Петр Мидянка: Тридцать лет в школе — это опыт и паранойя для поэта

Интересный и экзотичный поэт из Закарпатья — таков образ Петра Мидянки в литературной среде. Он живет и учительствует в селе Широкий Луг в горах, а его стихи, переведенные на европейские языки, выпускаются книгами в Украине и за рубежом. Странный язык, нестандартный и не всегда прозрачный логический ход мыслей, неожиданная образность — все это характерно не только для его поэзии, но и для «обычных разговоров», в чем и предлагаю убедиться читателям.

— Какие стихотворения пишете сейчас и планируете ли издать какую-то новую книгу в ближайшее время?

— У меня должна была выйти где-то в ноябре книга в издательстве «Темпора» — почти все, что до сих пор написал. А теперь стихи пишу редко, ведь для пятидесятилетнего человека это уже не игрушка. И все же в новой книге будет небольшой раздел полностью новых текстов по времени написания. Вообще в жизни есть совсем непоэтические моменты, когда писать просто не хочется и нельзя. Особенно все эти смерти в последнее время, они страшно бьют по нервам, а раны заживают очень медленно. Придется компенсировать такое молчание другими делами: эссеистикой, научными исследованиями. Не хочу все превращать в графоманию, которой и без меня уж слишком много.

— Знаменитый язык поэзии Петра Мидянки с его диалектными, забытыми и просто неизвестными словами и оборотами — это образ мышления, стилистический эффект или просто элемент экзотики?

— Это образ мышления. Потому что, например, в детстве я слышал литературный язык, и то с искаженной фоникой, разве что в школе и на радиостанции «Промінь». Также я изредка употреблял русизмы — это влияние ортодоксии, а еще заработки в Ижевске, Вологде, Перми, они замусорили диалекты времен империй, республик и королевств. Я застал несколько генераций людей, которые не были испорчены новейшими заимствованиями, оттуда кое-что можно было черпать в языковом смысле. Они употребляли уникальные понятийные ряды, которые уже бесповоротно исчезли.

— Ваши произведения часто переводят на иностранные языки, а в Словакии даже вышла отдельная книга. Как переводчики справляются с языковой спецификой?

— Чехи и словаки близки к Закарпатью, так сказать, «оккупационно». К Центральной Европе тоже. Да и сам я много им помог, например, словаку Орешеку. Переводы делали молодые по сравнению со мной чешские и словацкие украинисты. Томаш Вашут определенное время работал в Бухаресте и приезжал вплотную к самой фантастической в Европе румынско-украинской границе на линии Закарпатья. В Сигету-Мармацией приезжал Василий Махно, будучи на поэтических фестивалях в румынском Куртя де Арджеш. Интересно, что он приезжал из самого Нью-Йорка, а вот я из Тячевщины не мог. Это советский рудимент Украины, который хорошо зафиксировал Сергей Жадан.

— Недавно вы открыли свой блог, интернет-дневник, как и немало других писателей. Для вас это специфический новый жанр, модификация обычного дневника, такая себе «интимная публицистика» или что-нибудь еще?

— Компьютер забирает много времени, у меня в селе медленное соединение из-за покрытия, но мне интересно что-то делать. Кто же, если не мы? Публицистику я писал ручкой, теперь на клавиатуре, а вот стихи — подаренным меценаткой Анжелой Ман «Паркером».

— Вы живете в селе и работаете школьным учителем. Очевидно, это далеко не легкий хлеб. А как отражается на поэтическом творчестве?

— Тридцать лет в школе — это опыт и какая-то паранойя для поэта. Это украинская и неукраинская школа. Здесь нужен Павел Тычина, а не Табачник. Школа еще и сейчас работает по сорокапятиминуткам Яна Амоса Коменского. Изложение литературы академическое, сугубо теоретическое. А нужен живой учебник. У нас недавно один религиозный папа запретил сыну-пятикласснику читать «Хуху-Моховинку», потому что там злые духи. Тот пятиклассник читал «Спасите наши души». Казусов множество. А школьников больше всего интересуют приколы с мобильных, причем не из дешевых. Ведь те, кто вернулся из заработков, деньгами обеспечены, а еще полны благородного гонора, потому что при мадьярах многие жители восточного Закарпатья были гербовой шляхтой.

— Читают ли, кстати, что-нибудь сегодняшние сельские школьники? Чувствуют ли вообще тягу к чтению вне рамок школьной программы?

— У школьников нет культуры чтения. Дома им не читают даже сказок. Им лень читать учебник. Еще стихи учат с горем пополам. Возможно, в элитных школах и читают, там ведь куча умников, а в общеобразовательной школе это — нонсенс.

— Во всякой поэзии теоретически можно найти условную точку отсчета. Мне кажется, что в стихотворениях Петра Мидянки это — ритм, четкий и заводной, на который уже нанизывается все остальное. А как оно выглядит изнутри?

— В ритме я тяготел к неоклассической традиции, все остальное «диктовалось» Свыше.

— А кто любимый современный поэт?

— Трудно определить «любимого». Например, мне сейчас интересен русскоязычный поэт Сашко Моцар, и вообще я небезразличен ко многим. В любом случае сейчас с литературой лучше, чем в былые времена, когда не было альтернативы. Правда, были хорошие книги московских издательств, много дефицитных подписных изданий. Ритмика была органичной.

— Что читаете сейчас?

— В настоящий момент читаю поэзию, научные студии, что-то для модерации и рецензирования, для души почитал бы что-то Фолкнера, и не беда, что я уже читал его, когда был студентом, молодым учителем и молодым поэтом.