Генетика «Аккордеона»

Когда «Акордеон» появился на страницах журнала «Харківlit», читатели и литературная критика отреагировали мгновенно — в современной украинской литературе появилось оригинальное и неординарное произведение. Примечательно, что оно вышло под псевдонимом «Klym», поскольку автор, по сути, дебютировал как прозаик. И вот теперь в издательстве «Український пріоритет» «Акордеон» выходит уже отдельной книгой с авторским именем Николая Жулинского — выдающегося человека в области украинской культуры. Произведение определяется как «почти роман», а сюжет его сконцентрирован на том, что отец рассказчика «услышал аккордеон в Новоселках где-то за могилами». Он хочет спеть под его аккомпанемент псалмы. А ему есть о чем спеть.

Это и беспросветная бедность в довоенном волынском селе Новоселках, где он хочет  проникнуться «Божьим светом», и Польша, которая терроризировала «восточные кресы», и, наконец, Освенцим, где отец, поменявшись одеждой с мертвецом в карцере, уходит от виселицы. И наконец Америка, где Григорий Волянский оказался в провинциальном городке Когоуз. Некоторые «псалмы» — это, собственно, переработка отцом известных песен и псалмов в своей интерпретации. Они напоминают фольклорной простотой псалмы и проповеди первых христиан, которых не очень интересовала внешняя обрядность. Это тот «экзистенцальный реализм», когда отчаяние заставляет создавать собственный мир.

И здесь мы видим, как внутренний сюжет «Акордеону» стремительно разрастается. В него входят Свобода, Страх и Смерть, кстати, ведущие темы экзистенциализма.

«Двоє часів у нього взяв. Казав, старовинні, на пружині. Одні гарно йдуть, грають музику, вистукують молоточком години. Спочатку будили, а тепер звик. А от другі, великі й дорожчі спішать. Якийсь диявол їх гонить, а як направити — боюся туди в середину лізти».

Очевидно, что часы здесь из сферы бытовой перемещаются в зону символа. И это тоже отличительная черта «Акордеону». Можно сказать, даже главный методологический принцип. Автор подводит нас к мысли, что мир — это место, где бытие и сознание взаимодействуют, сплавляются, создают своеобразную амальгаму. Если раньше главный герой жил в волынском селе «несобственной жизнью», то теперь в Америке он создает собственный мир, где рядом с вполне реальными животными и птицами поселился мифологическиий Щур, в существование которого Григорий Волянский безоговорочно верит.

«А Щур... він за жінку з дітьми, якось вони пролізли на дно пароплава, там, де та пшениця, було що їсти — так допливли сюди... так він попав до Когоузу. Бідував і зараз бідує. Я йому помогаю. Всьому живому помогаю. От вчора йду з банку — пенсію вибрав, дивлюся хтось цілого гиндика викинув. Нахилився, понюхав — не смердить... Я йому виніс того гиндика. Думаю, як він його донесе. Бачу, хоче завдати, але не може. То на одно плічко закине, то на друге — не може втримать. Потім таки додумався: ухватив зубами і потягнув додому».

Удивительный симбиоз мифического и реального щура — это в русле поиска выразительных средств в «Акордеоні». Автор показывает нам, что простым реалистичным рассказом нельзя достичь художественной выразительности. Поэтому он  «раскладывает» языковые образные клише, заставляет язык, чтобы он вопреки собственной инерционности говорил правду. Язык корчится в суржиковой захламленности, смешении и смещении, но выходит оттуда очищенный катарсисом «истины сердца». Главный герой, который проходит все круги ада, исповедует  ту же «философию сердца», которую вводил Григорий Сковорода и его ученик Памфил Юркевич.

«Ой журавко, журавко,

Чого кричиш щоранку?

Живу в чужій стороні,

Нема роду при мені».

Вот какие стихотворения-псалмы слагает Григорий Волянский, который еще там в далеком волынском селе говорил: «В шахту не полізу, бо хочу бачити Господнє Світло. З Богом говорити». Поэтому не случайно в его жизни появляется Аккордеон. Сначала он слышит его «в Новоселках за могилами», а потом в польском магазине, где ему разрешили сыграть на аккордеоне «на пробу».

«Лбом в стену» вбрасывает нас автор в экзистенциальную ситуацию, гиперблизкую к миру. Свою партитуру исполняет язык. Он делает ярче постоянный выход главного героя, его «Я» в Ничто, это сопровождается ужасом. Вся жестокость мира с его интерактивными всплесками, иллюзиями обмена и контакта направлена на уничтожение личностного «Я», загнанного в резервации подсознания. Здесь автор обращается к фантастической модели нарратива как особому сугестивному средству. Аккордеон, купленный в антикварной лавке... начинает ночью играть сам. Сын «арестовывает» инструмент и прячет его под стеной, обкручивая изолентой. На Аккордеоне выгравировано имя известного итальянского исполнителя Гвидо Диеро. И здесь опять проявляет себя синтаксически— смысловая свобода повествования. Она часто игнорирует грамматические, синтаксические связи, совмещает невозможное и реальное, стремясь к выполнению творческой сверхзадачи — моментального снимка наивысшего всплеска души.

«Акордеон створив таку величаву симфонію, так розкошував у нестримному єднанні різноголосся, то знижуючись-пригасаючи до ніжного шепоту й тихого зойку, то піднімаючись у хоральному розкриленні повноти чи не одночасного звучання на всіх регістрах, що, здавалалося, тут у цій заставленій меблями завішаній під стелю різними речами кімнаті, дихає на повні груди могутній орган».

Аккордеон воцарился естеством Григория Волянского и выдернул из повседневного болота в высшие сферы. Автор заставляет нас поверить (и добивается этого! — Л.Т.), что сила, осуществляющая эволюцию, изначально несла в себе инстинкт и интеллект. Снизу доверху на лестнице жизни свобода была прикована к цепи. Его ей удавалось только удлинять. С появлением человека творческого эта цепь разрывается. Аккордеон разрывает цепь экзистенциальных ужасов Григория Волянского, он возвращает полноту своего «Я».

«І щось своє думав? Чи пригадував. А коли зовсім стемніло, покликав мене. Головою кивнув на небо й шепнув: «Чуєш?»

Мир вещей закрывает от человека его тленность, но в этом «слышишь» — возрождение духа, потому что, как сказано, только потеряв душу, можешь ее спасти. Это необходимая предпосылка всякого творчества и неоспоримый закон искусства. На примере «Акордеону» видим, что современная литература находится на повороте от постмодернизма к какому-то новому смыслоутверджению, актуализиющему витальное начало. Это естественность и постепенный процесс реанимации смыслов.