Политика поэтики и поэтика политики

Недавно стало известно: украинские писатели Василий Слапчук и Олег Гончаренко награждены почетной международной медалью Мигеля де Сервантеса (Испания — США — Германия). Василий СЛАПЧУК — лауреат нескольких десятков премий. Поэтому разговор начался вопросом:

— Что для тебя награды и премии?

— Элемент определенной игры. В нашей системе ценностей награды почти полностью девальвированы. По-моему мнению, по двум причинам. Первая: награды часто получают те, кто их не заслужил, а те, кто достоин отличий, их не имеют. Вторая: наши награды никак не влияют на статус того, кто ими отмечен. За редкими исключениями, это не приносит ни славу, ни деньги. Гордиться можно сколько угодно, однако это не влияет ни на увеличение тиража книг, ни на размер гонорара. Я осознаю, что когда получаю премию, то это не конфета в обертке, а фантик. Да, я коллекционирую фантики. Но вряд ли это большее чудачество, чем само писание текстов.

«ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ К ПРОВЕРЕННОМУ. К КЛАССИКЕ»

 — Какое произведение современной украинской литературы ты особенно отметил бы?

— Боюсь, что моя нынешняя осведомленность с современным литературным процессом не дает оснований выступать в роли эксперта. До поколения «девяностиков» (включительно) я еще более-менее ориентируюсь, а дальше... Например, большинство авторов из длинного списка (там было чуть ли не полсотни названий) на премию «ЛитАкцента» мне не известны. Если бы раньше, то я, наверное, заинтересовался бы этими писателями (хотя бы потому, что они попали в этот перечень), прочитал бы их произведения, однако сейчас не спешу это делать. Вероятно, дают о себе знать возраст, усталость (сугубо человеческая и профессиональная), возможно, некоторое разочарование в том, что, наконец, кто-то меня таки удивит шедевром, или же вообще какой-то личный экзистенциальный кризис, который вызван переоценкой духовных ценностей, в частности и тех, которые присущи для художественной литературы. Понимаешь, что невозможно все прочитать, необходимо себя ограничивать... Возвращаешься к проверенному. К классике.

— Чего недостает нашему современному писательству, по твоему мнению?

— В первую очередь нам недостает страны, в которой бы это писательство могло естественным образом развиваться. Украинское общество медленно дичает. Когда закрывают книжные магазины и библиотеки — это плохой признак. Если книжные магазины еще можно рассматривать как бизнесовые структуры и требовать, чтобы они себя оправдывали материально, то выставлять такие требования перед библиотеками абсурдно. Библиотеки не должны доказывать чиновникам, что они нужны. Это аксиома.

Существуют определенные цивилизационные принципы, отказ от которых приводит к краху, вырождению, деградации. Именно это происходит сейчас с нашей нацией. Все эти завхозы от государства сначала поставили общество на грань выживания, сведя его интересы к сугубо потребительским, материальным и примитивным, а теперь заявляют, что библиотеки не нужны, потому что в них никто не ходит. Ведь по городам и городкам закрывают больницы, по селам — медпункты и почтовые отделения... Библиотеки горят синим пламенем, выжигая духовный кислород, уничтожающим образом меняя культурный климат.

Однако главный наш симулякр — украинское государство, которое вовсе не украинское. Конечно, государство — всего лишь искусственное образование, призванное упорядочивать бытие общества. А у общества нашего проблемы с самоидентификацией и самоутверждением. Малороссы, при содействии чужеродных и чужеязычных сил, вытеснили украинцев с их актуальными потребностями на периферию. Чтобы помочь современному украинскому писательству, необходимо четко определиться с политикой поэтики и кардинально менять поэтику политики.

«КНИГА БЫЛА ДВЕРЬЮ В ПАРАЛЛЕЛЬНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ»

— Что тебе лично дало чтение?

— В первую очередь — развлечение. Особенно в детстве. Книга была дверью в параллельную реальность. Но, наверное, и вся эта откровенная или скрытая дидактика, которой была перенасыщена советская литература для детей, также дала о себе знать. Мой милитаризм, который я до сих пор не выкашлял, уверен, закладывался именно этими пафосными и лживыми книжками о разного пошиба героях и их подвигах. На официальную идеологическую пропаганду я не слишком велся, если она и проникла в меня, то благодаря троянскому коню соцреалистической литературы. Впоследствии я научился отличать зерно от плевел. Когда же принялся сознательно формировать себя, книги стали моими лучшими друзьями и советчиками. Знакомство с Марком Аврелием или Сенекой не может пройти бесследно.

«НИКОГДА НЕ РАСЦЕНИВАЛ ПИСАНИЕ КАК ПСИХОТРУДОТЕРАПИЮ»

— Как считаешь, достаточно ли выписал афганский травматический опыт и вообще, по твоему мнению, возможно ли его нейтрализовать писанием?

— Никогда не расценивал писание как психотрудотерапию. Считаю нечестным, когда автор со своей больной головы сваливает на здоровую читательскую голову собственные проблемы. Лично для меня это неприемлемо. Не думаю, что мой опыт был травматическим. По крайней мере на уровне рацио я его так не расценивал. Возможно, он был несколько нетипичным для большинства.

Сначала война была всего лишь фактом биографии. На войне я чувствовал себя вполне естественно и стабильно. Мои реакции были адекватными (или же условно адекватными, поскольку теперь думаю, что бояться попасть на войну — это нормально). Страх я чувствовал только в моменты реальной опасности. Когда мы возвращались с задания, меня не пугало то, что завтра опять нужно будет идти в горы, лезть под пули. Впоследствии я пережил войну как метафизическое явление. Почти по Ницше, когда не я уже изучал войну, а она меня.

— Не закрадывалась ли у тебя мысль: слишком дорогую цену ты заплатил за то, что стал писателем. А может, стал бы им в любом случае?

— Все наши ценности условны. И в материальной сфере, где себестоимость вещи более-менее очевидна, и в духовной, где критерии достаточно абстрактны и размыты. Даже цена человеческой жизни не безусловна, а варьируется в зависимости от исторических времен, социального положения, обстоятельств и т. д. Например, жизнь гражданского человека и жизнь солдата — не равноценны. Жизнь солдата вообще ему не принадлежат.

Однажды нас — четырех бойцов в БМП: механик, оператор-наводчик и два стрелка — оставили прикрывать отход колонны. Мы вели бой, потом наши БМП подбили с гранатомета, мы продолжали отстреливаться... Не буду пересказывать все перипетии. Суть в том, что нами пожертвовали ради того, чтобы вывести из-под огня колонну. Таков закон войны. Я был добрым солдатом: в том смысле, что во мне абсолютно ничего не восставало против данного закона.

Не думаю, что мое ранение было платой. В Евангелие говорится: когда глаз твой соблазняет тебя, вырви его и выбрось. Бесспорно, мое увечье стало определенным предохранителем, существенно ограничив мой жизненный выбор. Скажем, если бы я надумал стать профессиональным киллером, это было бы проблематично. Вряд ли я избрал бы стезю писателя, если бы вернулся с войны целым-здоровым. Теперь может показаться, как будто я ботаник, которого лихая судьба забросила на войну и там перемолола с косточками. Те, кто знал меня между школой и войском (к счастью, почти ни с кем из них я после не виделся), пережили бы когнитивный диссонанс, встретившись со мной нынешним.

Очень часто приходится слышать: будьте собой. Это не мой случай. Я не знаю, что значит быть собой. Зла во мне было, по-видимому, в той же мере, что и добра. Я мог быть разным, каким угодно. В какой-то момент я решил, что буду хорошим человеком. Однако это мое решение отнюдь не было спровоцировано результатом пережитого на войне. Мне посчастливилось встретить женщину, само бытие которой (не она лично) побуждало меня к этому выбору и ради которой я решил строить себя во всех смыслах. Вероятно, тогда я и стал писателем.

— Твой опыт как никогда актуален. Каким, по твоему мнению, должно быть произведение о войне, которую переживаем?

— Думаю, здесь не существует рецептов. После Первой мировой знаковые произведения об этой войне, за отдельными исключениями, появились через десятилетие. Немец Эрнст Юнгер свою знаменитую книгу «В стальных грозах» издал в 1920 г. Достаточно оперативно. Но он использовал свой фронтовой дневник. А «Фиесту. И солнце всходит» Эрнест Хемингуэй опубликовал в 1926 году, «Прощай, оружие!» — в 1929-м. В этом же году Эрих Мария Ремарк издал «На Западном фронте без изменений». Впоследствии вышли «Возвращение» (1931), «Три товарища» (1937). В том же таки 1929 году Ричард Олдингтон обнародовал знаменитый роман «Смерть героя». Во всех этих произведениях поднимается тема войны или жизни ветеранов в послевоенное время, появляется определение «потерянное поколение» и так далее.

Каким будет произведение о нынешней войне, в большой мере зависит от того, какой будет Украина. Кому нужно высокохудожественное и искусное произведение о трагической судьбе большой, но выхолощенной страны? Уже сейчас выглядит так, что нередко и государство, и общество сторонятся ветеранов АТО. Обратите внимание на количество случаев, когда водитель маршрутки выгоняет ветерана, несмотря на то, что государство гарантировало ему льготный проезд. Это такой позор, такой стыд!.. Кто те люди, эти пассажиры, которые поддерживают водителя, а не ветерана? А война продолжается и вряд ли скоро завершится. Откуда еще будут выгонять ветеранов этой войны? А произведения напишут. Обязательно напишут.