«Не нужно «ломать» людей книгами, не дающими им ничего хорошего»

Редактор издательства и журнала «Критика», поэтесса, переводчица живет у леса в Быковне. Во время «экскурсии» по собственной библиотеке хозяйка угощает чаем из земляники и знакомит с ласковым котом Ирисом. «Животные не утратили связи с Раем», — считает Богдана Матияш. Книги в шкафах сложены в два, а то и в три ряда. На корешках виднеются фамилии — Камю, Кьеркегор, Рымарук, Савка, Неборак, Малкович...

— Каждый имеет индивидуальные вкусы, в частности, и литературные. На что ориентируетесь в художественном временном пространстве?

— За последние годы самым важным для меня стала хорошая литература. И речь не только о качестве написания, но и просто человеческой доброте. Всю жизнь мы со Дзвинкой читаем много произведений для детей. Это естественно, когда такими книгами увлекаются в детстве, но у нас это не прошло. У нас даже есть книжный шкаф, где храним сказки и разные подростковые истории. В детстве мы много всего учили наизусть. Дзвинка могла дословно воспроизвести рассказ Бориса Гринченко. Я очень любила Лесю Украинку. Вспоминаю, лет в пять как-то подумала, что, если на ночь оставить на столе свой блокнот со стихотворениями, она их прочитает.

Часто открываем для себя новых авторов. Недавняя находка — творчество норвежской писательницы Марии Парр. Детская литература — без сомнения, самая любимая. Мне часто хочется мягкости, чего-то такого, как «Полианна» Элеонор Портер или «Братья Львиное Сердце» Астрид Линдгрен. Хочется делиться этими произведениями с друзьями, чье детство прошло без них. С удовольствием читаю и «взрослых» авторов, с которыми можно быть собеседником, произведения которых не вызывают дискомфорт.

Раньше хотелось иметь всякую хорошую книгу. Теперь выбираю более придирчиво. Чаще покупаю не художественные книги, а скажем, книги издательства «Свічадо», потому что понимаю, что хочу говорить именно с той традицией. Хорошо иметь где-то под рукой Древний патерик (IV—VII вв.), какие-то хорошие наставлений монахов или египетских отшельников... Думаю, теперь литература мало дает мне чего-то нового для формирования мировоззрения. Разве что узнаю в ней тех, с кем хотела бы говорить. Если говорю, что люблю о. Яна Твардовского, то осознаю, что написанное им — это для меня не так литература, как образ жизни. Понимаю, что за этими книгами — десятки лет келейной жизни.

— Как-то вы сказали: «Ты понимаешь, что никого не будешь менять. Единственное, на что мы способны, — это заботиться о себе, заботиться о том, как меняешься сам». Все же, способна ли литература трансформировать личность?

— Мы читаем литературу и воспринимаем все то, что в ней, как чисто художественные тексты. На самом же деле, за ними стоит целая мировоззренческая система. Как-то Василий Герасимьюк спросил меня: «Что ты читаешь и как?». Не читаю те книги, в которых речь идет о том, чего я не готова разделить в своей жизни. Вспоминаю Мопассана, Бальзака, наконец, Кундеру, Льйосу, их местечковые истории с сотнями любовниц, изменами. Мне далек такой образ жизни, соответственно, и чтение о нем. Мы привыкаем, что описанные ситуации — приемлемы. Помню, как во время учебы нужно было читать «Тропик рака» Генри Миллера. Я прочитала страниц семнадцать, закрыла книгу и сказала: «Не пойду на семинар. Просто не пойду». Прошло время, я научилась читать подобные вещи, и мне от этого было ужасно грустно. Не нужно ломать людей книгами, не дающими им ничего хорошего. Понимаю, что преподаватели воспринимают это иначе. Когда мы заканчивали учебу в академии, сложилось впечатление, что к диплому филолога можно запросто приложить диплом циника, и в этом не будет преувеличения. Сегодня мне не хочется читать ни Буковски, ни Энтони Берджеса. От такой литературы очень долго «отходишь».

— Какие книги с вымышленными сюжетами, кроме сказочных, есть в Вашей библиотеке?

— Есть в целом много мировой классики — и прозы, и поэзии. Сначала ее собирали родители, потом — мы. Есть и много хороших книг с сюжетами невымышленными. Есть художественные альбомы, книги по теории литературы и философии. Разные словари (в частности и изданные в 20-х годах), атласы и ботанические определители растений, грамматики и учебники разных языков, много книг на польском, белорусском, английском. Некоторые украинские издания раритетов — скажем, поэтическая антология «Молода Муза» 1908 года... А на чердаке в ульях, которые остались от моего деда, лежат книги по математике, которой много времени когда-то посвятил мой папа.

— Кого из современников любите читать?

— Почти всегда, отвечая на этот вопрос, начинаю с Тараса Прохасько. Иметь такого писателя — большое счастье для литературы. В его произведениях будто бы и ничего сложного, но в этом, вероятно, самая большая ценность его творчества. Вспоминаю, когда-то приехала к нему в гости в Делятин. Мы сидели на кухне, говорили и в какой-то момент осознали, что думаем об одних и тех же вещах. Речь шла о Рае. Я рассуждала о том, как странно, что люди готовы в том мире относиться к другим, как к братьям, как-то так легко принять друг друга. А здесь, на Земле, часто бывают ситуации, когда кто-то даже не хочет возле кого-то сесть. Это неправильно, ведь не будет так, что сейчас человек один, а потом станет другим. Он будет таким же, просто пройдет через изменения, которых пока еще не способен постичь. Но это не будет стопроцентный разрыв. Представьте дерево: корень — наша земная жизнь, а кроны — все то, что мы познаем после нее. Но дерево сплошное, его никто не рубит. Тарас уместно спросил, мол, представляешь, что Вечность уже движется? Она же не начнется позже, все, что есть теперь, — ее часть. О тех, что умерли, говорим: «Отошел в Вечность». Но мы до сих пор живем во времени, когда они уже в Вечности. Время целостно. Странно было осознать, что действительно можно так думать...

Люблю поэзию Василия Герасимьюка. Очень дорог мне Олег Лишега. Перечитывая его сборники, ощущаю, что эти стихотворения бездонны. Увлекает творчество Ивана Андрусяка: он пишет много, быстро и хорошо. Его поэзия каждый раз необычная: то он идет в Барокко, то среди птичек и растений, то просто играет с языком... Марианна Кияновская, Остап Славинский, Марьяна Савка.

В конце концов, те, кто не так давно ушел, для меня продолжают оставаться современниками. Современниками являются Милош и Корчак, Экзюпери и Свидзинский. Очень долго и медленно читаю «Цитадель» Экзюпери. Очень люблю Чеслава Милоша, даже не знаю, что больше — его прозу или поэзию. Он интересен, потому что сложнен. Только жаль, что все его книги выходят в Украине небольшими тиражами, так, словно здесь еще не его время. Хотелось бы перевести «Долину Иссы». Это книга о малой родине Милоша — Литве. Уважаю его еще и потому, что он гордился своим происхождением. Как-то один поляк спросил меня: «За что вы любите Милоша? Ведь он постоянно борется с Богом. Это же не Ваш путь». Но на самом деле красиво, когда каждый идет своим путем. Меня поражали его тексты, написанные в последние 10—15 лет жизни. Милош часто вспоминал о руке, которая его вела. Вызывает большое уважение, что интеллектуал, который имеет за плечами массу серьезных текстов и прочитанных книг, позволяет себе такое смирение. Ради этого стоило пройти все.

— Как Вы выбираете произведения для переводов?

— Подозреваю, что это они выбирают меня, а не я их. Все, что делаю, пришло само. Все началось с книги Анджея Стасюка «Фадо». Когда читала ее на польском языке, было странное ощущение покоя, хотелось, чтобы он длился дольше, чем процесс чтения. А потом подумалось: может, еще кто-то хотел бы побыть в этом покое? Предложила «Фадо» издателям. Потом перевела «Готтленд» Мариуша Щигела. Поразило, что он писал о вещах, которые я не знала, например, об истории наибольшего памятника Сталину в Праге. Вскоре выйдет биография о. Юзефа Тишнера. Книг о нем еще не было в Украине, хотя это очень интересный священник и философ. Отец Юзеф был очень публичным, журналисты всегда приходили к нему с десятками вопросов. Например, когда должны были построить МакДональдз на площади Рынок в Кракове, его спросили: «Отче, как вы считаете, стоит возводить или нет?», Ю.Тишнер ответил: «Пусть строят, но нужно будет помолиться за тех людей. И не для того, чтобы пища не повредила, а потому, что не ведают, что творят». Он всегда был полон юмора. Отец Юзеф был из гор, был гуралем. Там особенный говор, и поэт Василий Карпьюк помог передать его на гуцульском. А саму идею перевода предложил историк Ярослав Грицак.

— Заметила, что для вас очень важны христианские принципы в литературе. Имеете ли любимых авторов-атеистов?

— На самом деле я никого не называла бы автором-атеистом. Для кого-то литература является сугубо литературой, лишь пребыванием среди вымышленных сюжетов, а не высказыванием своего жизненного кредо. Не обязательно знать об авторе, которого любишь, все. Особенно о его вере. Должно быть и такое уважение к его личному. Скажем, я не знаю, верил ли Хемингуей, и осознаю, что вера философа Вальтера Беньямина, которого очень люблю, была серьезно подорвана... И что Сэлинджер успел пройти через многие духовные практики. Знаете его рассказ «Френни»? Фактически это произведение об Иисусовой молитве: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». Сначала повторяешь слова механически, а затем начинаешь ими жить. Если Сэлинджер писал об этом, значит, для него это было важно. Он искал себя в христианстве. Позже — в буддизме, перед тем было еще что-то. Он очень много искал. На чем остановился — неизвестно. Не думаю, что нужно делать селекцию, как человек верит и вообще ли верит. В конце концов, кто я, чтобы это делать? Кто сказал, что завтра я буду ощущать то же, что и сегодня, и со мной ничего не случится? Вера — тоже дар. Я не могу быть уверенной, что завтра его буду иметь. Может, мое испытание будет в том, что я ее потеряю? Проснусь и очень удивлюсь всему, что было вчера... Не позволяю себе оценивать других по этому признаку. Скорее, хочется просто помолиться за тех людей, которые ищут, куда им идти.