«Искал в слове Украину»

Как вспоминал Михаил Слабошпицкий, в разговоре о соцреализме с Павлом Загребельным прозвучал афоризм академика А. Белецкого: «Социалистический реализм, как домовой: все о нем говорят, а никто не видел». Павел Архипович задумался, потом резко взмахнул рукой и сказал: «Взять и сделать бы огромные весы, на одну чашу положить все наши соцреалистические писания, а на другую — повесть Тодося Осьмачки «Старший боярин». И эта повесть перевесит». Говорилось это в первые годы перестройки, и можно было бы списать такую резкую оценку и на эмоциональное напряжение Загребельного, и на его «гамбургский счет». Но вот читаем у Юрия Шевелева, человека совершенно не эмоционального, вдумчивого и уравновешенного исследователя: «За винятком, може, Шевченкових віршів і Гоголевих українських повістей наша література ще не знала такої української книжки, як «Старший боярин» Осьмачки. Якщо можна перелити Україну в слово — то це повість Осьмачки, якщо може слово перенести пах України — то пахтить ця книжка всією запашністю України; якщо можна в слові збудувати батьківщину, державу, то вона збудована зримо і живо — видячки».

Это цитатное вступление — словно прелюдия к разговору о книге воспоминаний (Шукав у слові Україну. Спогади про Тодося Осьмачку. Київ, Літературна Україна, 2013, 202 ст.) о величайшем украинском писателе, которого составитель Сергей Козак назвал «Сковородой ХХ века», вот только Григорий Саввич, странствуя, мог вернуться на родные тропы, а Т.           Осьмачке на долю выпали тропы заморские, эмигрантские, без права возвращения домой.

Почти не попала на материковую Украину предыдущая книга «Живий Осьмачка» (Детройт, США, 1998), которую С.Козак составил из воспоминаний украинских диаспорных литераторов. Но со времен перестройки внимание к творческому наследию Т.Осьмачки лишь росло. У нас есть документальный роман М.Слабошпицкого «Поет із пекла», исследования М.Скорского «Тодось Осьмачка. Життя і творчість», к сожалению, не упомянутая С.Козаком стоящая внимания книга Н.Зборовской «Танцююча зірка Тодося Осьмачки», несколько кандидатских диссертаций и даже одна докторская. Но еще нельзя сказать, что всесторонне и полноценно охвачено все созданное выдающимся мастером слова. Думаю, что и в «Історії української літератури» в 12-и томах его наследие получит достойную оценку.

Когда интересуешься мемуарной литературой, целым массивом воспоминаний, вошедших в литературное обращение, не всегда подавляешь в себе скептический взгляд на написанное. Ну как можно передать точно на нескольких страницах диалог, который был лет сорок назад? Или четко расписать обстоятельства, обстановку, выражение лица или интонации. Но в ситуации с Т.Осьмачкой я понимаю тех, кто детализирует разговоры и встречи с ним. Они понимали, что имеют дело с человеком незаурядным, кем-то обособленным даже от их литературной среды, а такие ситуации просто врезаются в память. Как просто говорят: «Я этот разговор не забуду до смерти». А о том, что Т.Осьмачка был незаурядной личностью, свидетельствует каждый из его коллег.

Авторы воспоминаний — писатели украинской диаспоры, уже полуоткрытого, а до того строжайше запрещенного массива нашего писательства. Оно уже почти влилось в тысячелетнее русло украинской литературы, единого литературного процесса. И их произведения, и их воспоминания    — это наше достояние и наше богатство. Прочитав книгу воспоминаний о Т.Осьмачке, вдруг понял, что именно по воспоминаниям можно создать своеобразную биографию писателя, ведь память шести коллег-литераторов охватила разные периоды его жизни. И как повезло украинской литературе, что в ее рядах был Григорий Костюк. Просто поражает его подвижническая деятельность, и именно его воспоминания в книге дают нам не просто линейный, а объемный стереоскопический портрет Т.Осьмачки и долговременный — от киевской минутной встречи в 30-х годах до воспоминания о приходе на кладбище к могиле с крестом из темно-красного мрамора по проекту Святослава Гординского. И именно под углом зрения Г.Костюка и других авторов мы видим, как чудак-оригинал, входивший в литературу, проходит свой трагический жизненный путь, где, по старинному выражению, совсем не было роз — были одни шипы от них. Возможно, все эти психические отклонения начались от трагической смерти брата. Молодой Тодось написал антимосковскую песню, и брат, которого взяли в Красную армию, пел ее во сне. Его расстреляли за контрреволюцию. Это событие ужасно поразило самого Т.Осьмачку. В некоторых жизненных ситуациях трудно понять его поступки. В воспоминаниях П.Одарченко мы читаем, как он решил притвориться сумасшедшим, и когда его привели на допрос, показывая рукой на портреты Маркса и Ленина, спросил: «А чего это вы здесь развесили жидов?» Следователь был ошарашен и передал его на обследование врачам, а те отправили в Кирилловскую больницу. Уже тогда был вынесен и литературно-политический приговор: советская критика назвала его «самым наглым поэтом СССР», а его поэзию — «произведениями скрытого хищника» (из воспоминаний Ю.Стефаника). У Юрия Стефаника есть и свое объяснение поведения Т.Осьмачки в ГПУ. Он вспоминал, что самой большой достойной удивления приметой писателя была его фанатичная любовь к правде, граничившая с одержимостью. Таким образом, в те довоенные годы он не притворялся сумасшедшим, не было нужды симулировать. «Когда его арестовали, на допросах он  говорил то, что думал о советской власти. Этого, несомненно, хватило, чтобы в той нечеловеческой системе признать человека сумасшедшим. Что так, а не иначе было, он сам, правда, без свидетелей подтвердил в разговоре со мной. Подтверждая, ехидно подсмеивался», — вспоминает Ю.Стефаник. Т.Осьмачка тяжело сходился с людьми, характером был противоречив, но, как замечает Ю.Стефаник, «он по отношению даже к знакомым был как огромный кактус: с массой колючек, но и с божественным красным цветком, который горел нам, и я уверен, будет гореть неугасимым огнем грядущим поколениям украинского народа». А первым интуитивно почувствовал мощь таланта Т.Осьмачки академик С.Ефремов. Еще не было прозы, лишь первые сборники стихов молодого автора, а опытный литературовед увидел его потенциал: «Строгой, действительно библейской простоты дух, какая-то неразгаданная глубь образов и вместе блестящий народный язык и эпический стиль дум с чисто народными способами выглядывают из стихов Осьмачки». И все то, что обозначил С.Ефремов, перелилось в прозу. Потому и встречаем сегодня исследования, посвященные параллелям «Гоголь — Осьмачка». И болезненное сопоставление «Тычина — Осьмачка». Диаспорные авторы прямо писали, что П.Тычина пал на колени перед врагом, а отомстил врагу тем, что убил свой талант и выдавал жалкую графоманию. А вот Т.Осьмачка, по словам Ю.Стефаника, «вырвался из ада и дал своему народу великие произведения. Это была его месть врагу». И когда в больном воображении Т.Осьмачки уже на склоне лет «агенти гепеви» «опромінювали його всепроникливими струмами», то писатели на материковой Украине с детства были облучены идеологическими «струмами». И кто знает, кому было легче.

Ценность воспоминаний о Т.Осьмачке, собранных С.Козаком, в их «непричесанности». Знаю, как редактируют дневники, а в мемуарах «затирают» острые углы. В этой же книге — Т.Осьмачка во всех его страстях и противоречиях. Одна эпопея с самовыдвижением на Нобелевскую премию по литературе чего стоит! Но сегодня мы вполне справедливо можем сказать, что творческое наследие Т.Осьмачки весомее, чем треть (?) произведений тех, кто стал лауреатом Нобеля. Вот только не везет Украине с этой премией.

Английская поэзия еще в конце 20-х годов ХХ ст. очаровала Т.Осьмачку, он позже переводил У.Шекспира. О.Уайльда, Дж.Байрона и других авторов. И здесь поражает феномен Осьмачки-переводчика: он не говорил на английском, хотя знал его прекрасно. Зрительная память? А как же музыка языка, мелодика поэтического текста? Все (!) свои стихи он знал наизусть, и прозу свою мог читать часами, не заглядывая в текст. Он воссоздал по памяти утраченное в подсоветской Украине.

И в заключение капля грусти (но это уже от составителя не зависит). Смотришь на тираж (1000 экземпляров) — и так горько становится, ведь такая книга должна была бы быть во всех библиотеках Украины.