Эффект сентиментального диктофона

«Время секонд-хенд» Светланы Алексиевич — книга о падении советской империи, о постсоветском пути от радости освобождения к разочарованию. Книга, которая едва не получила Нобелевскую премию в этом году. Но ее автор получила Премию мира от Союза немецких книготорговцев.

Светлана Алексиевич — белоруска, которая родилась и прожила несколько первых лет в Украине, а затем переехала в Беларусь, где с шестидесятых годов начала работать как журналистка, а в семидесятых-восьмидесятых стала заметной писательницей. Самая известная ее книга тех лет — «У войны не женское лицо».

Достаточно скоро Алексиевич определилась с, так сказать, манерой письма. Ее путем стала «звукозапись» — книги почти полностью состоят из монологов и диалогов героев, реальных лиц, иногда даже с реальными именами. Это, конечно, четко намагничивает произведения Алексиевич в сторону сугубо документальной, а не художественной прозы, однако и обеспечивает серьезный уровень масштабности картины и эмоциональности, даже сентиментальности.

«Сентиментальный диктофон» оказался и в основе книги «Время секонд-хенд», одной из частей цикла о жизни во время падения советской империи и после нее. Если коротко, суть книги такова: обычные люди рассказывают свои воспоминания о развале СССР, о дальнейшей жизни, о настоящем. Но при этом касаются известных и скрытых болевых точек: экономическое обнищание, междунациональные конфликты, криминальные войны, преследования идейных коммунистов «среднего звена» в начале 1990-х, жизнь нелегальных мигрантов, упадок села, общие изменения в общественном строе, эксперименты в сфере духовности, новый авторитаризм и «закручивание гаек».

Рассказанные за чаем или по телефону, эти личные истории производят мощное впечатление. Трогают, умиляют, огорчают. Да еще и на фоне грандиозных исторических событий. Настоящий документ эпохи.

Кроме конкретных социальных проблем постсоветских стран, которые охватывают период с конца восьмидесятых (а местами и раньше) и до начала две тысячи десятых (например, кровавый разгон митинга после президентских выборов 2010 года в Беларуси), Светлана Алексиевич выстраивает из слов своих героев более универсальные, а вместе с тем и идеологические смыслы. Это, в частности, размышления о падении утопии и том, как люди ее пережили. Или, если посмотреть немного с другой перспективы, как жители «одной шестой части земного шара» справились со стремительным изменением привычной картины мира.

Именно из этого вопроса и вытекает название книги — «Время секонд-хенд». Это, по большому счету, пренебрежительная характеристика времени его обиженными жителями. Огромное большинство персонажей, будто бы независимо друг от друга, предлагают ту же модель сути событий девяностых и более поздних годов. В ней захваченные ветрами перемен и иллюзиями свободы и новой жизни люди активно идут на улицы или хотя бы кухонные баррикады, на оборону Белого дома во время путча, на другие, пользуясь сегодняшней украинской образностью, «майданы». А затем — выясняется, что их обманули, использовали. И нововыстроенная жизнь — совсем не такая, как хотелось. Главная сквозная концептуальная претензия к ней (кроме вещей сугубо практических) — избыточный прагматизм. Нынешнее время, мол — время торговли, потребительства, безразличия, скепсиса. В отличие от советского, которое, так или иначе, было преисполнено идей, романтики, искренности и т.п. Магазин секонд-хенд, где роются в поисках дешевых ношеных вещей, кажется героям Алексиевич неплохой метафорой настоящего.

Сам автор несколько раз и в книге, и вне ее подчеркивала, что ищет объяснения постсоветским болезням, ностальгии, возвращениям ко многим советским общественным практикам. Приведенная в предыдущем абзаце концепция «разочарования» якобы, на первый взгляд, не очень похожа на универсальный ответ, но других вариантов по крайней мере автор этих строк во «Времени секонд-хенд» не нашел.

Соглашается ли Светлана Алексиевич со «своими людьми»? Это вопрос, как в случае с документальной прозой (в отличие от художественной), не совсем риторический. Однако однозначный ответ в книге сложно найти — тем более Алексиевич постоянно сознательно скрывает свой голос, хочет больше слова дать другим. А это, следует отметить, подход одновременно непростой для автора его и чрезвычайно выигрышной с точки зрения эффектности книги. Подтверждением чего является огласка и награды.

Так вот, не показав своего выразительного видения, автор не предложила и особых контраргументов концепции «Времени секонд-хенд» как «потери полета». Это заставляет вступить с книгой в критический диалог, мешает воспринять ее как просто самодостаточный совершенный факт.

Прежде всего непоследовательным выглядит путь автора (поиск сочувствия и стремление понять) относительно выбора персонажей. Так, голос пострадавших, обиженных и несчастных обязательно должен быть услышан, но в «постсоветском мире» есть много людей, для которых распад СССР не стал, как говорит один известный любитель детей и интеграции, «крупнейшей геополитической катастрофой». И социология, и здравый смысл подтверждает: за Советским союзом в той или иной форме грустят далеко не все, есть люди, которые ценят больше, как ни крути, уровень свободы, которым по нраву происхождение пусть и безобразных , непоследовательных, но все-таки попыток государственности народов, ранее лишенных права на самоопределение. Кто-то радуется внецензурному положению культуры. Кто-то в конечном итоге элементарно живет материально не хуже, а кое-кто и лучше, чем в те времена. Их во «Времени секонд-хенд» почти не слышно.

Удивляет и отсутствие выразительной критической оценки «идейности» и «невещественности» советской эпохи, так, словно это аксиома и некому ее сдвинуть с места. Идеалисты в целом в советском обществе занимали такое же не слишком почетное место, как и в других обществах, а дорогу вперед пробивали локтями и более тяжелыми предметами в основном карьеристы, стукачи и другие люди, которых при всем желании романтиками не назовешь. Центром тяжести было распределение дефицитных материальных благ, а ажиотаж только усиливался ограниченностью доступа — не случайно же падали в обморок в западных супермаркетах от увиденного разнообразия товаров именно «безразличные ко всему материальному» наши люди. Очень неубедительные и постоянные заверения собеседников автора в том, что «все мы верили в коммунизм»...

Книга Светланы Алексиевич воспринималась как «белорусский шанс на Нобеля», автора часто трактуют как белорусскую писательницу (а живет она уже давно в Евросоюзе). Но при этом она не только пишет на русском языке. Книга «Время секонд-хенд» полностью российски ориентированная (что, следует полагать, облегчило ее восприятие на Западе). Нет, персонажи здесь из разных стран, охвачены все основные части бывшего Союза, но фактически нет тех, которые не гребут в бывшую метрополию язычно и культурно, не едут в нее на заработки, нет тех, кто живет в контексте новых молодых государств. Откуда же тогда мощные националистические и либеральные движения, которые противостоят неосоветским настроениям? Откуда геополитические разломы? Даже в части, посвященной событиям в Минске зимой 2010-го, практически отсутствует национально-культурный аспект, который играет далеко не последнюю роль в белорусской политической ситуации: дискуссии вокруг языковой ситуации и языковой политики, национальной символики, национальной памяти и т. п.

Напоследок нужно отметить, что Светлана Алексиевич имеет полное право выбирать таких собеседников и героев, которых она хочет. Ценность их исповедей и выразительность книги от этого не уменьшается. Но и было бы откровенной слепотой не заметить гигантский дисбаланс в попытках Алексиевич диагностировать то, что случилось на руинах ее родного государства. Или, иначе говоря, этот дисбаланс и сам является элементом несколько более широкого диагноза.