Информационное «самашествіє»: перезагрузка

Роман «Записки українського самашедшого» Лины Костенко (опубликованный в конце 2010 г. в издательстве «А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА») поставил несколько проблемных вопросов перед украинской культурой. Во-первых, произведение не укладывается в традиционное определение самого жанра «роман». Во-вторых, в романе нет привычной формы диегезиса, «житиеписания». Он создан как хроника внутренней жизни, «подключенной» к жизни страны в сочетании с острыми публицистическими рефлексиями автора. Романное повествование структурируется по годам в соответствии с восточной традицией (год Дракона, Змеи, Коня, Овцы, Обезьяны). Человек в произведении включен в космический зодиакальный цикл, история Украины разворачивается на фоне мировых политических процессов. Таким образом достигается высокая степень «опредмечивания» времени — история предстает зримой, но вместе с тем и абсурдной. Сгущение фактов, подобно принципу «сгущения» в сновидениях, создает эффект присутствия внутри абсурда или причудливой фантасмагории во сне. Планетарная история предстает как большой сон, в котором возможны самые бессмысленные сюжеты.

ТЕОРИЯ «НЕКЛАССИЧЕСКОГО» РОМАНА: ИНФОРМАЦИОННАЯ ГИБРИДИЗАЦИЯ

Роман Лины Костенко выламывается из жанровой парадигмы украинского романа. Однако никоим образом не из романной парадигмы вообще. Можно вспомнить, что европейский роман ХХ столетия — это не просто роман характеров, роман-воспитание или роман-робинзонада. Европейская генологическая (жанровая) традиция пережила значительные трансформации этой разновидности. Французский модернизм в какой-то степени начался с романа «В поисках утраченного времени» М. Пруста — романа, в котором, как убеждают литературоведы, главным героем является Время. Некоторые литературоведы (Ж. Делез, Ю. Кристева) определяют память как центральную нарративную категорию этого романа. Память — это особенный феномен реальности, который находит репрезентацию через сознание.

«Записки українського самашедшого» Лины Костенко могут восприниматься не совсем адекватно, если рассматривать их обособленно и оторвано от мировых тенденций в литературе. В действительности этот роман полностью вписывается в экспериментальную линию развития романного жанра, которую мы имеем, например, в Испании: «Одним из самых выдающихся литературных течений настоящего все еще остается экспериментальный роман, который настойчиво внедряет и разрабатывает новые нарративные техники. Среди его разновидностей стоит отметить по крайней мере три типа. Первый характеризуется сложностью и вариативностью форм в филигранных литературных текстах. Среди них метароманы и автофикциональные романы» (...).

Экспериментальный роман «рожденный... на грани реального и мнимого, является примером смешивания, результатом гибридизации между романом, эссе и автобиографией». Сквозь призму автофикционализации в тех романах, где номинальная идентичность рассказчика и протагониста совпадает с идентичностью реального автора, он одновременно является и не является автором, благодаря сознательно избранной игре «взаимного пакта»1. Эти достаточно интересные наблюдения испанского критика могут быть наложены и на роман Лини Костенко — роман, который существует как метажанр, созданный с помощью художественно-исторической гибридизации.

«Записки українського самашедшого» — «странный» роман с точки зрения украинской литературной традиции. Странный, потому что он написан в форме дневника, записок, а следовательно, фрагментарность, «синкопичность» — его сущностная черта.

БОЛЕЗНЬ ИНФОРМАЦИОННОГО АБСУРДА

В романе Лины Костенко видим попытку трактовки бесконечной мириады фактов, попытку связать пучки информационного света в один узел. Поэтому информация, информационный пучок, который рождается из потока света, из кристаллического взаимодействия составляет суть повествования на тематологическом уровне. Герой романа не время и не человек, а информационный лот, фрагмент виртуального мира, который стремится заполнить пустоту вокруг человека. Но сам по себе этот пучок не существует (разве что как теоретическая проекция). Нельзя сформулировать минимальную единицу информации объективно, поскольку самая маленькая новость побуждает человека к подсознательным рефлексиям, которые могут достигать значительных часовых и территориальных смещений. Новость «экстериоризирует» человеческое сознание и явствует подсознание. И человек не может контролировать этот процесс, даже если ему и кажется, что информационный мир существует вокруг человека. В действительности в ХХІ веке уже человек существует вокруг информационного орбиталя.

Информация в наше время порождает чудовищ или же, напротив, выпускает этих чудовищ из человеческого несознательного — нормальному (психически здоровому) человеку в этой системе места нет. Герою романа кажется, что виртуальные карлики (депутаты Верховной Рады) выпрыгнут с экрана в реальное пространство собственного жилища и полезут по штанине. Это новый тип безумия. Гоголь схватил начала этого удивительного «смещенного» состояния, хотя, кажется, что истоки этого феномена можно найти и у Канта. Для немецких романтиков (а ранее для Гойи) сон ума порождал чудовищ. Информационный мир — это новая разновидность сюрреальности в ХХІ веке. Этот сон сгущен и перенасыщен разнопропорциональной событийностью. В таком мире логические проекции, рациональные барьеры человеческого «Я» дают сбой, а следовательно, рождается новое заболевание, новый синдром — синдром информационного человека. «Иногда мне хочется закричать всему человечеству: «Люди! Давайте остановимся и возьмем новый старт. Потому что при таких забегах финиш будет фатальным», — говорит главный герой.

И еще одно: роман фиксирует смещения и общественных пропорций. Поэтому отдельный, особо чувствительный человек будто бы берет на себя груз избыточного знания — и падает под его весом, потому что нет необходимого для действительно демократической реальности количества сознательных граждан. Герой Лины Костенко — симптом (и диагноз) незрелой в гражданском смысле страны, где на отдельных сознательных людей, которые реагируют, страдают, борются, приходятся огромные массивы безразличного общества, которое потребляет. А нехватка критической массы граждан блокирует страну, обрекает ее на неразвитие, а следовательно, и повторение заранее заданных парадигм.

Человек, наблюдающий за событиями в Ираке или Египте, поглощается инфопотоком, сознание одного человека замещается другими сознаниями, которые конфликтуют между собой. Действительно, если проанализировать новостийную карту человечества в ХХІ веке, то именно конфликт становится центральным понятием окружающей действительности. Конфликт формирует отношение человека к Другому и к себе, конфликт определяет человеческую реакцию, модель поведения и ее социально-психологические атрибуции. Как известно, конфликт характеризуется наличием нескольких точек зрения, которые не могут быть приведены к общему знаменателю.

Следовательно, это опять порождает состояние или расстройства, или наркоза, оцепенения, иллюзии, которая предстает защитным барьером в отношениях между людьми. Современный мир (по крайней мере информационно-виртуальное пространство) никак не способствует пониманию Другого с помощью медиапосредников, зато барьеры выставляются против самого человека. И это когда мы говорим о так называемом цивилизованном мире — мире развитой демократии и высоких технологий. Что же тогда говорить о конфликтности в таких еще далеких от стандартов демократии обществах, как украинское?! Ведь чем ниже порог демократии (а следовательно, контроля за качеством, за законом, за соблюдением прав человека), тем более разрушительным может стать влияние технологий (вспомним об уровне контрафактных продуктов в Украине!) и тем более широким — радиус манипуляций общественной мыслью. Поэтому герой Лины Костенко — рентген общества, рентген жестокий, без иллюзий, — но и без фаталистской концепции диагноза. Словом, если человек и общество осознают свои проблемы, мобилизуют волю к жизни, они имеют шанс выздороветь.

В ПОИСКАХ ИНДИВИДУАЛЬНОГО ВРЕМЕНИ: ПОБЕГ ОТ СИМУЛЯКРОВ

В романе «Записки українського самашедшого» Лины Костенко срабатывает другой принцип, который расширяет такое устоявшееся у формалистов понятие, как «литература факта». Допустим, что самой маленькой единицей этого романа является не сюжетная единица и не элемент композиции, а информация. Информация существует в новостийном формате. Сознание героя, явленное на письме, — это медиатор, который пропускает не отрефлектированный окружающий мир, а сразу тонны информационных потоков. Информация — поле существования для программиста. Возможно, такое поведение (сбор мировых информационных отголосков в один большой дневниковый узел) не очень ожидается от человека, который занимается компьютерами. Однако герой Лины Костенко — типично-нетипичный. Это герой, который существует на своеобразном пределе мира реального и мира виртуального. Компьютер — связующее звено этих миров.

Герой «Записок українського самашедшого» принадлежит к такой когорте «меланхоликов», которые предпринимают отчаянную попытку бороться с потоками фальсифицированного времени, — в иллюзии преодолеть этот груз, освободить внутренний мир человека от фальсификатов, увидеть свет среди этих спазматических потоков темноты. Хватает ли ему сил? По-видимому, нет. Но что могло бы изменить эту модель? Только создать настоящее, нефальсифицированное время. И таким временем предстает апофеозная «эпифаническая» помаранчевая революция.

Главный герой романа — не человек, а, позволим себе допустить, именно инфон (понятие, которое описывает наименьший элемент информационного потока). Причем информация может распадаться на инфокварки, а может сращиваться в больших сетевых образованиях. Сознание героя блуждает по миру реальных событий (своей семьи) и также по миру большого информационного бума. Однако стоит обратить внимание на то, что реальный мир иногда напоминает информационный бум. Информация проникает в этот внешний мир и больше не кажется чем-то второстепенным, «протагонизируется», заступает собой другие формы бытия.

Как известно, информационный повод создают разные события реальности. В романе «Записки українського самашедшого» информационный повод становится мотивом и импульсом для разворачивания событий в реальности. Герой иногда не знает, что именно является правдивым, реальным в мире, потому что первобытно производный, вторичный мир (информации) стал первостепенным. Симулякр в произведении становится реальностью, а реальность до определенного времени исчезает. Отвоеванная реальность в романе появляется ностальгическим пространством прошлого (и/или потерянного). Это пространство различения этических истин, пространство дифференциации мира на добро и зло, пространство мужчин-рыцарей, пространство любви, где доминирует чувство и психология. Настоящая реальность «вымирает», заменяясь эрзацем, наполняясь причудливыми реальностями кентавров ХХІ века — смесью «гамадрила и Шварценеггера». Суржик — это также реальность, инспирированная социокультурной извращенностью. Гибрид несовместимых миров. Политическая ситуация в Украине ХХІ века — это реальность, вызванная искаженностью гражданского общества, институтов власти и т. п., — собственно, эта политическая ситуация стала реальностью симулякров.

МИФ И БУДУЩЕЕ

И как быть человеку, если он чувствует, что медиа навязывают ему одно измерение реальности, а в нем существует питательный источник другой реальности, которая является для этого человека значительно более близкой? Эта проблема присутствует в рассуждениях героя «Записок...». Конечно, такое состояние обозначено новыми формами раздвоения личности. Это раздвоение прослеживается в романе в психологии персонажей — раздвоен сам герой, который в рефлексиях стремится найти настоящего себя и свою настоящую действительность (рефлексии можно рассматривать как способ возвращения к жизни, лишенной искусственности). Раздваивается жена главного персонажа — она также никак не может написать свою диссертацию о Гоголе, потому что Гоголь — сам по себе «раздвоен». Раздваиваются отношения в семье главных героев, политические взгляды. Раздвоенный Лев, инвертированный в пустыню (настоящая маска автора, с моей точки зрения!): он раздвоен между желанием вмешаться в реальность и сломать ее априорные механизмы — и проигнорировать с презрением эти непутевые механизмы и «инвертироваться» в свободу. Двояко можно трактовать и образ Тинейджера, который смотрит в одну точку, из которой когда-то должно начаться будущее. Тинейджер существует как будто вне социального измерения этого времени, он молчит и живет в своей реальности. Но его реальность никоим образом не сформирована медиа. Это реальность внутреннего воображения, в которой существуют внутренние проекции собственного «Я», своеобразные внутренние голоса. И кто знает: возможно, через какое-то время Тинейджер создаст для себя другую реальность, лишенную эрзацевости, и именно эта реальность будет настоящей. Сегодня эта реальность еще в зародыше, но со временем она сможет быть экстериоризирована.

В романе «Записки українського самашедшого» имеем две метанарративные системы, которые могут влиять одна на другую, изменяя и сам контекст в социокультурном измерении. Первая ситуация — медиамир, информационная паутина, в которой находится герой. Не случайно роман написан в форме коротких, простых с синтаксической стороны предложений. Такие предложения — результат компьютерной ориентированности текста: дневник главного героя писался на компьютере, вбрасывался в блогосферу. Второй метамир — это помаранчевая революция. Именно события, связанные с нею, влияют на существенную смену повествовательного темпа, появляются элементы традиционной сюжетности. Потому что именно здесь включается реальное время истории, где человек добывает в борьбе свое право на выбор, на индивидуальность, на личную позицию. Помаранчевая революция возвращает к реальности жизни героев. Они изменяются, находят понимание, в их жизненном пространстве выстраивается новая «эпистемологическая данность».

Жизнь в помаранчевой революции приобретает смысл. Человек выходит на кон истории, история «антропологизируется», становится цивилизационной, преодолевает координаты перепутья, мобилизируется в едином движении. Как уже было отмечено, медийный мир лишен этой индивидуальности, персонификованности. Помаранчевая революция в романе объединяет людей разных политических взглядов. Это катарсисный момент всего повествования. Это событие вывело на Майдан времени и истории Человека (здесь это слово целесообразно писать с большой буквы, поскольку имеем настоящий «онтологический переворот»). Лишь такое метасобытие может переиначить всю систему информационно-виртуальных координат. Миф виртуальный замещается мифом «человеческим». Искусственность виртуальности проигрывает естественности и человечности майданных событий.

Именно Майдан выстраивает новый часовой вектор — едва ли не первый раз в тексте появляется вера в будущее, утвержденная в сегодняшнем моменте истории.

В чем же заключается важность этого исторического события? Вместе с помаранчевой революцией в роман приходит тема человеческой свободы. Эта свобода определяется внутренними этическими принципами. Именно с появлением свободы в романе ускоряется повествовательная динамика. Это связано с тем, что на арену выходит человек с субъективным временем. Монотонность мировой событийности перекрывается катарсисно прожитым временем личности во время помаранчевой революции. Это событие, открытое на будущее. В близком времени оно получило такой результат, как мы знаем. Но писатель не только летописец, но и провидец. Поэтому в большом историческом Времени Майдан остается местом, где берет свой отсчет Другая История.

1 Басанта А. Сучасний іспанський роман: тенденції і групи: [пер. з іспан. С. Романова] // Всесвіт.— 2011. — №1-2. — С.195-197.