Ипостаси Александра Клименко – Олафа Клеменсена

И швец, и жнец, и на дуде игрец... Нет, не так, а более уважительно: и художник-иконописец, и поэт, и прозаик. Все это — об Александре Клименко. Он же — Олаф Клеменсен. Впрочем, каждому имени соответствует другая ипостась. Этот мужчина говорит о себе и так: «Я — Олесь Клименко (по жизни)».

Книжка Олафа Клеменсена «ЛІТО-АТО», вышедшая в издательстве «Люта справа», оформлена, к слову, не автором текстов. Он (в этот раз уже Александр Клименко) реализовал чрезвычайно оригинальный проект, подсказанный самой жизнью: иконы на ящиках из-под патронов.

— Ваша книга «ЛІТО-АТО» — удивительное сочетание элегичности и натурализма. Как она писалась?

— «Літо-АТО» состоит из пяти повестей. Все они писались в разное время. С самого начала планировалось, что будет две книги: повесть «Туман, дощ, сонце, вітер та інші стихії» и четыре повести «ЛІТО-АТО». Потом получилось так, что издательство, для которого готовилось «ЛІТО-АТО», не смогло по определенным причинам издать книгу, и пришлось из двух собрать одну. Первая повесть задумывалась наподобие мифологически сюрреалистического дневника, такие эстетские записи Сэй Сенагон нашего времени. Но произошел Майдан, и получилось вовсе не так, как планировалось. «ЛІТО-АТО» — уже не дневник, хотя также непосредственная реакция на события лета позапрошлого года. Если бы не работа над прозой, было бы намного тяжелее пережить то лето. В сентябре четырнадцатого года все повести, вошедшие в книгу, были готовы.

— Есть ли у вас отзывы на эту книгу тех, кто воевал в АТО? Не упрекают ли за «поэтизацию» некоторых реалий?

— Довольно странно, но, бывает, упрекают не те, кто воевал, а кое-кто из коллег-писателей. Из тех моих знакомых, которые прошли войну, почему-то никто этого не делает. Одни — потому, что принципиально не желают ничего читать о войне: кое-кто считает, что об этом правду невозможно написать, нечего и браться. Кое-кто стремится вообще забыть весь этот ужас. Другие — те, кто читал — одобрительно отзываются. Я же не претендую на объективность, на то, что я стопроцентно знаю, какой она есть, эта война. Это мой субъективный взгляд и — подчеркиваю — взгляд на войну с тыла. По-видимому, отсюда и концептуальная сказочность Лета. Но интересно, что на презентации книги в Харькове (мы совместно презентовали с Гуменюком «Вірші з війни» и «ЛІТО-АТО») Борис долго рассказывал об оружии и отношении бойцов к своему оружию, как к чему-то живому. А затем я зачитал фрагмент о гранатомете Боре, где все было почти так, как описывал Гуменюк, ну, может, немного более сказочно.

А вообще негативное или позитивное восприятие «ЛІТО-АТО» не зависит от того, воевал человек или нет, а от готовности читать и воспринимать причудливую прозу.

— Значит вы писали дословно во время Майдана? В вашей прозе немало деталей, «выхваченных из огня».

— Раздел из повести «Туман, дощ, сонце, вітер та інші стихії», посвящен событиям на Майдане, как раз и писался во время этих событий, воочию. Я и ходил на Майдан, чтобы увидеть и написать, но написать не репортаж, а сложную по фактуре и образности полупрозу-полупоэзию. Фрагменты этой повести концептуально должны были быть реакцией на увиденное, услышанное и, главное, на прочувствованное на протяжении дня. То есть я шел на Майдан, смотрел, изучал, а по возвращении или прямо там же, на Грушевского, где-то еще, записывал все пережитое. Да, именно пережитое. Раздел о Майдане, даже в большей степени, чем все остальное в этой повести, можно назвать дневником пережитого.

— Как для человека городского, в чрезвычайно тонко чувствуете природу. Это приобретенное или врожденное?

— Трудно сказать. Я думаю, и то и другое. Без врожденного здесь не обойтись. Но помогло и то, что с детства был связан с природой: дача, грибы, рыбалка, длинные прогулки с родителями, собакой, чтение хорошей литературы, посещение музеев, художественных выставок. Ну и, в конечном итоге, я сам как писатель долго работал над собой именно в этом плане.

— Ваш проект «Иконы на ящиках из-под патронов» поразил органичностью вроде бы несовместимого. Эти произведения побывали в нескольких странах и Европарламенте. Что чувствовали во время писания икон?

— Одна из причин, побудивших к началу проекта, — виртуальное восприятие многими войны на Донбассе. Такая себе «войнушка в интернете» или что-то наподобие компьютерной войны. Я пытался вывести эту войну из виртуального пространства, показать ее реальность: ведь эти доски, привезенные с войны, до сих пор пахнут горелым, их можно увидеть, подержать в руках. Они — свидетели. С самого начала войны мы видим разрыв между передовой и тылом. Уже два года тыл живет своей собственной, внешне вовсе не связанной с войной, жизнью. Удалишься на несколько десятков километров от фронта, и вроде бы войны нет — «тишь да гладь, да Божья благодать». Этот проект — попытка перебросить еще один мостик между двумя такими разными мирами. Работая над иконами, легче думалось над такими глобальными и, на первый взгляд, банальными вещами, как жизнь и смерть, добро и зло. Как раз о победе добра над злом, мира над войной, жизни над смертью я и пытался говорить. Приятно, что став волонтерским, проект реально (не только на образно-символическом уровне) принимает участие в победе жизни над смертью. Средства, вырученные от продажи работ, идут на нужды Первого добровольческого госпиталя имени Николая Пирогова, уже полтора года функционирующего на фронте. На сегодня проект заработал почти миллион гривен.

— Вы — почти ренессансный человек: созидаете, творите и словом, и кистью на профессиональном уровне. Как уживаются эти две ипостаси? Как друг другу помогают?

— Ну, до титанов Ренессанса мне далеко. Художник и писатель на самом деле намного более близкие между собой профессии, чем людям кажется. Писательский опыт помогает мне во время разработки концепций выставок. Опыт художника четко прослеживается в моих произведениях. Это, кстати, отмечают большинство критиков, Андрусяк в своей рецензии даже говорит о «вербальной живописи», «вербальной инсталляции» и тому подобное.

— Семья художников, как у вас, — это беспроблемно? Как в творческий процесс вписывается быт?

— Любая семья — это проблема, хотя отсутствие семьи — еще большая проблема. Для меня очень важным является взаимопонимание между мной и женой. Она, кстати, не только прекрасный художник, но и прекрасный писатель. Имея одну профессию, достичь понимания значительно легче. Хотя, конечно, творческие амбиции иногда мешают. Амбиции — такие существа, похожие на волков: всегда голодные. А относительно быта... Он не вписывается... Но приходится искать компромиссы и вписывать.

— Почему выбрали писательский псевдоним со шведским «акцентом»? Или бывали в Швеции?

— Я бы не сказал, что со шведским. Скорее, со скандинавским. Здесь много причин. Начинать, по-видимому, нужно с Рюрика и скандинавов времен Киевской Руси... заканчивать авангардом двадцатых, например, Майком Йогансеном. В Швеции не бывал, но не отказался бы туда поехать.

— Чего не хватает в настоящее время украинской литературе? Что хотели бы от нее как читатель?

— Думаю, вложенных средств. Ведь писатели — один из самых бедных слоев населения в нашей стране (за исключением нескольких лиц). В гибридной войне, с которой столкнулась Украина, литература — таки оружие: одно стихотворение может оказаться эффективнее танковой бригады. Россияне это понимают. Мы пока — нет. Именно писатели создают смыслы, за которые готовы отдавать жизнь солдаты. Крым это показал прекрасно. Украина проиграла его на уровне мифологии. Если ситуация не изменится, от нас и дальше будут отгрызать кусок за куском. А как читатель хотел бы больше сложной, интеллектуальной прозы, «непопсовых» рассказов, романов и повестей, которыми мог бы увлекаться, гордиться и по-доброму завидовать.