От Николая Костомарова до Василя Стуса

Во времена, казалось бы, перепроизводства информации украинцы столкнулись с острым дефицитом Своего, качественного, интеллектуального.

Есть немало людей, которым нужны умные собеседники. Есть много книг, которым нужны читатели. А между ними — ощущение какой-то стены — словно берлинская «переехала»...

Лариса ИВШИНА, главный редактор газеты «День»

Чтобы эту «берлинскую стену» разрушить, а вместительное, красноречиво-интеллектуальное Слово для сознательного украинца было окончательно вызволено из прежних спецфондовских казематов, творческий коллектив газеты «День» под общей редакцией Ларисы Ившиной пустил в свет сериал «Бронебойной публицистики», укомплектованной из классических трудов украинских мастеров пламенного слова. В частности — это самые яркие вещи Н. Костомарова, П. Кулиша, И. Франко, М. Драгоманова, Е. Маланюка, У. Самчука, О. Ольжича, М. Хвылевого, В. Липинского, И. Багряного, И. Лысяка-Рудницкого, Л. Юркевича, Ю. Шевелева, В. Стуса, П. Григоренко. Издание подготовили Игорь Сюндюков, Мария Томак и Надежда Тысячная. Почему выбор составителей пал именно на указанных выше авторов, вопрос можно и не задавать, ведь понятно, что это знаковые имена украинской публицистики с двухсотлетней преемственностью нашей истории, а конкретнее — от Николая Костомарова до Василя Стуса.

В тематическом спектре этой «бронебойности» узнаем драматичную историю Украины, ее культуру, мотивы духовные и упадочнические, нациотворческие и манкуртские, рабско-прислужницкие, хохломанские, а на «верхушке их короны» — украинофобские, идеи государственнические в императивах украинской самостоятельности и независимости, а параллельно — в комплексах второсортности с поклонами под патронат чужого царя. Словом, так можно обобщить историософскую «идеологию» «бронебойного» пятнадцатикнижья.

В этом контексте хочу отметить публицистику Евгена Маланюка. Почему именно Маланюка? Да, может, потому, что он на крутом вираже нашей истории — в период Национально-Освободительной Борьбы (эти три слова сознательно пишу с больших букв), не колеблясь, стал Воином УНР под стягом Симона Петлюры, ополчившись «стилетом и стилосом». А еще потому, что этот год по-своему юбилейно-маланюковский. Минует 115 лет со дня его рождения.

Литературовед Григорий Сивоконь в предисловии к переизданию статей из книг «Спостережень» не без оснований акцентировал, что, «знакомясь с творчеством Маланюка, а главное — с его «наблюдениями» действительно многое начинаешь видеть глубже (название «книги спостережень» акцентирует это наблюдательное виденье), а представление и о литературе, и о жизни, и об истории, и о культуре в целом, пусть и хоть каким бы ты был эрудированным, — обогащаешь дополнительными «измерениями» в направлении познания действительности «всесторонне».

На материковой Украине была действительность одна, а в эмиграционных, «диповских» условиях, где пролегли пути Маланюка, действительность другая. Публицистика Е. Маланюка всегда своим острием направлялась против конкретного адресата. Этими адресатами были имперский русский тоталитаризм с его украинофобской агрессией и нигилистическое малороссийство с усердным поклонением в сторону Петербурга или Москвы и его хронической болезнью комплекса национальной второсортности.

Что же такое малоросс? — задает вопрос Е. Маланюк. И отвечает на него:

«Це — тип національно-дефективний, скалічений психічно, духово, а — в наслідках, часом — і расово. На нашій Батьківщині, головнім історичнім родовищі цього людського типу, він набрав особливо-патологічного і зовсім не такого простого характеру, як на перший погляд здавалося б. Завдяки такому, а не іншому, перебігові історичного процесу на нашій землі, тип малороса ставав (принаймні, по містечках і містах) масовим, а, що найгірше, традиційним. І треба припускати, що способи малоросійського виробництва вже на Москві були розроблювані протягом не одного століття, а система тієї продукції не від нині має під собою солідну, сказати б, наукову базу...

У нас фатально закорінилося майже переконання, що малорос — то, мовляв, неосвічений, примітивний, недорозвинений українець без національної свідомости, словом, як то кажуть, темна маса... малоросійство було завжди хворобою не лише півінтеліґентською, але — й передовсім — інтелігентською, отже поражало верству, що мала виконувати ролю мозкового центру нації».

К этой красноречивой характеристике малоросса 12 мая 1946 г. Е. Маланюк добавляет еще несколько штрихов в записной книжке под номером 256 (книга вторая). Он записывает такие слова, действительно касающиеся украинской истории — и не меньше нынешней действительности.

«Нашу історію і нарід, — роздумує він, — вигриз матеріалізм, який прийняв свою найпотворнішу, чисто національну форму: куркулізм.

Почалося дуже романтично: від «ставка і млинка і вишневого садка», які протягом ХVІІІ—ХІХ століть все більше віддуховнювалися. І, таким чином, ще Шевченківський «садок вишневий коло хати» з родиною і, головне, Матір’ю (= жрекинею, священницею родини) десь на переломі ХІХ—ХХ ст. переісточився на певну кількість квадратових метрів і «купчу кріпость» у нотаря. Адже й Батьківщина звузилася до тих «Всім по сім» десятин, що в їх провалля рухнуло наше відродження 1917—1920 рр.»

Нациотворческая личность с естественной потребностью уважения к себе, с инстинктом необходимого сохранения исторической памяти для Маланюка была державосозидающим подлежащим, ведь «душа человека должна корнями углубляться в землю, в род и народ», чтобы получать силу и мощь для своего духовного саморазвития. Трагедия украинского народа укоренена в том, по мнению Е. Маланюка, что «национальное тело народа» не способно родить «голову» («Иерархия»). Он определяет и обосновывает причины недородности украинского общества. Это: 1. Анемия национального инстинкта. 2. Отсутствие инстинкта иерархичности. 3. Рахитическая слабость скелета. 4. Политическая неопределенность. 5. Трагедия аморфности.

Эти пять негативных характерностей он объявил не внезапно. Они появились у него как результат наблюдений и анализ исторического процесса. Маланюк их излагает в историософских размышлениях, культурологических и литературоведческих эссе. Это позиция автора, которую видим в трактате «До проблем большевизму», в студиях «Малоросійство», «Нариси з історії нашої культури» и др. В записной книжке от 2 августа 1946 г. читаем:

«Неконсеквенція — непослідовність: це наймарнотніша риса українства (до речі, надзвичайно характеристичне окреслення національного руху!)...

Геніальна здібність! Струнка готична Русь карловатіє і розливається в безформно-драглисту й антидержавну «україну». Конунг-князь деградується в отамана й ватажка національного «козацтва». «Слово о полку...» вироджується в підсліпувату й мутно-сльозаву «думу». Бандура з елітарного інструмента високої музичної культури спадає в порох «народнього» плебейства і національної сліпоти (бо сліпий Кобзар — це теж символ, та ще й який!). Висока мова Києво-Могилянської академії, яко безпритульна («незрозуміла для народу») в Батьківщині, йде до імперського Петербурга, а в зіяючій вирві, що повстала, гопакує мікроскопійна «сміховина на московський кшталт» (слова Шевченка!) й допіро пізніш несподівано вибухає везувій «Кобзаря», що, одначе, своєю мовною революційністю (ворожою до еволюційности культури) не рятує перерваного культурного процесу, а з титанічною намагою починає у культурнім вакуумі новий процес!

За це платимо генієм (і життям) Гоголя, платимо каліцтвом Франка, «екзотичністю» Стефаника, навіть — пощо ховатись? — холоднавістю й недокровністю Лесі Українки».

Николай Неврлый в статье «Є. Маланюк та І. Багряний (дві концепції визволення України», анализируя их публицистику, справедливо отмечает, что она принадлежит к вершинным явлениям украинской общественной мысли ХХ в., чем обогащает золотой фонд украинской литературы. Именно эта публицистика раскрывала российскую имперскую политику, говорила правду об оккупированной Москвой Украине, которую долгое время на Западе причисляли к России. Феномен России баламутил неинформированный Запад и вызывал к ней, которая была фактически многонациональной империей, опасение и неоправданный респект. Именно выстраданная, но и эрудированная, и воинственная публицистика Маланюка и Багряного готовила почву для признания государственной Украины.

Н. Неврлый также высказался о знаменитой характеристике Маланюка «двух типов империализма» — «западно-римского и монголо-российского». Если первый, завоевав чужую страну, «ограничивался только ликвидацией властителя страны и насаждал своего проконсула..., не разрушая ее этническую, национальную структуру, оставлял ее культуру, язык, религию, то монголо-российский империализм силой набрасывал им своих богов, свой язык и культуру, вводил террор против ее национальной элиты и геноцид — против целых слоев населения. При этом он не только вызывающе грабил материальные приобретения народов, но и присваивал себе их сокровища культуры и духовности».

Тягу Е. Маланюка, как и всех вестниковцев, к историзму обусловила его эпоха («доба жорстока, як вовчиця»), болезненный проигрыш национально-освободительной борьбы, поражение армии УНР (1917—1920), воином которой он сам был. Эту большую национальную катастрофу переживал каждый украинский патриот. А такие, как Е. Маланюк цеплялись к причинам поражения, искали объяснений, анализировали ошибки и просчеты, углублялись в историософские толкования. И в поэтических вещах, и в произведениях публицистических он провозглашает тезис, что положение Украины между Востоком и Западом, исторический путь из варяг в греки, степная широта, где на востоке и севере не за что глазом зацепиться, то есть отсутствуют естественные границы, которые могли бы быть преградой при враждебных наступлениях, является прежде всего «проклятием» для Украины, а не ее благодатным расположением.

Категоричность утверждений Маланюка иногда только — вызов для разговора, для размышлений или даже отрицаний его утверждений. Он и сам умеет сомневаться в себе. 23 мая 1944 г. поэт в своем блокноте записал: «Можливо, що в геополітичних умовах нашої Батьківщини («шлях») єдина форма національного існування є стан селянства (коріння, хитрість, нерухомість)». Поэтому у большевиков, скажет он позже, была потребность уничтожения семьи («врага народа») до 3-го колена, детей, братьев и пр. «Москаль — нещадний убійник. Тайна. Тайна чекізму».

Не только Маланюк, а в общем вестниковцы под руководством Д. Донцова поднимали подобные проблемы, которые разрушали канон застывших консервативных взглядов в имперских условиях на категории нация, народ, культура, личность, общество и т.п., воспитывая реципиента, способного по-новому постигать этот комплекс идей, уже диктуемых новейшим временем. Историческая заслуга Д. Донцова в творении политической идеологии вестниковства и его влиянии на формирование мировоззрения самих вестниковцев, да и во взращивании литературных талантов в духе эстетики жизненной энергии и экзистенциального выбора героя, у которого «луки витягнені, сагайдаки відкриті, шаблі вигострені», который более всего желал «спис надломити край поля половецького...», чтобы «шоломом напитися Дону, або голову свою положити». «Есть две Украины! — говорил Донцов, — Украина счастливых «гречкосеев», «бедных невольников», и Украина ХVІІ в. и гетманщины, старой княжеской Руси».

Вестниковская публицистическая эссеистика, хотя и имела свою общую идейно-эстетичную составляющую, однако она собой представляла выразительную индивидуалистскую сущность каждого автора в частности. Если, скажем, Д. Донцов — литературовед и критик с утонченно эстетическим вкусом и уникальной европейской эрудицией, в своем духе трактовал творчество Бажана, Рыльского, Сосюры, Тычины, Плужника, Фалькивского, Слисаренко, Хвылевого, Семенко, то это никоим образом не значило, что, например, Ю. Липа или Е. Маланюк по «правилам хорошего тона» должны были наследовать «шефа». Их взгляды часто были разными.

О «независимости» выразительно Маланюковых взглядов на литературные факты и явления может свидетельствовать и такой факт. В свое время Британская энциклопедия поместила статью Евгения Маланюка об украинской литературе, где он привел такой перечень писателей ХХ в.: Иван Франко, Леся Украинка, Михаил Коцюбинский, Василий Стефаник, Александр Олесь (досоветское время); советское — Павло Тычина, Николай Зеров, Максим Рыльский, Валерьян Пидмогильный, Юрий Яновский, Николай Кулиш, Николай Хвылевой; дальше идут Львов и Прага: Марко Черемшина, Ольга Кобылянская, Екатерина Гриневичева, Юрий Дараган, Олег Ольжич, Юрий Липа, Юрий Клен, Дмитрий Донцов. Владимира Винниченко в этом перечне нет.

«Мне кажется, — считает И. Качуровский, — что Маланюково истерическое отрицание Винниченко как писателя предопределено тремя факторами. Первый: ...достаточно большая доля вины за неуспех нашей освободительной борьбы в годах 1917—1920. В глазах нашего общества на Западе тень Винниченко-политика падала на его творчество и полностью его затемняла». Второй фактор заключается в том, что Винниченко в свое время исключил Донцова из РУПа. Донцов в 20—30 гг. был идолом западноукраинской и эмигрантской интеллигенции, то, понятно, что это ударило по его авторитету, поэтому он «имел возможность отомстить и привить той молодежи бессмысленную ненависть к Винниченко-писателю». И третий фактор, по Качуровскому, тот, что Маланюк был хорошим знатоком русской поэзии. Он знал, что русские «левые» революционно-наставленные литераторы — белинских, чернышевских, герценов, горьких называли «могильщиками русской культуры», что они «чистой воды графомания». А поскольку Винниченко, говорит Качуровский, «также был «левым», мне видится подсознательная проекция русской графомании на восприятие Маланюком творчества Винниченко».

Е. Маланюк высоко ценил и памфлеты, и художественную прозу Н. Хвылевого, относясь к ней требовательно. Присутствие фигуры Хвылевого, как Личности в духовном ареале Маланюка, не было каким-то временным или юбилейно-попутным. «Силовое поле» идей и гражданского поведения Хвылевого для Маланюка, сказать бы, никогда не угасало. Его творчество «залізних імператор строф» ставил в самый широкий дискурс своих историософий. 28 апреля 1946 г. он записал:

«Коли Хв[ильового], Дон[цова] й мене називають землячки(енки) «москалями» (чи «поляками»), то, певно, в цім таїться якась правда в тім страшнім значенні, що ми — називаємо себе синами Нації, а землячки — елементами етнографічно відмінними. Ц. т. з цього висновок ще і ще раз, що нації — ще немає, а може й взагалі не було...

Натомість винниченки й огієнки — є свої, «наші» — їм ніхто не закине, що вони «москалі», хоч де факто, є то типові росіяни».

Почти два десятка лет перед этим (1927 г.) в знаменитой своей «Реплике», реагируя на разносторонние оценки «Вальдшнепов», в частности на толкование нареканий Карамазова Шевченко, Маланюк высказался, что «единственным лечением, единственным спасением против всех, Хвылевым так остро обозначенных национальных болезней наших, является именно огневая, вулканическая, страшная в своем национальном демонизме поэзия Шевченко — и до сих пор — только она единственная и никакая другая».

Для более полного портрета Николая Хвылевого в рецепции Евгения Маланюка — еще несколько его весьма красноречивых утверждений, которые зафиксированы в записных книжках. Утверждение первое:

«Хвильовий — особистість. Особистість більша за так звані ідеології. Що б там не твердили «історичні матеріалісти» — нічим, ніякими димовими й димократичними завісами не можна закрити правди про особистість в історії». Друге: «Комунізм у Хвильового був таким самим псевдонімом, як «азіатський ренесанс», як «Аглая», як «Карамазов», як і його прізвище («психологічна Європа»). Він був громадянином тієї уявної України, якою б вона мала бути, але якою вона — через мільйон пилипенків — передовсім! — ніяк не може статися. Психіка Хвильового не була колоніальна, а державна. Він був особистість і цього любезні -енки ніяк не можуть йому вибачити... Як трудно бути у нас Великим!

Смердикуренкові не приходить у голову, що Хвильовий міг би залишитись Фітільовим і піти на широку арену Росії, але він не пішов. (Смердикуренко пішов би, коли б його прийняли). Хоч би за це були всякі ващенки вдячні... Вони чудово знали, що коли б «українство» мало б трьох зорганізованих хвильових, тоді пилипенкам робиться тотальний каюк...»

Как и к Н. Хвылевому, так и к Николаю Зерову Маланюк имел особый пиетет. Он ему посвятил три лирических портрета («Під дикий галас доброго і злого», «Миколо Зерове, втративши сина...», «Ти не любив приблизних рим»). Кстати, Николай Зеров единственный в советской Украине отозвался на сборник стихов Маланюка, который вышел в 1925 г. в Подебрадах. Он, в частности, писал, что «Е. Маланюк — бесспорно, один из самых талантливых молодых поэтов украинской эмиграции... Нет поэзии более противоположной идеологически нашим настроениям и темам, как поэзия Маланюка... Маланюку безмерно дороги его родовые, казацко-чумацкие традиции (он сын «этого племени». —Т.С.). Поэт чувствует на себе кровь тех, «чья уверенная рука укрепляла седого Мазепу», и тех, что в урагане будущих событий сбросят иго Москвы и «московский лапоть не пустят на «паркеты украинских саль». Понимается, что наша советская действительность имеет в лице Маланюка врага... В азиатский ренессанс он не верит, поэтому для него эти «жестокие шаги орд», «непроглядные чащи» и «дикие печенеги» не начало нового дня, новых суток, а национальная катастрофа, Калка: старорусское войско разбито и на груди князей пирует татарва:

«Не вбито нас. О стократ — ні!
Чом не прийняли смерть в борні?
На груди нам кладуть помости,
І на помості — ханські гості.»

В Тычине ему дорога чувствительность к староукраинской традиции. Но Тычина нынешний, поэт социальной революции и «Вітру з України» ему ненавистен.

Из Маланюковых временных координат мы сегодня сущие тем «будущим украинским обществом», которое еще «не выровняло спину», а все же еще пытается это сделать, познавая те универсальные доминанты наследия Т. Шевченко, И. Франко, Леси Украинки, на которых, в частности, акцентировал Е. Маланюк. Его исследования «Ранній Шевченко» (1933); «Три літа» (1935); «До справжнього Шевченка» (1937); «Шлях до Шевченка» (1942); «До Шевченкових роковин» (1947); «Шевченкові метаморфози» (1956); «Шевченко в житті» (1956); «Шевченко живий» (1961) — это раскодирование науки Шевченко, которую нам надлежит усвоить.

Шевченковедческие направления в научных рецепциях Маланюка в основном мировоззренческо-философские, но часто — поетико-лабораторные, когда Маланюк анализирует эстетическую природу стихотворения, его формообразующее строение, генетику и канон образа, «душу» поэзии и т.п. Евгений Маланюк, как и Тарас Шевченко, свое гражданское и художественно-творческое мировоззрение формировал на историко-познавательном опыте родного народа, на тех самых сложных и самых героичных перипетиях, которые остались непреходящими в глубокой и седой древности, на славных судьбах князей и гетманов, которые высекли не только заметные державотворческие и культурнические следы на украинских путях, но и способствовали развитию общечеловеческой цивилизации.

Е. Маланюк, как немногие, сумел по-своему лаконично, но существенно и емко оценить гений Шевченко и гений Франко.

«Якщо, — писав він, — козацького походження селянин — Шевченко тій скелі могутньо протиставив свій демонічний національний інстинкт, який всупереч всьому і всім знав, що «в своїй хаті своя правда і сила, і воля», то тієї благодаті національного генія Франко — з багатьох причин — не мав. І тому син дрогобицького ремісника вийшов проти неї з тією зброєю, яку мав від народження і яку ціле своє тверде життя сталив та вдосконалював: зі зброєю розуму.

Шевченко ту скелю на крилах генія перелітав. Франко мусів ту скелю прорубувати. І він її прорубував — в холод і спеку, день і ніч, рік за роком, невпинно, систематично — послідовно — аж крізь отвір у скелі показалося світло історичної дійсности, світло багрове й димне від пожеж і крови. Але тунель був прорубаний і неволя, неволя інтелектуальна, надлюдським трудом Франка була переможена.

Не пригадую собі в світовій поезії такого апологета й співця розуму-інтелекту, як поет Іван Франко.

Ти, розуме-бистроуме,
Порви пута віковії!»

В Маланюковской историософской апологии, в ее универсуме всегда были заложены два противоположных начала «белое» и «черное», позитивное и негативное, и на внутреннем конфликте между ними он искал зерна истины, естественное познание положения вещей. Он записывает: «Що є в моїм народі страшне: 1) глупота хитруна 2) хамство. Обидва складники вдачі є набуті, а не вроджені. Особливо непростий є другий складник. Він не є такий безпосередньо одвертий, як у Москаля. Це хамство переважно «дипльомоване», інтелігентське. Бо у наших селян аристократичні прикмети, ще не вивітрені...»

Следовательно, исследуя этноментальную глубину украинского человека, Маланюк ставит его в конкретные часовые условия и насквозь «просвечивает» его душу с помощью долгих собственных наблюдений. Но маланюковский субъективизм преимущественно, а точнее, почти всегда, более близок к объективизму, нежели отдаляется от него.

Синтез исторических концептов и фактов действительности Маланюка, с которыми он сталкивается с глазу на глаз, проживает в его размышлениях, становится эстетическим довершением историософских сентенций и афористических высказываний. Вот несколько примеров. Уже почти в конце жизни Маланюк в блокноте записывает:

«Не можу бути ані святочним, ані — навіть — об’єктивним. В очах стоїть Київ року Божого 1918. Спочатку історичні дати: ІV Універсал — 22.01; Крути — 29.01. Ще 4 лютого 1918 в потязі під Сарнами М. Грушевський — мимо всього — підсумував: «Історія 2-х «братніх народів» вступила в стадію, про яку відає біблійна історія перших братів: «І спитав Бог: «Каїне, де твій брат Авель?» (22.01.1967). Або таке: «Історія повторюється: чи про Ліну не можна сьогодні повторити слова Франка про Лесю — «чи не єдиний мужчина на всю соборну Україну» (2/3. 12. 1966). Як неспростовна догма світоглядної і морально-етичної поведінки читаємо його сентенцію запису 1939 року (14 червня): «Кождому треба зробитися Українцем — без цього України не буде. Вона мусить зробитися необхідною... як повітря, як віддих... Це фактор національної культури з усіма її плюсами й мінусами».

Уже на склоне лет, возвращаясь в размышлениях в бурные лета, Маланюк задумывается: «почему нам не везет в истории?» Слабый духом на такой ответ, как он дал, не способен. История — magistra vitae, но она не может без конца оставлять на повторный курс. 27 декабря 1955 г. Евгений Маланюк в своей записной книжке запишет:

«Були величезні склади зброї. Був багатий людський матеріал. Була територія.

Але ми програли Визвольну Війну. Ми її майже не «грали» — ми не хотіли воювати.

Бог нам дав єдину на землі країну: немає на світі такого підсоння, таких краєвидів, такої щедрости ѓрунту, такого здоров’я роси.

«Нема на світі України, Немає другого Дніпра!» але ми не захистили цієї країни, бо ми її майже не захищали.

Не можна жити «на дурничку». Не можна довго існувати «в кредит». Не можна існувати історично, тобто посідати Землю, не виконуючи обов’язків, що їх та Земля покладає на насельників її. Обов’язків всіх: географічних, історичних, геополітичних, геокультурних і навіть історіософічних.

Але ми їх не виконали, бо не виконували. ...ніхто з того покоління не розповів «масам», що таке Москва. Ані Польща, ані Туреччина, ані «Схід» і «Захід» — за винятком єдиного Донцова.

Ми програли Визвольну Війну. Підкреслюю — ми, хорунжі і поручники 1918—1919 рр. Бо ми мусили «пазурями й зубами» робити те все, що війна вимагала».

Как видим, упрекая свое поколение, Маланюк не щадит и себя. Он не снимает с себя вины. Хотя, какая его вина? Он — Воин и Поэт... Публицист-мыслитель... А после войны, после поражения в эмиграционных условиях, война не прекращалась. Наступление шло из советской Украины под диктатом Кремля на «буржуазных националистов», которые «свили себе гнездышки за океаном», а второй фронт был внутренний эмиграционный с дрязгами и ссорами, часто провоцируемыми московским шпионажем, что разъедало, раскалывало украинское диаспорное единство.

Очень жаль, что в «бронебойный» сборник не вошла публицистика Юрия Липы. Современный читатель должен знать его «Бій за українську літературу», «Призначення України»... но не только эти произведения, тем более что в бою за Украину Ю. Липа погиб как непобедимый патриот нации. Понятно, что целесообразно было бы опубликовать публицистику большого «самостийника» Николая Михновского и статьи по украинской проблематике еврейского деятеля истории Владимира (Зеева) Жаботинского, уникального «симпатика» Украины и ее правдивого патриота. В перечне пожеланий может быть еще много имен, в частности публицистика Д. Донцова, С. Петлюры, Августина Волошина, Е. Чикаленко, Дм. Антоновича и еще многих. Но коллектив «Дня» — творческий, способный на самые неожиданные сюрпризы. Ждем... Спасибо Вам и успехов Вам.