Слово, театр и жизнь Леся Танюка

Удивление и восхищение не исчезают. Напротив, растут с выходом каждого нового тома произведений театрального режиссера, искусствоведа, переводчика, поэта, политического и общественного деятеля Леся Танюка. Сначала появилось избранное в 3-х томах под названием «Слово, театр, жизнь» (2003), а дальше начали наращиваться тома произведений, которые появлялись в печати в условиях своеобразного культурно-идеологического межпространства, когда Лесь Танюк разрывался между культурой и политикой. Но настойчиво готовил к печати уникальные «Дневники без купюр». Это издание рассчитано на 60 томов (1956—1975), но, кажется, когда появились в печати 36 томов, этим количеством автору не суждено было ограничиться. Чудо не завершается. Каждый новый том — новое открытие потребности, вернее, жажды творческого самоосуществления Танюка-мастера, культурной и общественной атмосферы, в которой он пытался реализовать свои театральные проекты, это новое осмысление проблемных напряжений тоталитарного мира и поиски возможностей обойти это «минное поле» партийных запретов, цензурных рогаток и вынужденных компромиссов.

«Дневники без купюр» Леся Танюка — это что-то особенное. Не столько личностное, не говорю уже — интимное, как общественное, но проявленное через личностное прозрение времени, эпохи, общественной и культурной атмосферы. Уникальный документ едва ли не всей второй половины ХХ века. Кажется, Лесь Танюк начал творить (не могу написать «вести») в самом начале хрущевской оттепели и с тех пор настойчиво формирует этот образ времени — со всеми его драматичными колебаниями и изменениями режимов — из собственных рефлексий, комментариев, документов, материалов Расстрелянного Возрождения, писем деятелей культуры, архивных находок, самиздата и «тамиздата» и газетно-журнальных вырезок, включая самые рискованные для компартийного истеблишмента публикации в украинских эмигрантских журналах «Сучасність», «Шлях перемоги» и т.п.

Чего там, в этой дневниковой эпопеи на 150 огромных переплетенных фолиантов (которые автор прятал всю жизнь по разным адресам, а теперь наконец выстроил все подряд на стеллажах в своем кабинете!), только нет! Самое главное, что этот документальный калейдоскоп с широкими дневниковыми комментариями, кажется, не имеет в мире аналогов, а главное — является чрезвычайно объемным выражением настроений, переживаний, мечтаний молодого художника, который готовит себя к высокой творческой миссии на ниве национальной культуры, который думает критически, учится, фиксирует все, кажется, знаковые, значимые события в СССР и мире.

Украинская культура потеряла очень много из-за того, что далеко не все — единицы! — вели дневники. Боялись. Потому что дневник — это безошибочный свидетель и безжалостный обвинитель, которых так охотно «вызывал» тоталитарный режим на «очную ставку» с порабощенной национальной культурой. Самой себе трудно отрицать. Не вести дневники — значило не подвергаться риску. К тому же именно затаенность художника благодаря такой интимной форме самовыражения выпадала из контекста идеологических норм творческого бытия. Все, что вне партийного контроля, что не охватывается цензурой, попадало под гриф «самиздат», а следовательно подлежало изъятию и наказанию. Поэтому национальная культура в период коммунистического режима пыталась не «открываться» исповедальной полнотой своего переживания времени и собственной несмиренности с идеологическим диктатом во всех сферах ее функционирования. Дневник — это уникальная форма творческой неутраченности художественного Я, в которой далеко не каждый художник осмеливался выражаться.

К сожалению, многие выдающиеся художники первой половины ХХ века не оставили нам дневников, а если какая-то часть дневниковых записей и сохранилась, то в ней трудно исследователю пороскошествовать — художники избегали полной откровенности, не выражали своего собственного взгляда на время и события, не открывали подробности своей личной жизни... Одним словом, заботились, чтобы в случае ареста дневник не стал обвинителем. Редкие исключения — это «Дневник» Сергея Ефремова. Или предельно откровенный дневник Владимира Винниченко.

Да и вторая половина ХХ века не очень щедра на дневники выдающихся деятелей украинской культуры, науки, политики. Вспомним, с какой жадностью вчитывались исследователи в дневники Остапа Вишни, Александра Довженко, Василия Симоненко, в оригинальные дневники с комментариями Homo feriens Ирины Жиленко...

Дневники Леся Танюка меня поразили и взволновали, потому что я не надеялся, что в таком молодом возрасте Танюк — теперь чрезвычайно популярный политик, режиссер, историк театра, переводчик, поэт — был таким интересным, смелым в суждениях и оценках, настойчивым в творческой самореализации, глубоким аналитиком эпохи. Вот яркий пример — из 1965 года — под рубрикой «Русские патенты и импотенты»:

«И это уже — система. Существует только патентованная «русская культура» — и все остальное — «от лукавого», которое к этой мессианской культуре просто еще не поднялось. Поэтому насмешки над жлобами-хохлами — этично (ведь это — защита высокой цели, оборона от толпы). Поэтому и не вызвал глубокого осуждения в мире расстрел украинского (грузинского, абхазского, белорусского) ренессанса 20-х, убийство национальных становлений. Мир воспринял это глазами «русского интеллигента» — как закономерный процесс «поглощения» более «сильной» культурой культуры более «слабой». Другими словами — нормативная ассимиляция, рано или поздно создастся «единая советская нация», «единый советский народ» — все нормально... Возможно, методы иногда слишком суровы... Страшно им стало только после того, как, подкрепившись Курбасами и Ахметели, унитарный Молох перемолол Мейерхольда, Цветаеву (наших!), Михоэлса и Зускина, взялся за Прокофьева и Шостаковича, бабахнул из самопала Фадеева, начал подбираться к Ахматовой и Зощенко. Только тогда они начали осознавать, что бить в набат следовало раньше, что пищей для этого Молоха были не просто национальные культуры, а национальные культуры как часть Культуры, и этот колокол звонит не только по Курбасу и Кулишу» (т. 11, ст. 21).

Сергей Билокинь, который тщательно исследует ткань «Дневников без купюр», сказал, что для него они — что-то наподобие всеобъемлющего словаря Брокгауза — Ефрона. Действительно, мы можем здесь найти много неизвестного и о наших классиках — от Котляревского и раньше — до Шевченко и Ивана Франко и Леси Украинки, и о старом украинском театре, и о Клубе Творческой Молодежи, президентом которого был избран Лесь в его студенческие годы, и о шестидесятничестве, и об украинских арестах-покосах 1965—1966 гг. и 1972 г., и о катастрофе на Куреневке, и об убийстве Аллы Горской, и произведения Валерия Марченко, и сохраненные Лесем Танюком письма Ивана Светличного из неволи, и полулегальная переписка «сознательных курбасовцев» Орыси Стешенко с Иосифом Гирняком (Киев — США), и «подрывные» трактаты Андрея Сахарова; многочисленные поэзии, публикации Шереха-Шевелева, Сергея Ефремова, Дмитрия Донцова, Юрия Лавриненко, «Вертеп» Аркадия Любченко — и даже документальные исследования об убийствах Симона Петлюры, Евгения Коновальца и Степана Бандеры (заметим: впервые фамилия Бандера появляется в дневнике в 1959 году! — Марьян Крушельницкий рассказывает своим ученикам-студентам об этом убийстве!). Кстати, уже ради только записей лекций последнего ученика Леся Курбаса гениального Марьяна Крушельницкого эти дневники надо было начать издавать! Жаль, эти лекции до сих пор не вышли отдельным изданием — как пособие для студентов театральных вузов, где до сих пор не преподают систему Курбаса, которую европейская культура считает сегодня суперактуальной!

Украинской культуре повезло, что Лесь Танюк творил эти уникальные личностные прозрения, и я не представляю уже историю украинского театра, украинской культуры, историю общественной жизни Украины второй половины ХХ века без этих стратегических «Дневников». Я верю, они полностью будут напечатаны — потому что они очень нужны именно сейчас, сегодня — для объемного познания нашей истории. Следовательно, том за томом эти «Дневники» Леся Танюка должны поступать в наши библиотеки, к читателю, историку культуры, историку Украины, чтобы правда об этом жестоком, но творчески неоскверненном времени открывалась перед обновленной независимостью Украины.