поминки. По крайней мере там как раз возможны варианты, когда в шорт-листах всяческих «нацбестов» и даже среди их победителей (с многотысячными долларовыми премиальными наполнениями) нет-нет да и промелькнут авторы, чьи произведения никак нельзя отнести к развлекательной литературе. У нас же, за незначительными исключениями, бал правят «рюшики» — лучшие или худшие, туда-сюда, но преимущественно «рюшики».

— Футурологи чаще всего прогнозируют два сценария развития человечества: духовную деградацию и конец земной цивилизации и выход на новую ступень духовного развития, на которую поднимет переосмысление религии, морали, этики. Видит ли писатель Павел Вольвач миссию духовного спасения земной цивилизации?

— То, что все подходит к концу, нельзя не чувствовать любому более или менее чувствительному человеку. Уставшей, истощенной земной цивилизации приходит «пиндык», как говорил поэт Тарас Федюк, и это не совсем метафора. По крайней мере такое впечатление базируется не только на поэтических предчувствиях. Такой факт: из мусора, подаренного человечеством мировому океану, образован целый остров. Мусорный этот материк уже равняется территории Бельгии и постоянно увеличивается. Ну, это так, наобум. Об изможденности, исчерпанности современного человека тоже много сказано, и тоже, как мне кажется, не совсем безосновательно. Но вижу ли я, что делать, вижу ли миссию? Слово «миссия» меня вообще-то пугает... Однако придерживаюсь мнения, что в любой ситуации должна быть надежда. В чем она? Трудно сказать что-то универсальное. Мне, например, близки слова Льва Толстого о том, что «идеал наш сзади, а не спереди». А он вечен, тот идеал.

— Украинскую литературу не знают в мире. А те современные украинские авторы, произведения которых переведены на другие языки, потерялись в потоке переводной литературы, так и не войдя в обойму писателей, формирующих высокую моду в литературе. Почему рядом с Умберто Эко, Миланом Кундерой, Орханом Памуком, Патриком Зюскиндом, Салманом Рушди, Милорадом Павичем, Бернхардом Шлинком нет ни одного украинского автора?

— Кто его знает... Да и что считать «рядом»? И «рядом» — где? И — для кого? Для меня, например, Валерий Шевчук абсолютно в одном ряду с названными именами. Как минимум — в одном. Есть и еще имена, мало, но есть, особенно в поэзии. Ну и давняя же, уже избитая истина остается все равно истиной — для признания в мире за словом, за автором должно быть еще что-то. Неплохо, когда это такая штука, как авторитет страны. Хочется это кому-то или нет, но этот авторитет, это «звучание» в мире бросает отблеск и на автора. Ну, о мировом звучании Украины еще в недалеком прошлом нечего даже говорить — и так все всё знают. Возможно, что-то изменится сегодня. И, возможно, это бросает отблеск на украинское слово. Начинает подсвечивать...

— Как вы думаете, современным украинцам нужны современные украинские писатели? Насколько эти две категории населения пересекаются?

— Жизнь устроена так, что в ней могут не пересекаться не только рядовые граждане и писатели. Современники могут даже жить в разных временах. Хипстеры, клерки, мидл-класс в антураже столичного центра и какой-то работяга из ДВРЗ — это разные эпохи. Уже не говоря о каких-то пролетарских поселки с деревянными телеграфными столбами и «колонками» на улицах (я еще такие застал во вполне зрелом возрасте, в середине 80-х), которые напоминают начало ХХ века, или какие-то горные села, где если и есть какое-то движение, то разве взмах косы, еще австро-венгерской. Поэтому пересечения — вещь сложная... К этому добавьте, что большая часть людей не читает вообще. Поэзию — так почти никто. Ну а если учесть сугубо украинскую пост(?)колониальную специфику, где многие не читают еще и потому, что «это па-укрАински», то точек касания или пересечения становится и совсем мало. Однако Дух дышит, где захочет... Да еще хотя бы и такое: украинцам писатели нужны, потому что так есть в мире, мы не мудрее и не глупее остальных, и выдумывать велосипед нет необходимости. Тем более в Украине. Где писатели, кроме всего прочего, нужны еще и для того, чтобы не выветрилось, не развеялось, не исчезло само украинское слово. А с ним — и украинцы. Уже этого достаточно.

— Украина пережила две революции. Что еще должен сделать народ, чтобы страна стала качественно другой?

— Прежде всего, мне кажется, надо изменять что-то в себе, потому что призывы к глобальным изменениям и к вселенскому счастью, как показывает история и жизнь, мало к чему приводят. Самые главные изменения не внешние, а внутренние, и, конечно, начинать надо с себя. Какой смысл призывать других становиться лучше, если ты сам — словно гроб крашенный, по евангельскому определению? Сверху красивый и изысканный, а внутри.

Разумеется, что после двух революций, особенно после последней, общество изменилось. Или так — настроения общества стали другими. Градус отторжения несправедливости вырос. Вот на это все и надо опираться. Исходя из этого, спрашивать с властей предержащих. В конце концов, выловить из своей среды, из того раскаленного ядра надежд именно тех людей, которые бы смогли те надежды четко артикулировать и еще четче претворить в жизнь. Заменив новыми фигурами случайных, по сути, персонажей...

— Можно ли художников воспринимать отдельно от их политической позиции? Например, слушать Бреговича, смотреть фильмы при участии Стивена Сигала, Микки Рурка, несмотря на то, что они поддерживают политику Путина?

— Это очень индивидуально — если речь идет о личном восприятии. Никто не заставит какого-то вышиванного и искреннего патриота разлюбить песни Кобзона (если такой патриот-кобзонолюб есть в природе) за его «дээнэровские» вояжи и пассажи. Или не смотреть фильмы Кустурицы, киевлянина Бортко или жителя Саранска Депардье. Я сам иногда слушаю, а еще и подпеваю тому же Бреговичу. Но, скажем, переводы из сборника «У Києві» убрал. Потому что изменилось отношение к некоторым из переведенных авторов. Точнее, они сами в своем отношении к Украине проявились настоящими, «сдернув маску рыла», говоря словами одного из таких фигурантов. Выступают за смерть моих соотечественников. Поэтому... А уже на уровне Украины, в публичном пространстве подобные фигуры очень четко должны чувствовать изменения в отношении — не в свою пользу.